Но когда мы выходим на сцену, никого не волнует, как мы себя на самом деле чувствуем, какие у нас проблемы, не поссорились ли со своими близкими. Зритель должен увидеть героев спектакля, а не личные переживания исполняющих роли артистов. И мы должны улыбаться, даже если хочется плакать…
Но с другой стороны, публику обычно весьма интересует: а что же там за кулисами? Особенно когда известно, что артисты – муж и жена. Какие у них отношения на самом деле? Действительно ли такие же прекрасные, как на сцене, когда они танцуют, например, Ромео и Джульетту? Да не может быть! И начинаются обсуждения, домыслы, сплетни. Нас несколько раз разводили, потом снова сводили, и даже хоронили несколько раз. А сколько было отвратительных писем, подлых анонимных звонков! Володе сообщали: «Ты доверяешь этой сволочи, которая такая-сякая…» – и мне «раскрывали глаза»: «Ты живешь с этим извращенцем…» (идиотом, кретином – разные попадались варианты). Я привожу еще самые «мягкие» выражения. Иногда звонки раздавались по ночам – и в два часа, и в три, и в четыре, и в пять…
Противостоять этому помогало наше взаимное доверие, которое сложилось и окрепло за многие годы в самых разных ситуациях – тот самый большой плюс совместной жизни и работы. Да, всякое случалось: и моменты увлечений, влюбленностей и у меня, и у Володи – наша долгая семейная жизнь вовсе не была всегда безоблачной. Но когда приходилось выбирать, решать: сможем ли мы оставаться вместе и дальше, – оказывалось, что у нас есть то главное, что нам всего дороже. Для меня крайне важно, что при всех различиях в каких-то принципиальных вопросах мы сходимся и хорошо понимаем друг друга. Когда мне трудно, Володя всегда рядом; он может быть сильным, надежным, и я могу на него положиться. Он также может быть мягким и добрым, не стесняется проявить свою нежность. Его забота обо мне иногда принимала очень трогательные формы: вот привыкла я в детстве засыпать под сказки, так Володя мне на ночь что-то подолгу рассказывал, словно убаюкивал… Мне кажется, что в мужчине это какие-то вещи взаимосвязанные. Потому что когда мужчина бывает злым, мелочным и равнодушным, по-моему, это указывает только на отсутствие ума и силы, на какой-то комплекс неполноценности, порождающий такую защитную реакцию – агрессивность, нежелание показать свою доброту и свою мягкость. А Васильев – вполне полноценный человек…
Сколько же он мучился с моим нелегким характером! Капризная была, упрямая! Ничего не пыталась в себе сломать или как-то себя изменить – всегда делала что хотела. Вот, например, курить начала: сначала так просто в поездках баловалась – ну как же, все курят, и я одну-две сигаретки выкуривала, а потом уже начала втягиваться. Володя с этим всегда боролся, хотя и сам курил. Он мне даже, когда предложение делал, сказал: «Мы поженимся, но ты бросишь курить!» Ничего не вышло… Сам он бросал курить по Марку Твену – раз сто! Иногда его хватало только на несколько дней, а когда готовил «Спартак», то не касался сигарет, по-моему, месяца три – что-то, значит, чувствовал. Дело в том, что Володя обладает совершенно точным внутренним индикатором. Если он брал сигарету и говорил: «Ой, я не могу курить!» – значит, заболевал. Если тянулся к пачке, – значит, выздоравливал. Я никогда не чувствовала ничего подобного: во всех больницах рядом со мной обязательно находилась моя пепельница; и когда у меня температура под сорок градусов поднималась, и когда я от воспаления легких лечилась – все равно дымила (может быть, только чуть меньше). И до сих пор я никуда не иду без пачки сигарет. А Володя – как-то после очередной болезни вдруг окончательно бросил…
Но это, пожалуй, единственный пример его разумного отношения к собственному здоровью. Всю жизнь, если у Володи поднималась температура, начинались воспаления и требовалось лечение антибиотиками – заставить его принять лекарство оказывалось абсолютно безнадежным делом! Даже нашей собаке в пасть было легче запихнуть таблетку! Только и отмахивался: «Само пройдет!» Васильев в гипсе по пояс и на костылях мог сесть в машину и поехать! А когда его останавливал гаишник, из машины сначала появлялись два костыля, потом загипсованный и недоумевающий Васильев: «А что я сделал-то?»
Лекарство принять его не заставишь, к врачам не загонишь, а уж в больницу уложить – и вовсе нереально! Всегда так было! Однажды, после очень тяжелой травмы, когда Володя сильно порвал связки (ему загипсовали всю ногу), я все-таки попыталась устроить его в стационар. Дома его лечить не удавалось – он ничего не слушал.
Как-то вхожу я в спальню и вижу: стоит Васильев с большущими ножницами и этот гипс режет. «Ты что?! – бросаюсь к нему. – Ты понимаешь, что останешься без ноги?! При твоей-то профессии!» Но он все свое твердит: «А он мне мешает!» Тут я поняла, что Володю надо срочно отправлять в больницу под врачебный надзор! Общими усилиями наконец его уговорили лечь в ЦИТО. А там для него даже не просто обычную палату подготовили – освободили ординаторскую, всех врачей оттуда убрали! Поставили телевизор, я притащила книг целый мешок, привезли ему туда вообще полдома. Наконец, вечером доставили в больницу Володю. Утром прихожу на класс, и меня тут же зовут в балетную канцелярию: «Катя, звонят из ЦИТО, говорят – срочно!» Бегу к телефону: «Что случилось?!» Что вообще может случиться: ну связки порвал – это же не инфаркт?! «Мы вас умоляем, – доносится из телефонной трубки, – приезжайте, пожалуйста! Вы нам очень нужны!» Я говорю в канцелярии, что не смогу пойти на репетицию, и лечу в больницу. Приезжаю – меня сразу направляют в кабинет директора. Причем встречают уже внизу: «Екатерина Сергеевна, пройдите, пожалуйста на второй этаж!» Поднимаюсь, а там по коридору в два ряда стоят все врачи и хором умоляют: «Мы очень вас просим – заберите его, пожалуйста, домой!» Ничего не понимаю: всего одна ночь прошла, у Володи отдельная палата с телевизором! И уже утром меня вызвали! Вхожу в длинный-длинный директорский кабинет, вижу пустой стол, за которым они совещания проводят, стульев штук пятьдесят – и на одном стульчике притулился Васильев. «Володя, что?!» – «Возьми меня домой, пожалуйста!» Дальше у нас начинается разговор как в детском садике:
– Володя, я тебя заберу, но с одним условием – ты будешь слушаться!
– Я буду слушаться, я буду все делать!
– Ты будешь лечиться, ты будешь соблюдать режим и, если я куда-то уйду, ты не сбежишь!..
В общем, собрала я все эти телевизоры, книги, вещи и повезла его обратно. Но когда домой вернулись, Володю чуть что как ребенка пугать приходилось: «Володя! Я звоню в ЦИТО!» И мама караулила его буквально каждую минуту, чтоб только он гипс не снял. Все напрасно: отлучилась как-то ненадолго, а когда вернулась, смотрит – гипса уже нет!.. На упреки, уговоры, убеждения всегда один ответ: врачи ничего не понимают и он сам все знает лучше их…
Никогда не берег себя, не осторожничал: все репетиции – безоглядно, в полную силу, никогда ничего не делал «вполноги». И вне театральной жизни так же самозабвенно отдавался своим увлечениям: какими только видами спорта не занимался – плавал, с вышки прыгал, боксировал, в теннис играл, фехтовал! Ему постоянно твердили: «Володя! Осторожнее! Ноги побереги!» Бесполезно! Никого он не слушал! Всегда «горел» тем, что делал! Володя еще и за сборную Большого театра по футболу выступал против сборной команды Ансамбля Игоря Моисеева. Играл девятым номером, и все ему кричали: «Стрельцов! Стрельцов!» По-моему, ничем больше Васильев не гордился так, как этим прозвищем!
Натура совершенно стихийная во всех проявлениях, если «заведется» – не остановить! Помню, на гастролях в Нью-Йорке в отеле, этаже на 33-м, отмечали чей-то день рождения. Ну и конечно, не хватило шампанского. Так Володя сходил за бутылкой в соседний номер по карнизу! Ладно, тогда еще совсем молодой был, можно понять – чего «на кураже» не сделаешь! Но ведь и с возрастом мало что изменилось, осторожности у него ничуть не прибавилось. В октябре 1993-го во время штурма Белого дома стрельба стояла, так Васильев, конечно, не утерпел (мы живем в двухстах метрах от Дома правительства, и одна шальная пуля даже выбила кусочек из стены нашего балкона), помчался в самое пекло с видеокамерой.
Решения Володя всегда принимает мгновенно и, если чего-то захотел сегодня, – должен добиться прямо сейчас, отложить на неделю уже невозможно! Если через неделю напомнишь – удивляется: «Разве я этого хотел? Не может быть!» А мне для решения любой проблемы нужно подумать, подготовиться, прежде чем решиться. Как с узелками: каждый узелок буду распутывать, развязывать, сколько бы ни раздражалась на такое занятие. Володя любой узел разорвет! Это и в серьезных делах проявляется, и в мелочах. Когда я мучаюсь сомнениями: браться ли мне за новую роль или какое-то иное дело – Володя все время меня подталкивает, и подстегивает, и заставляет поверить в свои силы. Мне просто необходима его энергия и уверенность! Даже когда мы вместе идем в магазин и я впадаю в глубокие раздумья по поводу того, какую кофточку выбрать – черненькую, беленькую, а может, зелененькую, – Володя поступает решительно и просто: «Да возьмем сразу все!»
Машину водит виртуозно; правда, я боюсь с ним по городу ездить. По шоссе за городом хорошо так мчаться, а по городским улицам – просто невозможно! Ведь летит не глядя! Да как еще он водить-то учился! Всего один день покатался на пустой дороге в Серебряном Бору – и мы уже поехали в Москву, где сплошной поток машин, грузовики, автобусы. Вот когда было по-настоящему страшно!
Не терпит однообразия, не любит, просто устает долго сидеть на одном месте. Может совершенно неожиданно вскочить часов в пять утра и отправиться куда-нибудь рисовать. А потом оказывается совсем не в том месте, куда собирался, – в дороге новая идея увлекла! Помню, как однажды еще затемно вот так умчался, только и сказал мне: «Я поехал на этюды! Хочу махнуть в Ярославскую область – там места потрясающие!» Я спросонья даже не очень поняла, о чем он говорил. Ну а потом проснулась окончательно, пошла на репетицию – го