В 1977 году в Брюсселе Бежар специально для Володи ставил «Петрушку» И. Стравинского; я тоже приехала, смотрела репетиции. Тогда готовился концерт к юбилею театра «Ла Моннэ». И как-то раз Морис сказал: «Что ты здесь просто так ходишь? Давай-ка выучи дуэт из “Ромео и Юлии”, с Хорхе Донном станцуешь на концерте». Разумеется, я тут же сказала: «Нет!!!» Помимо прочего, меня волновала проблема со временем, ведь до концерта оставалось всего два дня. Я же всегда очень долго учила хореографический текст, вообще у меня память абсолютно никакая! Могла станцевать спектакль и потом про этот же балет спрашивать чуть не на следующий день: «Ребята, а что надо сейчас делать?» И когда мы с Хорхе такой длинный дуэт (семнадцать минут!) через три репетиции (последняя – утром в день концерта) станцевали – Володя просто поверить не мог: «Как, ты все выучила и отрепетировала за два дня?!» Да, через два дня мы вышли на сцену! Но это, конечно, целиком заслуга Хорхе Донна.
А в 1978 году Бежар приезжал в Москву договариваться о гастролях своей труппы. Специально, чтобы идти в Министерство нашей культуры, впервые в жизни купил костюм, рубашку и галстук. Он же всегда носил только майки, водолазки с брюками и сабо. Но когда собирался к нам, ему сказали, что в Москве на прием к министру в водолазке не ходят, они там бюрократы. Ребята из труппы Бежара меня тогда просили: «Сделай для нас фотографию, пожалуйста! Морис никогда в жизни не носил костюма – хочется посмотреть, как он будет выглядеть».
И вот Бежар прилетел. Выходим с ним из зала Шереметьева-2, и вдруг какой-то мужчина, мельком взглянув на нас, просто столбенеет на месте и, глядя уже во все глаза, спрашивает, явно позабыв все правила приличия: «Это – Бежар?! В Москве?! Не может быть!!!» А на лице у него просто-таки написано: «Чур меня!!!» – настолько невероятным казалось в то время появление знаменитейшего западного балетмейстера в СССР.
После встречи с министром культуры П. Н. Демичевым Бежар пришел радостно взволнованный и заявил: «У вас такой понимающий министр, он сказал: мы крайне заинтересованы, чтобы вы у нас работали, и приложим максимум усилий, чтобы показать здесь ваши спектакли». Мы, несколько лучше зная нашу ситуацию, пессимистично отнеслись к восторгам Бежара, только и сказали: «Время пройдет, тогда увидим».
Идея организовать гастроли труппы «Балет XX века» действительно исходила из Министерства культуры: все-таки Морис Бежар – первый балетмейстер мира, вроде надо пригласить… Пригласили, но о-о-очень боялись! Долго обсуждали репертуар гастролей, четыре названия определились сразу: «Жар-птица», «Весна священная» и «Петрушка» Стравинского и «Девятая симфония» Бетховена, но никак не могли подобрать еще одно. Бежар предлагал спектакль за спектаклем, но наших чиновников все что-то не устраивало: то название пугало, то тема смущала, то композитор почему-то не подходил. Сроки поджимали, и буквально в последний день пребывания здесь Бежар, перечисляя свои постановки, назвал «Ромео и Юлию». Вот за это сразу схватились! Действительно, звучит вполне прилично – Шекспир, классика, никакой политики, никакого модерна, во всяком случае в названии. Чиновники успокоились: «Отлично! Везите “Ромео и Джульетту”!» (у нас балет шел с таким написанием имени главной героини). Но именно этого спектакля в то время не было в репертуаре труппы Бежара. Морис всерьез озаботился – до гастролей остается всего две недели, а ему надо возобновлять балет! И нет исполнительницы партии Юлии!
Во время московских переговоров Бежар по целым дням проводил у нас, мы его обедом кормили, переживали вместе с ним, строили планы. И вот наконец Морис приходит из министерства и объявляет: «Все в порядке! Я уезжаю, а ты, Катя, едешь со мной – будешь репетировать, чтобы танцевать Юлию!» Я так и села – и, придя в себя, конечно, сказала: «Нет! Нет, это невозможно! Невозможно за две недели выучить целый спектакль, который я даже еще не видела! Да ведь только на оформление визы уйдет месяц или два!» Меня никто не слушал! По распоряжению Министерства культуры все документы оформили за два дня, Бежар увез меня с собой, и я за две недели выучила спектакль. Невероятно короткий срок! Опять очень помог Хорхе Донн, который раньше танцевал «Ромео и Юлию», – иначе у нас вообще ничего бы не получилось. Если ты знаешь порядок движений и что-то забыла – можно напомнить. Но если вообще не знаешь – на сцене невозможно станцевать по подсказке партнера. Тем более что я встретилась с совершенно новой хореографией, с незнакомым мне стилем, с иной, непривычной для меня пластикой.
Бежар с большим трепетом относился к классике, он прошел прекрасную школу, учился в Париже у старых мастеров – Любови Егоровой, Веры Волковой, мадам Рузан, ездил в Англию, изучал классическое наследие. Но карьеры танцовщика не сделал, танцевал мало из-за отсутствия хороших физических данных. В балетах Бежара своя пластика, своя техника, и я старалась не выпадать из общего стиля с моими «классическими» руками – ведь руки бежаровских артистов по сравнению с классической школой всегда казались более угловатыми, жесткими. И когда я чувствовала, что по привычке у меня сами собой округлялись, «смягчались» руки, – спохватывалась: «Ой, простите, я сделала не в вашем стиле! Сейчас исправлю…» А Бежар отмахивался: «Я тебя умоляю, оставь! Плохие руки – у меня, и потому я так показываю, иначе просто не получается. А мои артисты за мной повторяют. Ты же делай по-своему!» Поэтому когда слышу: «Ах эти жесткие бежаровские руки…» – я думаю: может, действительно «особенный стиль» Бежара отчасти и возник потому, что Морис так показывал?
Но вся основная работа у меня шла с Хорхе Донном. Он был потрясающим партнером, артистом, как и Бежар, фанатично преданным балету. Мы приехали с Хорхе в Москву, и во время прогона уже на сцене Кремлевского Дворца съездов (где проходили гастроли труппы Бежара) я сорвала пах. Репетиция закончилась в пять часов, вечером спектакль – а я на ногу с большим трудом наступаю. Какие-то движения могу делать, но ведь мне во время адажио предстоит по всей огромной сцене Дворца съездов три круга пробежать! Что делать? Хорхе говорит: «Ты не волнуйся, ничего, ничего! Я тебя за ручку возьму, и ты пролетишь». И вот начинается адажио, Хорхе меня за руку поднимает и – как на карусель запускает! И все – ноги нет, боль дикая, просто искры из глаз – одной ногой бегу, а другая волочится. Так и «пролетела», публика даже ничего не заметила… Хорхе Донн стал единственным партнером, с которым я станцевала «Ромео и Юлию» целиком. Потом больше нигде этот спектакль не танцевала, лишь только один дуэт.
Морис часто говорил, что Большой театр – мечта его жизни. Наконец он впервые приехал, так серьезно готовился, так ждал этих гастролей и… ничего, никакой реакции! То есть публика-то восторженно принимала – балеты Бежара стали откровением, ничего подобного наш зритель раньше не видел! Но в прессе – полная тишина! Конечно, Бежар обиделся, он даже просто не понял, ведь у них на следующий день после премьеры во всех газетах обязательно отзывы появляются. А тут – ничего и никого! Никто из официальных лиц даже не встретил Бежара, чтобы проявить элементарную вежливость! Казалось, что вымерло все Министерство культуры и вся дирекция Большого театра. Кто-то заболел, кто-то куда-то срочно уехал, все попрятались! Даже некоторые артисты в театре на всякий случай делали вид, будто никто не приехал, ничего не происходит. Мы с Володей просто на части рвались, чтобы обеспечить хоть какой-то мало-мальски приличный прием, хотя бы видимость приема. Пригласили всю труппу (двадцать восемь человек!) к нам домой. Мама была в ужасе: «Как?! Нужны разные вилки под разные блюда, где мы столько возьмем? Как рассадим? Стульев не хватает! Где они вообще все поместятся?!» А они пришли, спокойненько расселись прямо на полу (они вообще привыкли так сидеть) и чувствовали себя прекрасно! Маму все сразу стали называть «мамой», потому что «Татьяна Густавовна» выговорить не мог никто. Солистка труппы, прелестная большеглазая Рита Пулворде (которую мы шутливо прозвали «Рита Полведра» – она не понимала, но отзывалась), после первой рюмки даже произнесла прочувственный тост: «Я так счастлива, что мы все здесь собрались! И дом такой чудесный, и мамочка так все вкусно приготовила! Я вам так благодарна!» Нам, конечно, было приятно, но восприняли мы эти слова как вполне естественные. А вот бежаровские ребята просто остолбенели: оказывается, Рита никогда в жизни ни капли спиртного в рот не брала, ни речей не произносила, да и вообще всегда слыла молчуньей – слова из нее не вытянешь: «да», «нет» – и весь разговор! И вдруг такой тост! Ну а потом Рита выпила еще одну рюмку водки, пришла на кухню и сказала: «Мама, меня надо куда-нибудь положить…» А мы еще долго сидели, разговаривали – чудесный вечер получился!.. Потом в буфете Большого театра наши артисты «скинулись» и устроили для труппы Бежара что-то вроде банкета. Но, конечно, все не прикроешь: слишком бросалось в глаза постоянное отсутствие официальных лиц во время гастролей. Конечно, Бежар и обиделся, и расстроился.
После его отъезда нам тоже хватило огорчений. Мы с Володей хотели танцевать тот фрагмент из «Ромео и Юлии», который Бежар нам разрешил исполнять. Но кроме разрешения автора, творца, самого Мориса Бежара, требовалось еще добиться одобрения этого номера нашими чиновниками от культуры. Сами-то они, конечно, создать ничего не могли, но вот разрешать-запрещать (особенно запрещать!) и решать, нужно ли советскому зрителю смотреть западную хореографию, – вот это умели замечательно. Сколько мы ходили, просили, чтобы нам позволили танцевать Бежара! Ведь шел уже в СССР спектакль «Ромео и Юлия», публика его видела целиком. Но то были гастроли зарубежной труппы, а теперь требовалось включить «сомнительный» номер в репертуар Государственного академического Большого театра, и тут возникли очень серьезные осложнения…
А пока мы танцевали дуэт из «Ромео и Юлии» за границей – много танцевали, во все свои концерты его вставляли. Однажды на такой концерт в Париже пришел министр культуры Демичев, который тогда находился во Франции в составе правительственной делегации. И ему понравилось! После выступления Демичев подошел к нам со словами: «Какой изумительный дуэт! Как вы прекрасно танцуете! Мне так понравилось!» А мы, воспользовавшись моментом, тут же попросили: «Петр Нилович! Мы бы хотели этот номер и в Москве танцевать, но нам не разрешают!» Поскольку министр уже произнес, чт