здесь все бросала: «Как хотите управляйтесь в своем Большом театре, в “Кремлевском балете”…» – и летела. Потому что там видела «голодные глаза» людей, которые мечтали о встрече с искусством. А для артистов мой приезд разрешал еще и многие насущные проблемы, потому что на наши спектакли приходило все местное начальство: губернатор, чиновники, и я могла в тот момент добиться от них помощи для театра, для людей, которые там работают за нищенскую зарплату, в жутких условиях – но работают! Дать им буквально воздуха глоток – и я знаю, что могу это сделать. Помню, приехали мы в Горький, «Жизель» танцевали. В театре пол на сцене почти весь сгнил; люк, из которого появляется Жизель, развалился. Меня артисты просят: «Вы уж там скажите начальству, мы сами ничего добиться не можем…» После спектакля городские власти банкет устроили: «Большое спасибо! Такой праздник! Приезжайте еще!» Я говорю: «Обязательно приеду, но вы сделайте все-таки нормальную сцену». Возвращаюсь примерно через год – ко мне в театре все подходят, благодарят: «Спасибо большое, у нас теперь и сцена, и люк в порядке!»… И вспомнила я наш фильм «Фуэте» – там тоже моя героиня, прима-балерина, принимая поздравления после спектакля, добилась от начальства того, за что артисты раньше долго и безнадежно боролись…
Сильнейшее впечатление произвел на меня случай, который произошел в Пензе. Мы с Валерием Анисимовым приехали на юбилей местного драматического театра в составе делегации от СТД. Театра балетного в Пензе никогда не было, и балет в своем городе они в жизни не видели. Сцена, на которой предстояло выступать, показалась нам размером со среднюю московскую кухню, а на ней еще расставили стулья, чтобы рассадить всю труппу (как это принято на юбилеях). Программа праздничного вечера включала выступления Аллы Демидовой, Армена Джигарханяна, многих других артистов, а мы с Валерой собирались исполнить адажио из «Анюты». И вот выхожу я на репетиции сцену посмотреть, а у меня какая-то тряпочка под ногами ездит туда-сюда. Полотно, на котором мы обычно танцуем на балетной сцене, очень сильно натягивают, прибивают гвоздями, но здесь-то театр драматический, здесь это не предусмотрено. Пытаюсь встать на пальцы – и у меня одна нога до половины проваливается в какую-то дырку. Я в ужасе кричу: «Валера!!!» Ну невозможно здесь танцевать! Оглядываюсь на кулисы – там стоят работники театра, и у них глаза такие… За кулисами нас окружают и обреченно, без всякой надежды, спрашивают: «Вы, конечно, танцевать не будете?.. Может, вы просто выйдете на сцену – два слова сказать, поприветствовать?..» Мы с Анисимовым посмотрели друг на друга, и я сказала: «Танцевать мы будем, только нельзя ли пол канифолью натереть?» – «Да, да, конечно! Сделаем!» Уходим, Валера меня успокаивает: «Ничего, ничего, как-нибудь…» Когда мы вернулись в театр к концерту, опять заглянули в зал – как там сцена? И увидели: какие-то люди ходят по сцене, что-то трут в ладонях. Спрашиваю в недоумении: «А что вы делаете?» – «Так вы же просили проканифолить». Поясню: канифоль надо раздолбить и потом из специальных леек распылять как пудру, чтобы балетные туфли не скользили, чтобы улучшить сцепление с полом… У них в театре, конечно, ничего соответствующего нет. И они как муравьишки – в руках держат по две глыбы канифоли – идут, и трут ее, и трут! Когда я это увидела – у меня просто сердце оборвалось! Поняла – как угодно, но мы будем здесь танцевать!.. И станцевали. Причем, когда все артисты театра расположились на сцене, пространства для танца осталось метров десять в лучшем случае. Валера меня только с места на место переставлял и вообще все время на руках держал, чтобы я на пол не становилась, в дырку не попала!.. Когда мы станцевали адажио, все артисты на сцене встали и весь зал встал. Такого отношения я не встречу ни в Париже, ни в Нью-Йорке, ни в Милане! Там тоже хорошо, там тоже прекрасно принимают, но там не будут тереть вручную канифоль…
Надо сказать, что, когда я перестала выступать, мои чувства к провинции не изменились. Однажды прилетела с «Кремлевским балетом» в Мурманск, уже как педагог-репетитор, сама не танцевала. Выхожу после концерта, а ко мне приближается какая-то женщина, которая на улице простояла весь концерт – ей билетов не досталось. И она говорит мне:
– Я так надеялась попасть на спектакль, так хотела увидеть вас!
– Да ведь я уже не танцую…
– Но я же знала, что вы где-то там все-таки будете!
И вдруг протягивает мне какой-то пакетик: «У меня нет цветов, но, разрешите, я подарю вам это…» А в пакете оказался ананас! Она прождала весь вечер у театра, чтобы только преподнести мне ананас, потому что когда-то видела меня на сцене! Трогательный, незабываемый момент…
…Как часто в своей жизни я чувствовала эту искреннюю, настоящую любовь своего зрителя, его готовность поддержать меня или радоваться вместе со мной! Помню, как безумно волновалась перед своей первой «Жизелью». Вот я уже совсем собралась, стою в дверях, чемоданчик в руках… Вдруг – звонок и голос Галины Сергеевны: «Спектакля не будет, Юрий Файер заболел». Настроение у меня было жуткое… Но зрители, узнав в театре об отмене моего дебюта, сдавали билеты и… шли к нашему дому, несли цветы. Вся комната оказалась буквально заваленной букетами… А сколько цветов передавали мне в больницу, когда я лежала с травмой позвоночника! Совершенно незнакомые люди передавали! А елочки – новогодние елочки, украшенные игрушками и фонариками, которые присылали на сцену каждый раз, когда мы с Володей 31 декабря танцевали «Щелкунчика»! И конечно, то настоящее море цветов, которое окружило меня на юбилее в Большом театре в 1999 году: тогда, чтобы отвезти домой все эти букеты, корзины, гирлянды, понадобился целый автобус!
«Почему ты приходишь с цветами?»
В 1990 году танцовщик и балетмейстер Андрей Петров организовал Театр балета Кремлевского Дворца съездов, в котором я работаю со дня его основания. Здесь я станцевала свои последние спектакли – «Золушку» и «Ностальгию». «Кремлевский балет» стал моим новым домом, с ним я много ездила и по стране, и за рубежом. А в 1994 году коллектив театра подарил мне чудесный праздник – «Бенефис Екатерины Максимовой».
Но пришла я в «Кремлевский балет» не как балерина, а как репетитор и «Золушку» станцевала, можно сказать, совершенно случайно. Я вообще не собиралась больше выступать, только в Большом театре еще дотанцовывала отдельные спектакли – «Анюту» и «Жизель». В 1991 году Андрей Петров пригласил Васильева поставить «Золушку» С. Прокофьева для своих молодых артистов. В то время мы не могли достать никаких материалов для новых костюмов (тогда у нас в стране абсолютно все превращалось в неразрешимую проблему!) – и у Володи появилась идея, как выйти из положения. Наши друзья во Франции познакомили его с художником Дома Нины Риччи Жераром Пипаром, который буквально загорелся идеей сделать костюмы, но так повел разговор, что он станет работать только при условии участия в спектакле Максимовой и Васильева. Причем если сначала предполагалось, что Пипар лишь подготовит эскизы, то в случае нашего согласия танцевать Дом Нины Риччи обязался также взять на себя изготовление костюмов из своих материалов (и полностью за свой счет). А тут еще появился импресарио из Франции, наш старый знакомый, пообещавший: «Я повезу «Золушку» в Париж, если вы с Володей будете танцевать!» «Кремлевский балет» только организовывался, только вставал на ноги – для них представлялось необыкновенно важным показать свой спектакль в Париже. И тогда Володя пошел на то, чтобы станцевать Мачеху, а меня в последний момент все-таки уговорили танцевать Золушку – ради костюмов, ради спектакля, ради театра…
С «Ностальгией» тоже достаточно случайно все получилось. Мы раньше много гастролировали с этим спектаклем, приглашая разных известных солистов, звезд – сначала из Большого театра, потом (когда артистов Большого перестали с нами отпускать) из Кировского, из Вильнюсского, из Таллинского, из Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. И вот однажды нас опять пригласили на гастроли, а все артисты, с которыми мы обычно ездили, в тот момент оказались заняты. Подготовить спектакль с балеринами «Кремлевского балета»? Но Володя сомневался, что они смогут его станцевать, все-таки не тот уровень. Но договорились, что я попробую, порепетирую с девочками, а он посмотрит. Помню, как потом на прогон вместе с ним пришла Раиса Степановна Стручкова и как они поразились: «Не ожидали, что они смогут это сделать!» Решили – пусть танцуют! Ну и мы танцевали с ними вместе…
Но основной моей работой в «Кремлевском балете» стала все-таки работа балетмейстера-репетитора с молодыми танцовщицами, которых в буквальном смысле слова приходилось «ставить на ноги» – от пальчиков до пяток; воспитывать в них и технику, и чувства.
Ведь я не веду класс, я готовлю роли, а роль не рождается вдруг, просто в один прекрасный момент. Каждый день надо что-то открывать, что-то скрупулезно оттачивать, добавлять и снова и снова повторять – работа кропотливая и даже в чем-то рутинная. Мне приходилось особенно трудно еще и потому, что заниматься этим я начала, когда сама танцевала. Я выходила на сцену в партии Золушки, пыталась сосредоточиться на своем исполнении, но мне еще нужно было следить, как рядом в том же спектакле танцуют мои ученицы: Таня Гордеева, Света Романова, Таня Предеина, Лена Жаворонкова, Юля Сурменева и другие. (В художественном телефильме «Классная дама» по рассказу А. Куприна «Наталья Давыдовна» при перекличке перед началом занятий в гимназии моя героиня зачитывает список гимназисток – и звучат фамилии моих девочек, балерин «Кремлевского балета»: так пошутил постановщик фильма Александр Аркадьевич Белинский.) Мне обязательно следовало смотреть их выступления и в других спектаклях. Совмещать и то и другое оказалось безумно сложно: иногда я просто разрывалась, чтобы все успеть. И постепенно осознала, что мои собственные спектакли стали отходить для меня как бы на второй план – волновалась, что они отрывают время от моих учеников. Я стала понимать, что преподавать мне теперь интереснее. Расставание с танцем, этот непростой переход из одного мира в другой, произошло для меня безболезненно и абсолютно естественно.