Поняв, что следующий удар от загадочной горбуньи ожидает меня, я быстро подняла с пола пистолет, сняла его с предохранителя и наставила его на собравшуюся прыгнуть на меня турчанку. Увидев в ее руке еще одну отточенную пику, я не стала раздумывать и неожиданно сама для себя нажала на курок. Прозвучал отчетливый выстрел. Как только во лбу турчанки показалась зияющая рана, горбунья закатила кверху глаза и с грохотом рухнула на пол.
Услышав приглушенные Ленкины стоны, я зарыдала и вытащила пику из ее спины. Мои руки тряслись, а голова кружилась, но я знала, что сейчас я обязана мобилизовать все свои силы и помочь Ленке. Затем схватила первое попавшееся кухонное полотенце и как можно туже перевязала ей грудь. К счастью, Ленка была живая и даже находилась в сознании, просто она стала какой-то неестественно белой, и эта бледность откровенно пугала и наводила на самые неожиданные мысли.
– Ленка, ты живая?
– Вроде бы да.
– А ты дышать-то можешь?
– Вроде могу.
– Что это за тетка?
– Не знаю. Может, она Экраму женой приходится…
– Наверно. И как мы ее сразу в доме не обнаружили… Лен, скажи, тебе плохо?
– Паршиво.
– Леночка, миленькая, а что у тебя болит?
– Спина, грудь…
– Ты только держись… Слышишь, ты обязательно держись, а то, если что с тобой случится, то мне-то что тогда делать?! Я тебя умоляю, держись.
– Я держусь…
– Вот и умница. Вот и молодец. Обязательно держись.
– Я держусь, – повторила Ленка и слегка застонала.
– Тебе очень больно?
– Паршиво.
– Ты только не умирай. – Я говорила и буквально обливалась слезами.
– Я не умру, – пообещала мне Ленка.
– Ты мне обещаешь?
– Обещаю.
– Поклянись.
– Клянусь.
Подойдя к окну, я увидела, что уже окончательно рассвело, и, повернув голову в Ленкину сторону, заметила, что на ее полотенце выступили капельки крови.
– Лен, что делать-то? Уже совсем светло. Надо уходить в горы, но как теперь уходить-то? Только бы эта проклятая пика не задела никакие органы. Ты как себя чувствуешь?
– Голова кружится, и в ушах гудит.
– Ты мне поклялась, что не умрешь.
– Я помню. Если поклялась, значит, не умру.
– Ты же знаешь, что мысль материальна? – Я тихонько всхлипывала и тут же смахивала слезы.
– Знаю.
– Так вот, сейчас все зависит только от тебя. Ты должна дать себе установку на жизнь. Понимаешь?! Ты должна сама себе сказать, что ты будешь жить, и вот увидишь, ты обязательно будешь жить. Вот увидишь. Ты должна жить, несмотря ни на что, потому что тебе еще слишком рано умирать и ты очень хочешь жить. Пусть из жизни уходят те, кому уже пора, кто уже на этом свете все успел и все сделал. А тебе рано. Тебе еще слишком рано.
– А Ника? Ведь она совсем молодая. Она еще ничего не сделала и ничего не успела…
– Нике уже поздно давать установку. По сравнению с тобой она слишком плоха. У нее уже нет той силы духа, которая есть у тебя.
Открыв холодильник, я достала непочатую бутылку водки, размотала полотенце и обработала Ленкину рану горячительной жидкостью. Затем сбегала к себе в комнату, взяла пару футболок, разорвала их так, что они стали напоминать что-то типа бинтов, и тщательно перевязала подругу. Накинув Ленке на плечи спортивную куртку, я напоила ее все той же незаменимой турецкой водкой и помогла встать.
– Лен, надо уходить. Попытайся встать.
– А где пистолет? Ты его взяла?
– Нет. Там больше нет патронов.
– Как нет?
– Так. Я хотела выстрелить два раза, но он выстрелил всего один.
– Как же мы теперь без оружия?
– А как раньше?! Мы с тобой всю жизнь жили без оружия, и ничего.
– Всю жизнь мы прожили нормально, а не так, как сейчас.
Облокотившись на меня, Ленка медленно пошла к выходу, но я ощущала, что с каждой секундой ее шаг становился все увереннее и увереннее. Как только мы вышли во двор, я усадила ее на ступеньки и перевела дыхание.
Ленка облокотилась на деревянные перила и тяжело задышала.
– Свет, возьми с собой небольшую дорожную сумку. Положи в нее немного еды, воды и тряпок для того, чтобы делать мне перевязки.
– Я сейчас. Я быстро.
Я бросилась в дом и начала собирать сумку. Руки страшно тряслись, а из груди вырывались рыдания, которые я не могла побороть. Я молила господа бога только об одном, чтобы Ленка осталась жива и чтобы с ней все было в порядке. Потому что сейчас мы вдвоем, а это значит, что все беды и лишения мы переносим вдвоем. Получается, что мы просто делим их пополам. Я боялась даже представить, что было бы, если бы я переносила эти лишения одна. Может, и правду говорят, что в этой жизни поодиночке не выжить. В этой жизни можно выжить только вдвоем. Даже взять то время, когда я жила с Костиком… При мысли о Костике у меня защемило сердце. Нас было двое, и все, что с нами происходило, мы делили поровну. Все его беды и его горести… Потому что у меня не было никаких бед, и я жила его проблемами и его переживаниями… Его и детей… Получается, что у меня совсем не было своей жизни. У меня не было ничего личного и ничего собственного… Я жила для своих близких и никогда не думала о себе. Получается, что так легче… Так намного легче, потому что, когда я осталась одна, на меня столько всего навалилось… И все же раньше я жила неправильно. Совсем неправильно… Наверно, именно за это я теперь и расплачиваюсь. Нельзя жить только для близких. Нельзя. Хотя бы иногда надо жить для себя и иметь свою собственную жизнь, где есть собственные невзгоды, взлеты и хотя бы маленькие падения…
Положив все необходимое в сумку, я побежала на кухню, достала полбулки хлеба, немного колбасной нарезки и воды. Разместив все это в небольшой сумке, я посмотрела на лежащую рядом с Экрамом турчанку и почувствовала, как сильно у меня задрожали ноги. Я не знаю, кем она приходилась Экраму, женой, сестрой или любовницей… да и никогда уже не узнаю, потому что теперь это не имеет никакого значения. То есть абсолютно.
Нагнувшись, я подняла с пола пистолет и определила, что в обойме остался ровно один патрон. Я соврала Ленке, что обойма пустая… Я просто испугалась… Я просто испугалась взять в руки пистолет еще раз… Я никогда в жизни никого не убивала… Смешно, но я даже не смогла бы никогда наступить ни на гусеницу, ни на таракана.
Никогда… Даже краешком обуви. Когда я была маленькой и играла со своими сверстниками во дворе, они то и дело наступали на какую-нибудь живность типа божьей коровки или жука. Я всегда осуждала их за это и сносила все их насмешки и ужимки по этому поводу. Я считала, что все живое должно жить, потому что если кто-то наделил его жизнью, значит, забрать эту жизнь может тоже только этот кто-то.
А сегодня я убила женщину… Не задумываясь ни минуты… Я убила ее недрогнувшей рукой… Как говорит Ленка, убила и ни грамма от этого не раскаялась. Я не испытала ничего даже отдаленно похожего на раскаяние или угрызения совести… Только ненависть и только жгучую злость… Я испытала те чувства, которые испытывает настоящий убийца в тот момент, когда совершает свое преступление…
Сунув пистолет в карман джинсов, я вдруг подумала о том, что, даже если в оружии остался хотя бы один патрон, оно все равно представляет опасность, а в данном случае хоть какую-то защиту. А защита мне сейчас как раз и не помешает, потому что судьба распорядилась так, что защищать меня нынче некому, кроме меня самой, конечно.
Бросив на Экрама прощальный взгляд, я направилась к выходу и встала рядом с сидящей на ступеньках Ленкой. Ленка подняла голову и посмотрела на меня каким-то болезненным взглядом.
– Свет, ты все взяла?
– Все.
– Ничего не забыла?
– Да вроде бы нет.
– Уже совсем светло. С минуты на минуту сюда могут приехать. Уже пора уходить.
– А ты сможешь идти?
– Я буду стараться.
Ленка медленно встала, взялась за перила и сплюнула на пол кровью. Затем как-то напряглась и сделала то же самое еще несколько раз. Я ощутила, как на моей спине выступил холодный пот, но старалась не показывать своих опасений Ленке.
– Ленка, что это такое? – только и смогла спросить я.
– Не знаю, – пожала плечами та.
– Ты кровью плюешь.
– Я вижу. Это плохо?
– Хорошего мало. Скорее всего эта проклятая пика задела какой-то орган. Ты идти-то сможешь?
– Смогу. Ты не переживай. Я же тебе поклялась, что не умру.
Я подошла к Ленке, взяла ее за руку и помогла спуститься с лестницы.
– У тебя силы-то есть?
– Есть.
– Ты уверена, что ты сможешь идти?
– Уверена.
Ленка взялась за меня посильнее и сделала несколько шагов в направлении лежащей на земле девушки. Я повесила приготовленную сумку с провизией себе на плечо и напрягла слух.
– Лен, тебе не кажется, что где-то недалеко слышен шум подъезжающей машины?
– Кажется. Сюда кто-то едет.
Ленка посмотрела на меня испуганными глазами, а затем перевела точно такой же испуганный взгляд на Нику. Я слегка дернулась и наклонилась над девушкой.
– Ника, извини, сюда кто-то едет. У меня подругу ранили. Мы с ней уходим в горы. Правда, я сомневаюсь в том, что она сможет долго идти. Я не знаю, что с тобой делать, – ты же не можешь встать.
– Помогите мне, – прошептала девушка и закатила глаза.
– Как?
– Помогите мне.
– Но мы не можем тебя с собой взять. Ленка и так еле идет. Сюда едут. Нам надо срочно уходить. Если мы доберемся до родины, то обязательно расскажем о тебе властям.
Я говорила и понимала, что я несу ужасный бред, и в то же время я понимала, что я попала в тупик, когда даже бред кажется хоть каким-то выходом и ты сама начинаешь в него верить. Наверно, так происходит всегда, когда человек попадает в безвыходное положение.
– Девочки, я слышу, что сюда едет машина. Она совсем рядом. Это турки. Сейчас они начнут надо мной издеваться, и я умру в страшных мучениях. Я столько намучилась, что больше не выдержу. Честное слово, я больше не выдержу. Девочки, убейте меня, родненькие.