Мы вошли в грузовой лифт и поднялись на третий этаж. Мебели у Королевского Дикобраза было немного, зато имелся огромный холодильник. Он немедленно подтащил к нему собаку, загрузил внутрь и связал конечности, чтобы труп окоченел в том виде, в каком мы его нашли.
Пока он этим занимался, я осматривала помещение, просторное и пустынное. В углу, прямо на полу, лежал голый матрас, сверху валялось несколько грязных ковриков из овчины. Над «кроватью» висел драный балдахин – красного бархата, с кистями. Еще у Королевского Дикобраза были карточный столик и два стула, сплошь заставленные немытыми чашками и тарелками. На стене висела его увеличенная фотография, в костюме; он держал за хвост дохлую мышь. Рядом в тяжелой позолоченной раме красовался парадный портрет Королевы и принца Филиппа при орденах и коронах; такие обычно вешают в школе, в кабинете директора. У другой стены стояла кухонная стойка с неподключенными трубами. На ней – целая коллекция всяких зверей: игрушечные мишки, тигрята, зайчики вперемешку с настоящими, искусно выполненными чучелами на подставках, главным образом птицами: гагарой, совой, голубой сойкой. Были там и бурундуки с белками, недоделанные, с торчащими швами, без глаз-бусинок. Тонкие, вытянутые, они напоминали ливерную колбасу; прямые ноги торчали в стороны.
– Я сначала занимался таксидермией, – сказал Королевский Дикобраз, – но оказался совершеннейшей бездарью. Замораживать куда лучше, да это и от моли хорошо.
Он снял плащ, я повернулась к нему – и увидела, что он снимает и рубашку! С каждой расстегнутой пуговицей собачья кровь оставляла новые пятна; показалась грудь, поросшая рыжеватыми волосами.
Его зеленые глаза зажглись, как у рыси, и он пошел на меня, тихо рыча. Мои колени ослабли от желания; я почувствовала странное покалывание в локтях…
– Мне, пожалуй, пора, – пролепетала я. Он не ответил. – Как вызвать лифт?.. Ради всего святого, – воскликнула я минутой позже, – вымойте хотя бы руки!
– Мне всегда было интересно, каково это – трахать культовую фигуру, – задумчиво проговорил Королевский Дикобраз. Он лежал на матрасе и наблюдал, как я оттираю с живота собачью кровь уголком его рубашки, который обмакнула в унитаз. Раковины здесь не было.
– Ну и, – довольно резко отозвалась я, – каково?
– У тебя роскошная задница, – сказал он. – Но она мало чем отличается от других.
– А ты чего ждал? – буркнула я. Три ягодицы? Девять сисек? Из-за того, что мне хотелось отмыться от крови, я чувствовала себя сволочью; я портила удовольствие Королевскому Дикобразу, пренебрегая одним из его ритуалов, и, как обычно, не оправдывала ожиданий. Кроме того, меня уже начинала мучить совесть из-за Артура.
– Дело не в том, что у нас есть, – изрек он, – а в том, что мы с этим делаем.
Он не сказал, отвечает ли то, что делаю я, его стандартам, и, надо сказать, в тот момент меня это не интересовало. Я хотела одного: поскорее очутиться дома.
24
Так началась моя двойная жизнь. Но разве она не всегда была такой? Рядом со мной постоянно находилась призрачная тень, худая, пока я была толстой, толстая, когда я стала худой, – серебристый негатив с темными зубами и белыми зрачками, ярко отражающими черное солнце другого мира. Я из клетки своего реального облика пассивно наблюдала за происходящим, за скучной пылью и никогда не пустеющими пепельницами повседневности. А она, моя безрассудная сестра-близнец, мечтала о несбыточном. Нет, даже не близнец; нас было не двое, а трое, четверо, множество, и я теперь ясно понимала, что впереди у меня не одна жизнь. Королевский Дикобраз распахнул дверь пространства-времени, хитро замаскированную под грузовой лифт, и одно из моих «я» решительно шагнуло в пятое измерение.
Одно, но не остальные.
– Когда мы опять увидимся? – спросил он.
– Скоро, – ответила я. – Только не звони мне, я сама позвоню. Хорошо?
– Я, знаешь ли, не на работу нанимаюсь, – сказал он.
– Знаю. Но, пожалуйста, пойми и меня. – Я поцеловала его на прощанье, уже понимая, что едва ли встречусь с ним снова. Слишком рискованно.
Когда я вернулась домой, Артура там не было, несмотря на то что приближалась полночь. Я бросилась на кровать, сунула голову под подушку и зарыдала. Все, жизнь разрушена, опять. Так я себя чувствовала. Но я покаюсь, обязательно, и начну с чистого листа, и не стану звонить Королевскому Дикобразу, хотя мне уже сейчас страшно этого хочется. Что же сделать, как загладить вину перед Артуром? Может, написать для него «Костюмированную готику», чтобы донести до людей то, что он хочет им сказать? «Возрождение», как я знала, никто не читает – только редакторы, паратройка университетских профессоров да соперники-радикалы, издающие собственные журналы и отводящие треть каждого номера под яростную полемику с конкурентами. А мои книги читают как минимум сто тысяч человек, и среди них – матери нации… «Кошмар в Каса-Лома», так я назову новый роман. Там будут ужасы колониализма, как английского, так и американского, порочность Семьи, мученичество Луи Риэля, рабочее движение, всеобщая виннипегская забастовка…[1]
Но только ничего не выйдет. Артур сможет оценить мой подвиг, только познакомившись с моим вторым «я», Луизой К., а я твердо знала, что никогда на такое не решусь. Как ни старайся, Артур все равно будет меня презирать. Я никогда не стану тем, кем он хочет. Никогда не стану Марленой.
Артур вернулся в два часа ночи.
– Где ты был? – шмыгая носом, спросила я.
– У Марлены, – ответил Артур, и мое сердце оборвалось. Он пошел к ней за утешением, и…
– Дон тоже там был? – еле слышно прошептала я.
Выяснилось, что Марлена рассказала Дону про Сэма, и Дон дал ей в глаз. Марлена созвала экстренное заседание редакции «Возрождения» в полном составе, включая Сэма. Они пришли к ней домой и принялись жарко обсуждать, можно ли оправдать поступок Дона. Кто-то считал, что можно: рабочие часто бьют своих жен по лицу, это прямой, открытый способ выражения чувств. Другие возражали: рукоприкладство унизительно для женского достоинства. Марлена объявила, что уходит от Дона. Сэм сказал, что не может предоставить ей приют, и начался второй этап совещания. Одни говорили, что Сэм козел, раз не пускает Марлену к себе, другие думали, что если он не хочет с ней жить, то имеет полное право честно об этом заявить. В разгар дискуссии вернулся Дон, который все это время пил в «Таверне Гроссмана», и велел публике выметаться.
Втайне я даже обрадовалась такому переполоху. Теперь Артур уже не сможет считать Марлену образцом совершенства, как раньше… К тому же это отвлекало внимание от меня.
– А что Марлена? – с фальшивым участием спросила я. – Как она?
– Она за дверью, – мрачно сообщил Артур, – на лестнице. Я решил сначала спросить у тебя. Нельзя же было оставить ее там, с ним, когда он в таком состоянии.
Зато Артур ничего не сказал об интервью, что меня крайне порадовало. Может, он его вообще не видел? Он счел бы его страшно унизительным для себя. Надеюсь, никто ему ничего не расскажет.
Марлена спала у нас на диване и ту ночь, и следующую, и следующую, и следующую. Казалось, она поселилась в нашем доме навеки. Но я ничего не могла с этим поделать, ибо разве она не политическая беженка? По крайней мере, так она себя видела, да и Артур тоже.
Днем она вела бесконечные телефонные переговоры с Доном и, как это ни странно, с Сэмом. А в перерывах сидела за моим кухонным столом, курила одну сигарету за другой, пила мой кофе и спрашивала у меня, что делать. Она больше не была аккуратной чистюлей; под глазами чернели круги, волосы слиплись, ногти обкусаны. Продолжать ли ей встречаться с Сэмом или вернуться к Дону? Дети оставались у Дона, временно. Как только она обзаведется жильем, сразу их заберет, хоть бы и через суд.
Я удерживалась от вопроса, как скоро она собирается обзавестись жильем.
– Не знаю, – только и говорила я. – А кого из них ты любишь? – и ловила себя на том, что разговариваю точь-в-точь как добрая экономка в одной из моих «Костюмированных готик». Но что еще можно было сказать?
– Любишь! – фыркала Марлена. – При чем тут любовь? Дело в другом: кто из них готов к равноправным партнерским отношениям? Кто меньший эксплуататор?
– Ну, – тянула я, – навскидку, пожалуй, Сэм. – Сэм мой друг, а Дон нет, я болела за Сэма. С другой стороны, я по-прежнему не любила Марлену, так зачем же портить жизнь другу? – Но Дон, я уверена, тоже очень хороший.
– Сэм свинья, – объявляла Марлена. Раньше она считала движение за освобождение женщин буржуазным, но теперь полностью переменила взгляды. – Но что-то понять можно только на личном опыте, – говорила она, подразумевая, что я мало страдала; даже здесь проявлялась моя ущербность. Я знала, что не должна оправдываться, но мне все равно очень хотелось пуститься в объяснения.
Когда Марлена уходила к Сэму, ко мне заходил Дон – советоваться.
– Может, тебе переехать в другой город? – предлагала я, поскольку сама поступила бы именно так.
– Сбежать? Ну нет, – отвечал Дон. – Она моя жена. Я хочу ее вернуть.
Позже, вечерами, когда Марлена уходила навестить детей, приходил Сэм. Я наливала ему выпить.
– Эта история сводит меня с ума, – жаловался он. – Я ее люблю, но жить с ней постоянно не хочу. Я ей говорю: можно проводить вместе сколько хочешь времени, но нам же будет лучше, если жить отдельно. И потом, я не понимаю, почему нельзя иметь еще какие-то отношения, если наши с ней все равно главные? Она этого, видишь ли, не принимает. В смысле, я сам не из ревнивых…
Со всеми этими приходами и уходами мне стало казаться, что я живу на вокзале. Артур редко показывался дома: Марлена и Дон ушли из «Возрождения», и Артуру приходилось спасать журнал в одиночку. Марлена была слишком подавлена и не помогала ни по хозяйству, ни в чем другом. Я все чаще грезила о Королевском Дикобразе. Я ему еще не звонила, но уже знала, что рано или поздно поддамся искушению. Я листала газеты в поисках рецензии на «РАСКВОШКИ» и наткнулась на один отзыв в субботнем развлекательном приложении. «Красноречивый и пронзительный комментарий к нашей жизни», – говорилось там.