— Извините, — пробормотал он. — Тут такое дело… — Лицо у него стало мученическим. — Понимаете…
Дверь вдруг распахнулась, и Савелий вздрогнул. Сунгур закричал с порога:
— Савушка, здравствуй, дружище! Есть разговор. Я не вовремя? — спросил он, взглянув на посетителя.
— Хорошо, что пришел, Кирилл. Ты мне нужен. Вы не могли бы подождать? — Савелий кивнул человеку.
Тот, мучительно покраснев, неловко поднялся…
Сунгур застрял у него на пару часов: они обсудили его последний роман, поговорили «за жизнь», писатель поделился творческими планами. Под занавес Савелий вытащил из тумбы письменного стола бутылку виски и они «приняли» по чуть-чуть — за творчество, вдохновение, плодотворные идеи и удачные сюжеты. Савелий был трезвенником и спиртное держал исключительно для гостей. Сунгур лихо опрокидывал, Савелий лишь пригубливал, но в конце концов опьянел, в отличие от писателя, который был ни в одном глазу. Ни в тот, ни на следующий день Савелий не вспомнил о странном посетителе, которого спугнул Сунгур…
…Сунгур закрыл глаза, пережидая резь под веками, откинулся на спинку кресла. Была глубокая ночь, тишина оглушала. Светился экран с текстом нового романа. Ему показалось, что открылась входная дверь, и он взглянул на часы. Четверть второго. Вернулся Юрий, понял Сунгур. Поздненько гуляет, надо бы поговорить. Сын бесшумно поднялся к себе — лишь скрипнула ступенька, третья сверху. Обычно Юрий хлопает дверью, громко топает, а тут вдруг такая деликатность. Нашкодил, паршивец?
Кажется, он задремал в своем кресле, краешком сознания понимая, что нужно встать, принять душ и упасть в постель, иначе заснуть не удастся вовсе; ему даже приснился сон… читатель знает такие зыбкие неглубокие сны, когда придумываешь и подталкиваешь на ходу сюжет, словно кино смотришь, и любой звук, скрип, телефонный звонок немедленно органично вплетается в ткань сна и получается в итоге интересный сюжет, вот только улетучивается он мгновенно, стоит открыть глаза.
Сунгур открыл глаза, словно его толкнули… что? Звук? Треск половицы? Едва слышный шорох и… смех? Он прислушался. В доме было тихо, видимо, показалось. Он поднялся, постоял немного, привыкая к ощущению неохотно распрямляющегося позвоночника, и уже в который раз подумал, что нужно двигаться — фитнес, прогулки, зарядка, то, се… велосипед! Ухмыльнулся. Он был счастлив, сидя перед компьютером, а рядом чай, или кофе, или рюмочка чего-нибудь покрепче. Наступает момент, когда радостей жизни остается совсем мало, и тогда человек становится мудрецом. Он часто думал, что мудрость — это, конечно, жизненный опыт, а еще, и это главное, — угасание желаний и страстей. Ты делаешься как бы «над», смотришь трезвым и мудрым взглядом на человеческую суету и человеческий муравейник, не испытывая ни гнева, ни страстей, ни ненависти, ни любви, ни ревности…
Он вышел из кабинета, постоял немного в коридоре, прислушиваясь, и начал подниматься по лестнице, стараясь ступать бесшумно. В доме стояла полутьма — за окном на крыльце горел фонарь, — и он видел неясно ступеньки, перила и белые стены. Он переступил через третью верхнюю ступеньку, затаившись, чтобы не скрипнуть, скорее инстинктивно, чем осознанно, подошел к двери жениной спальни и приложил ухо. Никогда ничего подобного он себе не позволял, он был выше этого; он знал, что у жены были любовники, что их супружество давно лишь имитация: она — полная жизни, ненасытная и страстная, а он… мудрец, убеленный сединами, смирившийся, убеждающий себя, что все это суета сует, что он выше… а что ему еще оставалось? И никакие силы мироздания не в силах изменить этот расклад.
Он услышал шепот, сдавленный смех, шорох, легкий скрип кровати, и кровь бросилась ему в голову. Алена была в спальне не одна. Он сжал кулаки, испытывая такую испепеляющую ненависть, что перехватило дыхание; оперся плечом о стену — ему показалось, он падает. Он разрывался от желания распахнуть дверь, закричать, обругать последними словами посмевших осквернить его дом, искалечить, убить то хрупкое, что у него еще оставалось…
…Он просидел в кресле в гостиной целую вечность, как ему показалось — он хотел увидеть счастливого соперника; он сидел в собственном доме, хоронясь, как тать, в полутьме, сцепив до боли кулаки, превратившись в каменную статую. Сидел, сгорая на медленном огне отчаяния, ненависти и гнева, придумывая кару отступникам, представляя самца, который не постеснялся прийти в дом к любовнице… при живом муже! Он подыхал от страстного желания увидеть его и узнать: кто?
Терпение его было вознаграждено в конце концов — он увидел его. Сначала легкий шум наверху — открылась дверь спальни, легкая возня, сдавленный смех и шепот; луч фонарика — света они не зажигали. Бесшумные шаги на лестнице — они переступили скрипящую третью сверху ступеньку; прощание, шепот, звук поцелуя, как ему показалось; потом открылась входная дверь, потом закрылась; легкие шаги на крыльце, вот он сбежал по ступенькам…
Он рассмотрел мужчину и узнал его. Это был Ростислав.
— Олежка, а чего я скажу! — закричала выскочившая в прихожую Анжелика, заслышав звук ключа в замочной скважине.
Монах испуганно отшатнулся и прикрылся рукой:
— Господи, напугала! Ты чего не спишь?
— Тебя жду! Сейчас я тебя убью!
— Что случилось? — пробормотал Монах, пытаясь вспомнить, чего он такого намутил. На всякий случай сказал: — Это не я, по чесноку. Может, Жорик?
— При чем тут Жорик? Вот, книжка Сунгура, та, что ты принес, последняя! «Колокольный звон»! В ней героиня убивает любовника ножницами! Представляешь? Читаю и глазам своим не верю! Вот!
Монах схватил книгу и уставился на Анжелику, соображая. Потом вытащил из кармана мобильный телефон. Заорал:
— Лео, ты уже дома? Отбой, меняем планы. Жду тебя у Митрича! Прямо сейчас! Немедленно!
Сунув книжку под мышку, он выскочил из прихожей.
— Куда? — запоздало закричала Анжелика. — Ночь на улице!
Но Монах уже, топая как слон, несся вниз по лестнице.
… — Вот! — он протянул книгу Добродееву. — «Колокольный звон». Из «Червяка»! С автографом автора. Пришлось купить, подарил Анжелике.
— Что это? Снова книжный суд… как его?
— Нет, Леша, это последний роман Сунгура, в нем героиня убивает любовника ножницами. Анжелика нарыла.
— Что?!
— Страница двадцать девять. Женщина убила любовника. Я просмотрел на ходу, банально до оскомины — он ее бросил, она его убила. Ножницами. В выборе орудия убийства тайный смысл — она была моделью, он дизайнером, оба имели отношение к ножницам — ссора имела место в ателье. А потом стала косить всех подряд, типа слетела с катушек и тронулась умом. Ножницами. В смысле, стала мстить этим козлам, снимая их по барам и ресторанам. Опера́ метались по городу, как слепые котята, бары и рестораны опустели, всюду царили паника и ужас. В конце концов ее вычислил Одинокий Волк. Там потрясающая финальная сцена, где она плачет у него на груди и рассказывает свою биографию, а он борется с собой — заложить ее или отпустить с богом.
— И что? — спросил Добродеев с любопытством. — Отпустил?
— Не успел. Дело было на мосту, она вдруг перепрыгнула через парапет и упала в реку. С тех пор ее никто никогда больше не видел.
Долгую минуту они смотрели друг на друга.
— Я так и знал, что добром это не кончится, — сказал Добродеев. — Если бы хоть не ножницами…
— Ты думаешь, это не случайное совпадение?
— Какие уж тут случайности! — скорбно покачал головой журналист. — Я боюсь, Христофорыч, что…
— Ты думаешь?
— А ты?
Монах задумался, пропустил сквозь пальцы бороду; потом сказал:
— Не хотелось бы каркать, но, как все фаталисты, я верю в закон парных случаев. Значит, жди теперь или землетрясения, или извержения вулкана… в смысле эха первых ножниц… как-то так.
— Эха первых ножниц… — повторил журналист, словно смакуя. — Или бумеранг!
— Ну… вполне, — не стал спорить Монах. — Причем в юбке или мундире.
Беседа членов Детективного клуба могла бы показаться стороннему слушателю несколько бессмысленной и сюрреальной, но не следует сбрасывать со счетов трудный вечер, плавно перетекший в ночь, и количества выпитого для пользы дела алкоголя. Главное — они друг друга понимали вполне.
— Что будем делать? — спросил Добродеев.
— Будем думать. Чего-то я проголодался, Леша. По бутербродику?
…Чуть скрипнула дверь. Алена, вырванная из некрепкого еще сна, рассмеялась и прошептала:
— Вернулся? Не боишься? Иди сюда!
Черная фигура, издав невнятный звук, метнулась к кровати, выдернула подушку из-под ее головы, прижала к лицу. Женщина извивалась, пытаясь сбросить нападавшего, но тот был сильнее…
Глава 10. Опустевший дом
Рыцарь без возвышенной мечты,
рыцарь без любви к Прекрасной Даме,
для чего по замку бродишь ты,
для чего сражаешься с врагами,
рыцарь без возвышенной мечты?
Роман Минаев. Злой рыцарь.
Лара ушла утром, не заглянув к отцу. Сунгур, сгорбившись, сидел на кухне, перед ним стояла чашка кофе… Лара сказала как-то, что папочка любит ирландский кофе; это какой, удивился Сунгур. Это с коньяком, пояснила Лара, фифти-фифти — обычный, увеличение дозы коньяка по желанию — ирландский-плюс. Перед ним стояла чашка ирландского-плюс, где кофе было мало, а коньяка много, и оттого цвет у напитка был неприятного бурого оттенка. Он смотрел в окно и отпивал из чашки, чувствуя как никогда, что жизнь его закончилась. Он слышал, как хлопнула входная дверь — ушла Лара. Ушла, не пожелав ему доброго утра, не рассказав о планах на день… Знает? Видела? У влюбленных чутье, они чувствуют измену уже тогда, когда на горизонте появилась лишь легкая тучка. После памятного ужина, втроем, а потом вчетвером, Лара словно закрылась. Сунгур раз или два пытался завести разговор о ее отношениях с Ростиславом, но дочь разговора не поддержала, отделавшись краткой фразой, что у них все хорошо.