— Вы не подумайте, жена любила Лару, но… не одобряла ее манеры одеваться, вести себя, называла монашкой. Да, подрались. Знаете, когда я увидел его, у меня в глазах потемнело! С женщиной!
— Лара ваша приемная дочь?
— Да. Когда мы поженились, ей было два года.
— Ваша жена была раньше замужем?
— Нет. Лара жила с бабушкой, я настоял, чтобы забрать ее к нам.
— Кто ее отец?
— Понятия не имею. Я никогда не спрашивал.
— Как по-вашему, Лара видела Ростислава той ночью?
— Не знаю. Раз ушла к нему, наверное, не видела.
— Не факт, — ухмыльнулся Монах. — Может, потому и ушла.
— В каком смысле? Вы хотите сказать, что Лара могла… убить? Нет! Лара не способна, слышите, вы! Она… да что вы о ней знаете? Уж скорее я. Мотив был у меня. Она подозревает меня, потому и ушла.
— Мотив был у вас обоих. Это во-первых. А во-вторых, она могла уйти не потому, что подозревает вас, а потому, что видела Ростислава и знает, что вы тоже его видели. Ей стыдно, потому что она промолчала… ей стыдно перед вами. А бросить Ростислава не может… тем более теперь, когда Алены больше нет. Любовь — странная штука.
— Вы серьезно? — удивился Сунгур. — Никогда не понимал женщин. То есть вы не думаете, что она убила Алену? Это чудовищная мысль! Лара…
— Не думаю, — сказал Монах. — То есть, возможно, у нас и была подобная мысль, чисто визуально, как говорит жена моего друга Жорика, но теперь, когда у нас в руках, можно сказать, «ночная» женщина… вряд ли. Жаль, что это не Мадам Осень. Жаль. Одно могу сказать наверняка: женщина эта из вашего прошлого, тут все крутится вокруг вас. Ваши книги, ваша жена… Кстати! — Он хлопнул себя по лбу. — Я совершенно случайно прихватил фотографии из альбома вашей жены, стоял, рассматривал, а тут вдруг шаги. Я от неожиданности и сунул себе в карман. У меня к вам пара вопросов, Кирилл. — Монах достал из кармана куртки черно-белые фотографии. Почти на всех Алена была в окружении молодых людей; иногда в компании были девушки. — Ну, хотя бы вот эта. — Он выбрал одну из них. — Как я понимаю, это еще институтская. Вы кого-нибудь из них знаете? Посмотрите на девушек, кто-нибудь вам знаком?
— Мы познакомились, когда она была на третьем курсе. Я вел у них семинары. Некоторых помню в лицо, без имен, правда. Здесь никого не узнаю.
— Кто из них был ее другом, кто крутился рядом… не помните?
Сунгур покачал головой:
— Многие крутились. Вокруг Алены всегда кто-то крутился. Мужчины в основном.
— Возможно, были слухи или сплетни… уж извините. Возможно, скандалы?
— Никогда не интересовался сплетнями, — Сунгур пожал плечами. — Скандалы… были, наверное. Мне звонили иногда, говорили гадости про Алену, она получала подметные письма… Женщины ее не любили. Машину поцарапали однажды… — Он задумался. — Постойте! Сын, Юра, говорил что-то о письмах, которые я писал Алене. А я ни сном ни духом! И о том, что она хотела развестись, но из-за него осталась со мной. Я и понятия ни о чем не имел, она никогда не заговаривала о разводе.
— А что за письма?
— С угрозами… были и раньше. Эти письма меня беспокоили больше, чем Алену, — она только смеялась. Я не знаю, почему Юра решил, что письма писал я. Мне бы это и в голову не пришло… да и смысл?
— Как они приходили? По электронной почте? Эсэмэски?
— Понятия не имею.
— А можно спросить у Юры?
— Он ушел из дома. Я не знаю, где он. Он обвинил меня и Лару в убийстве Алены. Сказал, что Лара ее ненавидела, а я никогда не понимал. Мне всегда было трудно с ним, он был ближе с Аленой. Все ушли, и теперь дом пустой.
— А мы не могли бы поискать эти письма? — Монах пропустил пассаж про пустой дом мимо ушей, его заинтересовали письма с угрозами.
— Компьютер и мобильник Алены забрали… Не представляю, где еще искать.
— Юра мог видеть распечатку — не думаю, что он шарил в компьютере матери. Может, среди бумаг в секретере? Если бы нас не спугнули… Может, посмотрим еще?
— Пошли! — сказал Сунгур.
Добродеев вернулся с порога, сгреб бутылку и стаканы.
…Они сгрудились на пороге спальни Алены. Сунгур включил свет. Монах шагнул первым. Добродеев с грохотом поставил на тумбочку бутылку и стаканы.
— Я не думаю, что она оставила письма в компьютере, — сказал Монах. — Зачем портить себе настроение? Тем более компьютера все равно нет. Я все-таки думаю, что была распечатка… ваша жена — журналист, она должна была оставить компромат… на память хотя бы.
— Почему она думала, что письма писал я? — спросил Сунгур. Было видно, что эта мысль не дает ему покоя.
— Она так не думала, Кирилл, иначе высказалась бы вам в лицо. Она могла и вовсе не придать им значения, вы же сами говорили, что она смеялась над ними. Как я понимаю, у нее было много врагов. Ваш сын — глупый осиротевший мальчишка, он растерян, ищет виновных… не судите строго. Он вернется. Давайте подумаем лучше, куда можно спрятать листок бумаги?
— Среди других листков, — сказал Добродеев. — Давайте по чуть-чуть за удачу!
Они выпили стоя. Сунгур — с печальным и растерянным лицом; было заметно, что ему не по себе.
— Начнем с книг! — приказал Монах. — Леша, ты верхнюю полку, я следующую. Кирилл, вы — секретер.
— Никогда не шарил в ее бумагах… — пробормотал Сунгур. Он выдвинул верхний ящик секретера, стоял, не решаясь ни к чему прикоснуться.
Добродеев вдруг подумал, что последним впечатлением его семейной жизни был чужой мужчина в спальне жены, и мужчина этот был женихом дочери. Впервые Добродеев подумал, каково было Сунгуру с ослепительной красавицей Аленой…
— Ад рем! — скомандовал Монах. — За дело. Лео! Кирилл!
…Минут двадцать они увлеченно работали. Вдруг Монах сказал:
— Есть!
Он передал сложенный вчетверо листок Сунгуру; тот развернул. Добродеев заглянул ему через плечо и присвистнул.
На рисунке нарочито, вкривь и вкось, черными чернилами был изображен могильный холмик, и на черной плите было выведено угловатой готикой: «Спи спокойно, дорогая Аленка». Оттого, что рисунок напоминал детский, он казался еще более жутким.
— Господи! — вырвалось у Сунгура.
— Когда она это получила? — спросил Добродеев.
— Две недели назад, — сказал Монах. — В правом верхнем углу дата…
Глава 22. Интересное известие
Женщина, которую мы знаем как Мадам Осень, о чем она не подозревала ни в малейшей мере, сидела у могилы пожилой дамы, насколько мы можем судить по фарфоровому медальону с фотографией.
— Добрый день, мамочка, вот я и пришла, — говорила она, глядя на фотографию. — Я тебя не забываю. И Васеньку не забываю. Вся жизнь как один день. Недавно был яркий день, а теперь закат. И внуков я тебе не родила, все думали, успеем. Не успели. Я вернулась домой, а здесь все другое. И знакомых нет… раньше идешь по городу, вокруг знакомые лица, все улыбаются, здороваются, а сейчас я как пустое место — никто не смотрит, вокруг чужие люди. Бывшие подружки разъехались или стали бабушками… посидели раз или два в кафе, говорить не о чем и звонить не хочется. Вот так, мамочка… все проходит. Но это ничего, я много читаю, смотрю кино, сижу в парке. Сижу и смотрю на соборы. Около пушек фотографируются свадьбы, открывают шампанское, смеются, радуются… такой теперь обычай. Красивая молодежь… даже немного завидно.
Я принесла тебе георгины… Да-да, уже георгины, скоро осень. Обещают сухую и теплую. Сиреневые, твои любимые. А там и зима не за горами.
Она вздохнула и закрыла глаза. День был мягкий, безветренный; пахло увядшими цветами и влажной землей.
…Рассказав свои незатейливые новости и подремав слегка на скамейке, она поднялась и, читая имена на памятниках, медленно пошла по аллейке к выходу. Одно имя показалось ей знакомым, и она остановилась. Николай Ильич Семко… Неужели Колька Семко? Хулиган, который в третьем классе дергал ее за косички? Маленький вредный заморыш? С фотографии на нее смотрел солидный мужчина с тройным подбородком. Колька, надо же! Бедный Колька…
Растроганная, полная воспоминаний, она шла сквозь ряды женщин, торговавших цветами из пластика ярких химических расцветок…
…Она прошла через арку в свой двор и наткнулась на здоровенного мужика с метлой. Тот смотрел загадочно, опираясь на метлу, и она слегка замедлила шаг. Двор был пуст. Мужик явно присматривался к ней, и она прикидывала уже, а не нырнуть ли обратно в арку и не выскочить на улицу. И тут он сказал:
— Я, конечно, извиняюсь, дамочка, про вас на той неделе спрашивал мужчина. Говорит, с длинным волосом, не очень чтоб молодая из себя… живет тут у нас во дворе, и показал в телефоне. Я вас сразу узнал. Говорит, друг ищет.
— Какой друг? — пролепетала Мадам Осень, выхватив из путаной речи дворника последние слова.
— Ихний друг! Говорит, познакомился в баре и теперь ищет. Видный такой из себя, ага, с бородой.
— А что он сказал?
— Что друг вроде как влюбился и попросил найти. — Дворник ухмыльнулся, вокруг него витал явный душок алкоголя. — Вот он теперь и ходит по дворам, говорит, в арку она заходила, а я говорю, может, в том дворе, там ремонт дороги, так она сюда через арку напрямки, а потом к себе!
— Влюбился? — Мадам Осень вспыхнула и невольно поправила волосы. — А когда он приходил?
— Говорю ж, на той неделе. Я тут прибирался, а он спрашивает. Я вместо женки, она с внучком сидит на няньках, а я тут прибираю. Говорит, друг разыскивает. Такой солидный из себя… с бородой! Вроде батюшки. Может, я видал, спрашивает. А я говорю, не, не видал, а тут вы… смотрю, вроде из телефона. Точно, вы.
— А что он сказал?
— Говорю же: сказал, что друг влюбился. С бородой, ага.
— Он не оставил номер телефона?
— Вроде дал бумажку… счас! — Мужик стал рыться в карманах оранжевой куртки. — Была ж… Нету… от зараза!
— А что вы ему сказали?
— Сказал, не видел. Я тут всех знаю, тут жильцы по тридцать лет живут. Новых много, их не всех знаю, а старых всех. Вы ж тут недавно купили. А он говорит, вот тебе, говорит, телефон, позвони в случае чего. Выпал… карман оторвался, он и выпал. Да вы не переживайте, дамочка, когда он опять придет, я скажу, что вы тут… адресок только подскажите!