– Какую смесь мне использовать для тиража? – спрашивает Анри.
Я колеблюсь, потом отдаю команду:
– Добавьте нашу обычную тиражную смесь из дрожжей, вина и сахара, только сахара возьмите вдвое меньше.
Луи хмурится.
– Маман, вам следовало бы учесть ваши уроки. Люди не хотят пить кислое шампанское.
Я опускаю дроппер в бочонок с соком последнего урожая.
– Ты когда-нибудь пробовал такой золотой виноградный сок? Он как жидкий солнечный свет. – Я держу пипетку надо ртом сына и выливаю жидкость. Вот если бы я смогла удержать его от поспешных выводов и уговорить, чтобы он попробовал, по-настоящему попробовал вино, тогда, может, он понял бы мои намерения: сделать шампанское, которое будет выделяться среди всех остальных. Алхимия создания шампанского зависит от множества случайностей, это как прясть золото из соломы, мне часто приходит на ум такое сравнение.
Луи перекатывает вино во рту. Что ж, он хотя бы пробует его на этот раз, а не просто спорит со мной, как обычно. Мой сын смотрит на производство шампанского как на способ зарабатывать деньги, а не как на искусство.
Я предлагаю попробовать Анри, но он выставляет ладонь.
– Решайте сами, мадам Поммери. Но только поскорей, чтобы мы могли приступить к купажу.
– Ну, Луи, что ты думаешь? – спрашиваю я. – Нужно ли класть в тираж весь сахар?
– Юбине говорит, надо делать то, что продается. – Луи разводит руками. – Если сухое шампанское не будет продаваться, мы не сможем оплачивать залог, и Вольф тут же закроет нашу винодельню. Вы хотите рисковать всем по какой-то своей прихоти?
Взяв «воришкой» новую порцию вина, я различаю вкус роскошных абрикосов и золотых изюмин, пухлых и нежных.
– Это не прихоть. Я уже ощущаю вкус готового шампанского. Он как раз такой, к какому я стремилась. Легкий. Восхитительный. Изысканный.
– Уууррр! – Луи рычит и дергает себя за волосы. – Вы победили. Вы всегда побеждаете.
Анри и Дамá начинают смешивать сахар, дрожжи и вино по моему новому рецепту.
– Ваша мать видит открывающиеся возможности, и я, вообще-то, верю в ее оценку, – говорит Анри.
– Вы оба с луны свалились. – Луи недовольно разводит руками.
Анри подкатывает бочонок с тиражной смесью к линии розлива.
– Вы нашли где-нибудь место для этого винтажа? Как только мы разольем вино по бутылкам, мы положим их на повозку и отвезем туда.
Я тру заболевшую шею.
– Я просила мэра Верле помочь мне найти свободное место в каком-нибудь из шампанских домов. Но никто не хочет мне помогать.
Анри качает головой.
– А-а, все благородные господа сплотились в едином порыве. Им невыносимо смотреть, как вы растете. Их работники просятся к нам, потому что вы больше платите за работу и оплачиваете случаи травмы.
– В «Биргартене» говорят, что у вас, маман, не винодельня, а благотворительное заведение, – говорит Луи. – Теперь они вынуждены и сами идти на дополнительные расходы.
Мы повсюду ищем свободные места: в подвале, дегустационном салоне и даже в мезонине – всюду уже стоят бочки и бутылки.
Луи грозит мне пальцем.
– У нас не возникло бы такой проблемы, если бы вы не решили выдерживать наше шампанское четыре года вместо двух. Теперь наши запасы увеличились вдвое.
Я гляжу на него, ростом он уже перегнал отца.
– Эти два лишних года добавляют золота в каждую бутылку. Пузырьки станут мельче, вкус – более гладким, утонченным. Эти качества поставят шампанское «Поммери» выше всех остальных.
Анри выпячивает губы.
– Если не будет места для хранения бутылок, мы можем просто выливать шампанское в воды Марны.
Оба смотрят на меня и ждут ответа, а я лишь беспомощно качаю головой. Потом надеваю капор и иду в собор – молиться о чуде.
* * *
Улыбающийся Ангел терпеливо слушает, когда я изливаю мою горестную историю, и мне кажется, что он печально отвечает: у ангелов и Бога есть более важные проблемы, чем твоя. Но найти больше места для «Шампанского Поммери» – вопрос жизни и смерти, мысленно возражаю я. От его решения зависят моя семья и семьи моих работников. Бросив последний взгляд на безмятежное лицо, я ощущаю уверенность, что он поможет мне. Вера – самая важная часть молитвы, жизненно важная.
Осторожно ставя ноги, иду по мощеным булыжником улочкам Реймса. Повисшее над горизонтом солнце посылает на город розовые и оранжевые лучи, как на картинах Делакруа. На краю города выхожу через каменные крепостные стены к Бют-Сен-Никез. В месте с таким красивым названием находится отвратительная городская свалка, которую много лет безуспешно пытается закрыть мэр Верле. Но все же буржуазия и аристократы продолжают выбрасывать туда ненужный хлам, а бедняки роются в нем.
Горбатая старуха поет хриплым голосом старинную песню и тащит куда-то дырявую оловянную ванну. Крестьяне, слуги и размалеванные проститутки перебирают сломанную мебель и хозяйственный инвентарь, пришедший в полную негодность. Молодой парень вытаскивает на поверхность сломанный плуг для волов. Мать с одним ребенком на руках и другим, привязанным шалью к груди, достает из дымящихся обломков лысую куклу.
Увидев крестьянку, знакомую мне по Сен-Реми, я машу ей рукой.
– Bonsoir, мадам Оклер.
Она пригибается, но тут же понимает, что прятаться слишком поздно.
– Ой, мадам Поммери, вот уж не ожидала увидеть вас тут. – Ее дети, босоногие, с грязными пятками, роются в куче мусора. Она делает шаг ко мне, пытаясь загородить их.
– В последнее время я не вижу ваших детей в Сен-Реми, – говорю я. – После уроков мы читаем «Арабские сказки». Может, они придут тоже?
Мадам Оклер сердито вскидывает подбородок.
– С тех пор как их отец ушел в армию, у них нет времени на сказки. Они работают до восьми на шерстопрядильной фабрике.
Теперь уже стыдно мне самой. Конечно же, они работают. Женщина выбивается из сил и делает все, что может.
– Я не слышала, чтобы в армию призывали мужчин, – говорю я.
– Нет, не призывают. Муж записался туда, когда услышал, что там платят две сотни в месяц. Теперь мой Жед – старший мужчина в семье. – Она показывает пальцем на тощего сына, вытаскивающего с помощью сестер из кучи обломков ободранный стул.
– Я принесу вам несколько книг.
Она выставляет ладонь.
– Очень любезно с вашей стороны, мадам. Но мы не умеем читать.
Еще одна пропасть. Расстояние между сословиями шире, чем океан. Здесь, в одном и том же городе, мы фактически говорим на разных языках.
Я показываю на гребень холма.
– Я пришла, чтобы полюбоваться закатом с вершины.
– Полюбоваться закатом? – Она хмурится и глядит на бедняков, роющихся в хламе. – Мадам Поммери, здесь не место для такой женщины, как вы. Разве можно ходить тут одной? Разве вы не этому нас учили? – Она цокает языком с самодовольным видом.
Всю жизнь я жила по этим правилам и учила других. Теперь они звучат высокомерно и нелепо.
– А вы не хотите полюбоваться закатом вместе со мной?
Она пятится от меня, как от сумасшедшей, и трясет головой. Вероятно, она считает, что я схожу с ума от безделья и богатства, раз гуляю по городу и любуюсь закатом. И она в чем-то права.
Я обхожу стороной свалку и взбираюсь на вершину холма. Мои легкие хватают воздух, ноги болят от усталости, но звезды на темнеющем небе горят все ярче, и мне не жалко потраченных усилий. Перистые облака закручиваются, словно изящные ленточки в галантерейной лавке. Остатки вечернего солнца еще освещают купола Сен-Реми и шпили Реймсского собора, но город уже погружается в полумрак. За городом простирается Монтань-де-Реймс с волнами виноградников, овечьих пастбищ и вспаханных полей с новыми посадками. Шум ветра и целительный звон колоколов Реймсского собора несут покой моей душе, которого я не чувствовала давным-давно.
Я останавливаюсь под обглоданным и согнутым ветрами карликовым буком. Мимо меня пробегает какой-то зверь, вспугнув стаю желтогрудых птичек. Я не знаю, кто это – ласка, хорек или дикий кабан, и бегу прочь. Ноги тонут в мягком гравии и не могут остановиться. Потом нога попадает в яму и тянет за собой все тело.
Острый гравий царапает кожу сквозь чулки и панталоны, я скольжу все глубже и глубже в темноту. Судорожно хватаюсь за что попало, чтобы остановить падение, и острые камни терзают мои ладони. Я падаю и падаю в какую-то холодную шахту.
Наконец туфли натыкаются на твердый грунт, и мне кажется, что от страшного удара у меня оторвались ноги. На меня сыплется пришедший в движение гравий. Обнаруживаю, что не могу пошевелиться, потому что попала в щель. Вдобавок меня бьет по голове большой камень.
16Когда ждешь этого меньше всего
Сколько проходит времени, часы или дни, я не знаю. Пробуждаюсь и хватаю ртом воздух. Думаю. Вокруг темно, я ничего не вижу. Реален только стук в голове. В воздухе висит меловая пыль, она уже покрывает язык и горло. По-прежнему не могу встать. Ноги засыпаны камнями. Отбрасываю их, ногти ломаются, посылая спазмы боли по рукам. Чем больше я пытаюсь встать на ноги, тем больше камней колотят меня по шее и плечам. Мне страшно, паника сдавливает грудную клетку.
Наконец вытаскиваю одну ногу и отгребаю пяткой камни с другой. Ползу по камням на руках и коленях, длинное платье путается между ног. Сверху падают все новые камни. Но надо выбираться, ничего не поделаешь. Когда ладони чувствуют гладкую поверхность, я сажусь на корточки и отталкиваюсь руками, чтобы встать. Но у меня распухла лодыжка, боль пронзает кости. Кое-как ковыляю по холодному, липкому полу. Меня окружает мрак. Я не вижу вообще ничего, даже свои руки, когда подношу их к лицу.
Черное безмолвие разрывают ужасный писк и хлопанье крыльев. Летучие мыши бьют меня по ушам, как боксеры. Поднимаю руку над головой, защищая лицо. Жуткие существа пищат и бурлят вокруг меня, щиплют меня за шею. Наконец шумно улетают прочь. Как ни странно, летучие мыши дают мне надежду. Раз они оказываются здесь, где бы это «здесь» ни находилось, значит, должен быть и выход отсюда.