За все годы, что Люсиль работала в моем доме, она никогда не разговаривала со мной так долго. После работы она всегда уходила к себе. И я тоже не расспрашивала ее ни о чем.
Подливаю нам ликер.
– Сколько времени у вас с Луи были эти… эти тайные отношения?
Она складывает тонкие пальцы в молитве.
– Мы с Луи живем в браке, мадам Поммери. – На ее пальце я вижу кольцо, впервые вижу. Овальный гранат, вокруг мелкие бриллианты. Это кольцо моя маман подарила перед смертью Луи.
Шок и стыд пронзают мою грудь.
– Давно? – Я гляжу на кольцо, не решаясь поднять глаза.
– Примерно через год после того как Луи стал помогать вам в винодельне.
– Значит, три года? И вы держали все в секрете?
Люсиль опускает голову.
– Луи сказал, вы не одобрите, что он женился на служанке, тем более на еврейке. Он пытался найти подходящий момент для разговора с вами, но так и не нашел. А потом нам уже было стыдно признаваться, стыдно, что мы так долго утаивали это от вас.
Пламя умирает, кислород высосан из комнаты. Мой родной сын не доверяет мне свои истинные чувства. Сняв с коленей Феликса, я шевелю угли и подкладываю парочку поленьев.
– Луи должен бы знать, что у меня никогда не было предубеждения против евреев.
Она смотрит на меня, и ее лицо светится, как луна.
– Я приняла католичество. – Достав из-за ворота деликатный крестик, она показывает его мне.
– Но, Люсиль, вы были такой благочестивой в вашей вере.
Феликс прыгает к ней на колени, и она гладит его по спине.
– Бог все-таки слышит мои молитвы.
Оживший огонь бросает золотой свет, словно благословение, на эту молодую женщину, мою постоянную компаньонку. А теперь мою невестку.
Мое сердце переполняется нежностью. Я протягиваю к ней руку.
– Добро пожаловать в нашу семью, Люсиль. Я очень счастлива, что вы с нами.
– Я говорила Луи, что у вас большое и доброе сердце, мадам. – Люсиль улыбается. Я качаю головой.
– Больше не зовите меня «мадам».
Она заглядывает мне в глаза.
– Можно звать вас la belle-mère? – Звучит так мило, когда она произносит это.
Я обнимаю ее и чувствую, как бьется сердце. Люсиль и ее ребенок – моя семья. Мы вместе пробьемся через эту ужасную войну.
* * *
Мои надежды на быстрое завершение войны не сбываются, когда Отто Бисмарк, прусский канцлер, объединяет все двадцать пять земель Германии для борьбы с Францией. Как говорит на воскресной проповеди отец Питер, Самсон сражается с Голиафом, но Господь на нашей стороне, и Франция победит.
Но ведь Бог – он Бог для всего человечества, и я искренне сомневаюсь, что он выбирает чью-то сторону.
Виноград не будет ждать конца войны. Самый жаркий август, какой только все помнят, заставляет грозди созревать раньше обычного. Без наших мужчин, без их помощи мы потеряем весь урожай этого года. Люсиль уговаривает меня нанести визит в некое место. Я никогда не думала, что когда-нибудь пойду туда.
Затейливая железная решетка стонет и со звяканьем закрывается за нами. Я иду, полная сомнений. Дворец «Альгамбра», в отличие от других зданий Реймса, построен в мавританском стиле. Три этажа, узкие арки на фасаде, возле каждого окна таинственно горят медные луковицы фонарей.
Куртизанки позируют в арках окон, глядя на прохожих. Но почти все наши мужчины на войне, и занята только одна девушка – ее занавеска задвинута. Остальные накрашенные дамы машут нам из окон, когда мы проходим через мозаичную арку, в которой блестят кварц и слюда.
– Вы знаете их? – спрашиваю я.
– Близко. – Люсиль робко улыбается. – Я стираю их белье в обмен на аренду их каретного сарая.
– Умница, – говорю я.
Куртизанки наряжены в экзотические костюмы: рыжая гейша с алебастровой кожей и россыпью веснушек в бирюзовом кимоно со стрекозами. Я вижу даже индейскую скво с блестящими черными волосами, в куртке из оленьей кожи с бахромой, на лбу – расшитая бисером лента.
– Как же мадам Шахерезада находит девиц со всего света? – спрашиваю я.
– У них внизу находится большая костюмерная. Девушки надевают каждый день что-то новое, – объясняет Люсиль и дергает за веревку. Оглушительно звучит гонг.
Дверь открывает пышная женщина в тонких шароварах и расшитом бисером корсаже, подчеркивающем пышную грудь, посыпанную мерцающей слюдяной пудрой.
– Мадам Поммери, позвольте вам представить мадам Шахерезаду.
Шахерезада удивляет меня реверансом.
– Для меня большая честь познакомиться с вами лично, мадам Поммери. Я вижу вас только в Сен-Реми.
Я удивленно поднимаю брови.
– В церкви я закрываю лицо мантильей, чтобы меня не узнали. – Ее рука загораживает нижнюю половину лица, оставив лишь огромные глаза цвета барвинка, подведенные углем.
– Да, конечно. Теперь я припоминаю. Я видела, как вы молились Улыбающемуся Ангелу, – говорю я.
– Мой святой покровитель, – говорит она. Из ее дома веет голубоватый дымок, приторно-сладкий.
– Мой тоже. – Я прижимаю ладонь к груди, стараясь не кашлять.
– Вы зайдете в дом? – Она поворачивается и жестом приглашает меня в салон. Наряженные в шифон женщины, полуприкрыв веки, сосут трубку наргиле, вздыхают, хихикают и выпускают клубы дыма. Черные кошки бродят по салону и трутся об их ноги. Босой евнух берет уд, и я вздрагиваю от пронзительных звуков.
– Если вы не возражаете, мы останемся за порогом. – Люсиль сжимает мою руку, подбадривая меня. – У мадам Поммери к вам просьба.
Шахерезада выставляет ладонь, на которой видны полоски хны.
– Мы и так каждый месяц жертвуем деньги на приют – спросите отца Питера. Мы высоко ценим все, что вы делаете там для наших детей.
– Я знаю о ваших щедрых пожертвованиях, – отвечаю я, страдая от некомфортного прилива. – Вообще-то, я пришла к вам с предложением, которое может быть выгодно нам обеим. На виноградниках достаточно крестьян, чтобы собрать урожай, но винодельня «Поммери» нуждается в помощи для изготовления вина. Иначе мы потеряем весь урожай.
– Вы хотите, чтобы мои девочки делали физическую работу? – Она морщится.
Я хмыкаю.
– Разве они не этим занимаются постоянно?
– Сколько? – Она щурит глаза.
– Я заплачу им столько же, сколько получали мои мужчины.
Она выпячивает нижнюю губу.
– Девочки ничего не знают о реальной работе.
За занавеской визжит куртизанка.
– Ты-ты-ты извращенец! – После этого она швыряет мужские туфли, и они кувыркаются вниз по лестнице.
Клиент бежит за ними в исподнем, поскальзывается на ступеньках и кубарем падает вниз, рыча и ругаясь. Это Вольф собственной персоной. Куртизанка швыряет вслед ему сюртук, панталоны, рубашку и жилет, и они падают на него.
Мне надо поскорее уйти отсюда, пока он меня не увидел, и я торопливо говорю на ухо Шахерезаде:
– Пришлите девочек в «Поммери» утром в понедельник к девяти часам.
* * *
Наши старые амбарные двери распахнуты настежь под нескончаемым дождем, который последовал за месяцем палящего солнца. Повозка за повозкой, груженые виноградом, приезжают с виноградников в ужасном состоянии. Такого я еще не видела. Гроздья покрыты плесенью и пятнами гнили, а для вина это катастрофа.
Я записываю прибывающие повозки в бухгалтерскую книгу и выдаю платежный чек, который будет оплачен в банке. Ивонна и Шанталь предлагают возчикам горячий сидр из кухни и полотенца, чтобы они вытерли перед обратной дорогой промокшую одежду.
На этот раз возчики – не те давно знакомые нам мужчины, а молодые крестьянки. Вместо того чтобы взбивать масло, собирать яйца, стирать белье, они помогают нам с уборкой.
Куртизанок мы тоже не знаем. Они явились, одетые в свои старые платья и с банданами на голове. Тринадцатилетняя Луиза вернулась домой из монастырской школы и учит их сортировать виноград. Девицы не сразу берут в толк, что от них хотят, медленно работают, и этот участок работы тормозит. Тогда для ускорения темпа Луиза запевает песенку «Братец Жак» и каждый следующий куплет поет быстрее предыдущего. Поют все вместе, и их руки теперь движутся в ритме песни.
Старшие дети из приюта относят гнилые ягоды в компост на удобрение, которое мы используем в следующем сезоне.
Когда куртизанки наконец наполняют тачку хорошим виноградом, Люсиль везет ее к виноградному прессу, где ее ждет Дамá.
Наш парнишка с лохматыми белыми космами, выбившимися из-под фригийского колпака, орудует прессом так, словно делал это всю жизнь. Он старается не нажимать слишком сильно, иначе колесо раздавит зернышки и гребни и высвободит горькие танины.
Жгучий комок возникает где-то в середине моей головы, растет и воспламеняет мое лицо. Снова эти приливы. Я обмахиваю лицо ладонью.
Старательный Дамá переливает новое вино в бочки для первой ферментации. На каждой бочке он аккуратно записывает дату, виноградник, сорт винограда и заметки о качестве. Он умеет читать и писать и понимает сложные задачи; меня поражает его прогресс. Этот парнишка рос на моих глазах, но я никогда по-настоящему не понимала его способности. Теперь я вижу, что без Дамá я бы пропала.
* * *
В конце изнурительной недели куртизанки выстраиваются в очередь у моего стола, и я плачу им столько же, сколько заплатила бы моим работникам, хотя мы получили после давильни только половину вина. Они не замена опытной команде. Пока я раздаю деньги последним девушкам, Дамá чистит пресс и готовит его к новой неделе. Нам предстоит нелегкая задача – приготовить и перевезти гигантские бочки, в которых будет идти брожение в зимние месяцы.
Дамá машет мне рукой возле двери, прощаясь.
– Не забудьте свою плату. – Я подзываю его жестом к себе и вручаю заработанные деньги. – Вот для вас, Дамá, пять франков сверх обычной платы. Вы будете получать их и дальше. Вы безропотно взяли на себя работу, которую обычно делали Анри и Луи. – Я жму ему руку, стараясь заглянуть в его здоровый глаз, но он, как всегда, глядит в сторону, краснеет, отрывисто кивает и выскакивает на улицу. А я гадаю, что он сделает с лишними деньгами, если живет у монахов в Сен-Реми. Возможно, купит хлеб и будет кормить голубей на площади.