Генерал и Вольф заходят в винодельню с серыми лицами. Мы продолжаем работать, а они смотрят на нас. Вольф кашляет и говорит самым официальным тоном:
– Мадам Поммери, генерал хочет поговорить с вами.
– Зайдите внутрь, – говорю я Дамá и Луизе. Вытираю руки о полотенце и подхожу к страдающим от похмелья мужчинам.
– Где вы были вчера вечером? – Генерал моргает налитыми кровью глазами.
– Сидела с вами за столом. – Я наклоняю голову и улыбаюсь. – Надеюсь, что вы запомнили хотя бы форель, раз не помните мое присутствие.
Он морщится от головной боли.
– У меня нет настроения играть в ваши игры, мадам. Где вы были, когда на меня и моих солдат было совершено нападение во дворце «Альгамбра»?
Я выпрямляюсь.
– После вашего ухода мы с Луизой играли в карты. В фараона. В девять часов мы молились. Что-то случилось?
– Расскажите ей. – Генерал вяло машет рукой Вольфу, наблюдая за моей реакцией.
– «Альгамбра» устроила вечеринку для генерала и его офицеров. Девочки нарядились в экзотические костюмы и танцевали. Потом, в качестве особенного угощения, мадам Шахерезада подала нам абсент, который почти никто из нас до сих пор не пробовал. И все мы сосредоточились на полагающемся ритуале – ложке для абсента с кубиком сахара. Разумеется, все офицеры выпили за здоровье генерала. Потом за германскую коалицию. И третью за мадам Шахерезаду.
Он тяжело вздыхает, его толстый живот колышется.
– А потом – зип-зап-зуум. Три пули пробивают окно и попадают в висок трем офицерам. Девочки визжат и бегут наверх. Я бросился на генерала и повалил его на пол.
– Какой ужас. – Меня терзает чувство вины, ведь это я передала доктору Анруа слова Шахерезады.
Стальные глаза генерала не отрываются от моего лица.
– Продолжайте, Вольф.
– Офицеры выбегают на улицу. Пули летят с обеих сторон, стреляющих не видно, просто пули свистят в воздухе и кричат раненые солдаты. – Голос Вольфа дрожит от напряжения. – Тринадцать офицеров погибли, даже не зная отчего.
Содержимое желудка рвется наружу, и я подбегаю к ведру. Меня тошнит, у меня все горит внутри. Опираясь на колени, я поднимаю голову, чтобы она не кружилась.
– Нет, нет, нет, так нельзя. – Чувствуя новый приступ тошноты, я прижимаю к губам кулак.
– Вы в самом деле не знали, да? – спрашивает генерал.
– Да поможет всем нам Господь! – отвечаю я. Лицо генерала смягчается.
– Ступайте и отдохните, мадам Поммери. Такие женщины, как вы, слишком нежные для войны. – Он уходит к себе, и Вольф следует за ним.
Я качаю воду и мою липкие руки лавандовым мылом, но никакое мыло не может смыть кровь с моих рук. Меня уже тошнит от наших умных планов. Война представляется мне такой хитроумной игрой амбиций и воли нескольких человек, которая продолжается, пока люди не погибнут ради чьей-то победы.
27Поднять большой шум
Сердитые голоса, звучащие из покоев генерала, заставляют меня сидеть несколько ночей, прижав ухо к стене. Я записываю немецкие слова, чтобы потом перевести их и понять смысл. Когда у меня появляется уверенность, что я более-менее все поняла, меня охватывает паника. Morgen. Завтра.
Мне нужно предупредить доктора Анруа и «вольных стрелков». Я тайком выхожу из дома в морозную ночь.
Прохожу мимо мелких могил на склоне холма Бют-Сен-Никез, мрачном напоминании о моих грехах, в которых я исповедалась отцу Питеру. Зимние дожди скоро покроют холмики молодой травой. Отыскиваю карликовый бук и поднимаю куст, прикрывающий вход. Но в крайерах я не вижу света и не слышу голосов. Значит, «вольных стрелков» внизу нет.
Торопливо возвращаясь в город, я обдумываю ситуацию. «Вольные стрелки» могут быть в конюшнях или возле обоза с провиантом либо поджигают солдатские палатки или казармы.
Впереди меня в длинных курятниках, переоборудованных под казармы, в окнах ярко горят фонари. Я гляжу на часы и вижу, что уже давно за полночь, но сотни немецких голосов терзают мой слух.
Два солдата охраняют распахнутые двери. За ними я вижу доктора Дюбуа, который был арестован три недели назад. Кажется, он перевязывает солдатам раны. Какая ирония – ему приходится лечить то, что наносим мы сами.
Глотнув для храбрости холодный ночной воздух, я при ярком лунном свете иду к курятникам. Солдаты вскидывают на меня ружья. Halt, стой – единственное слово, какое я различаю.
Доктор Дюбуа бежит ко мне и кричит:
– Sie ist meine Krankenschwester. Она моя медсестра.
Солдаты машут мне винтовками, чтобы я зашла внутрь. В казармах пахнет потом и едким запахом гниющей плоти. Но я не вижу ран, просто сотни солдат в синих, зеленых и серых мундирах с закатанными рукавами выстроились между коек в линию до дальнего конца курятника, где работает еще один доктор в белом халате.
Дюбуа шаркает впереди меня, еле поднимая ноги. Его плечи поникли, и это так не похоже на него.
– Мне просто не верится, что вы здесь. – Хриплым голосом он объясняет мне, что лежит на тележке. – Наполните цилиндр лекарством, затем вставьте поршень и навинтите иглу.
Он поворачивается к следующему солдату и протирает спиртом его руку. Хватает приготовленный шприц и вонзает иглу.
– Der Nächste, следующий.
– Они не понимают по-французски?
– Они с севера. – Он качает головой.
– От чего это лекарство? – Я осторожно наполняю стеклянные шприцы и кладу на поднос.
– От оспы. – Он жестом подзывает следующего солдата. – Генерал Франц обнаружил случаи заболевания и телеграфировал в Пруссию, чтобы прислали вакцину.
– А как же мы? – Я наполняю последние шприцы на первом подносе.
Он качает головой.
– Тут даже для них не хватит. – Он протирает руку следующего солдата.
– Там доктор Анруа? – Я начинаю навинчивать новые шприцы. – Где же прусские доктора?
– Погибли при нападении на «Альгамбру». – Он смачивает спиртом вату. – Немцы оставят тут и вас, раз уж вы попали сюда. Зачем вы пришли?
Я тянусь к его уху.
– Завтра генерал конфискует во всех домах оружие. Мы должны предупредить всех, чтобы они успели спрятать его.
Лицо и руки следующего солдата покрыты красными пятнами, наполненными молочной жидкостью. Дюбуа прижигает их спиртом и делает укол. Я отшатываюсь, когда солдат проходит мимо.
– Скорее уходите отсюда, иначе они вас не выпустят, – шепчет Дюбуа. – Я отвлеку их, а вы бегите.
Он поднимает шприц кверху, к свету фонаря, и стучит по нему пальцем. Затем, кивнув мне на дверь, с силой вонзает иглу в плечо следующего солдата. Тот орет, хватается за больное место и бьет Дюбуа.
Охранники бегут разнимать драку, а я ныряю в ночь, с ужасом ожидая, что за мной будет погоня.
* * *
Я стучу в окно, и мадам Дюбуа отодвигает занавеску. Ее ночной чепец сбился набок. Через мгновение она появляется в дверях в ночной рубашке.
– Мадам Поммери, что вы делаете на улице так поздно? – Ее круглое лицо сияет в лунном свете. Как я скучаю по этому лицу, но для сантиментов нет времени. Я подробно объясняю нашу задачу.
Сначала мы обходим наших приютских дам и говорим, чтобы они спрятали подальше все ружья, оставив лишь одно-два, какие не жалко отдать солдатам, иначе у тех возникнут подозрения. Мы просим их сообщить об этом соседям и родственникам. Все понимают важность сказанного, и никто не отказывается.
Утренний туман окрашивается лучами восходящего солнца, когда я обнимаю на прощание мадам Дюбуа у дверей ее дома.
– Не забудьте спрятать ваши собственные ружья, – напоминает она мне.
Через несколько минут я отпираю ключом с шатленки боковую дверь и тихонько прохожу в салон. Взяв из ружейного ящика два охотничьих ружья Луи вместе с патронами, я иду на цыпочках вверх по задней лестнице; она скрипит и стонет, а мое сердце трепещет. Если меня сейчас застукают, то сразу поймут, что я шпионила за ними.
В моей комнате звук ритмичного дыхания и запах лаванды успокаивают нервы. Луиза спит в моей постели вместе с Феликсом, свернувшимся возле ее локтя. Я чувствую укол вины, потому что дочка беспокоилась за меня.
Как можно тише я засовываю ружья между матрасом из конского волоса и перьевой периной.
Посмотрев сквозь кружевные занавески, я мало что вижу сквозь рассветный туман. Повозки с солдатами громыхают по улицам, кулаки барабанят в двери, раздаются гортанные немецкие команды, горожане кричат и плачут, звякают ружья о днища повозок. Задернув тяжелые бархатные шторы, я залезаю в постель полностью одетая и обнимаю Луизу.
Должно быть, я заснула, потому что следующее, что помню – стук в дверь.
– Да? – отвечаю я сквозь сон, в котором бегаю над морем по шотландскому вереску.
– Кто это, мамочка? – спрашивает проснувшаяся Луиза и натягивает на голову одеяло.
Снова стук.
– Откройте, мадам.
Генерал Франц. У меня тревожно стучит сердце. Он никогда не заходил в мои приватные комнаты. Торопливо достаю из гардероба халат и надеваю поверх платья. Зажигаю керосиновую лампу и открываю дверь. Генерал и его адъютант в ореоле кудрей проходят мимо меня. Высоко подняв фонари, они оглядывают комнату.
Адъютант замечает бугорок на моей кровати и срывает одеяло. На него прыгает Феликс, и немец отскакивает. Луиза садится и, испуганно вытаращив глаза, прижимает кулаки к губам.
Я встаю между ней и адъютантом.
– Что вы себе позволяете? Почему вы вломились сюда? Разве я не имею права на приватность? Уходите. – Я показываю рукой на дверь.
– Что вы делаете в комнате вашей матери? – спрашивает генерал.
Глаза дочки устремляются на меня, прося помощи.
– Я спрашиваю вас, а не мадам Поммери, – рычит генерал.
Дочка видит лежащие на столе игральные карты.
– Я играла в карты и заснула. – Ее голос дрожит. – Мамочка положила меня спать здесь.
Генерал кивает адъютанту.
– Обыскать комнату.
Адъютант выдвигает ящик комода и роется в моем нижнем белье.
– Что вы ищете? – спрашиваю я.