– Мы конфисковали оружие во всем городе, чтобы остановить «вольных стрелков». – Генерал щурит глаза, словно прицеливается. – Скажите мне, мадам, почему все спрятали ружья?
– Я не знаю.
Адъютант выдвигает ящичек ночного столика и извлекает пистолет моего супруга. Луи так гордился гравировкой по серебру и резными накладками из черного дерева. Адъютант отдает его генералу и хватает меня за плечо.
– Отвести ее к остальным?
Луиза вскрикивает и хватает меня за ноги.
Генерал ласково поглаживает пистолет.
– Ваш, мадам?
– Он принадлежал моему супругу. – Я резким движением выдергиваю плечо из пальцев адъютанта.
– Где другие ваши ружья?
Адъютант заглядывает под кровать. Меня бросает в жар, сердце бешено колотится. Но я стараюсь говорить спокойно.
– Только охотничьи ружья в салоне.
Адъютант, выпрямляясь, опирается на кровать. Если он почувствует под рукой ружья, мой гусь зажарен, а песенка спета.
Феликс прыгает на его руку и вонзает когти.
– Teufel! Дьявол! – Немец отскакивает от кровати и вытирает кровоточащие царапины на руке.
– Лейтенант, возьмите ружья мадам Поммери, – приказывает генерал. – И отпустите повозки, стоящие возле дома.
Адъютант козыряет, и его каблуки стучат по ступенькам.
Генерал разглядывает револьвер, ласково поглаживает рукоятку и рассматривает надпись: «Лефоше».
– Зачем шерстопрядильному фабриканту такой серьезный револьвер?
– Револьвер отдал мужу его отец, – отвечаю я. – А я просто забыла, что он лежит здесь.
– Тогда вы не будете скучать без него. – Он сует револьвер за пояс.
– Вы не можете забрать у меня память о муже, – говорю я.
– Мы отправили за решетку сорок ваших горожан за то, что они прятали оружие, мадам Поммери. Если я позволю вам оставить у себя этот револьвер, как это будет выглядеть?
* * *
Несмотря на конфискацию оружия, «вольные стрелки» продолжают ночные вылазки. Они поджигают казармы, взрывают железнодорожные пути, крадут армейскую провизию. Генерал Франц пребывает в постоянной ярости, и все больше мужчин попадают в тюрьму.
Я договариваюсь с приютскими дамами, что мы будем готовить еду для узников. Для нас это шанс повидать наших близких. Жидкий куриный бульон мы заправляем картофелем и морковью с наших грядок.
Подсунув кашу под временный забор вокруг бывших курятников, я ищу глазами Луи и Анри. Мне ударяет в нос запах аммиака и немытых тел заключенных. Мне кажется, что я вижу Луи, мужчина в грязном и рваном военном мундире, лежащий на соломенной подстилке, походит на моего сына, но меня смущают его свалявшиеся волосы и длинная борода.
– Луи, это ты?
– Маман? – Он приподнимается на локте. – Что вы здесь делаете?
Он встает через силу и подходит к зарешеченному окну.
Протягиваю ему тарелку, он берет ее, наши пальцы соприкасаются. Я хочу обнять его, но мне не позволяют стены.
– Луи, я должна тебе что-то сообщить.
Его голова падает на грудь.
– Доктор Дюбуа уже сообщил мне про Люсиль. – Его голос делается жестче. – Вы никогда не любили ее.
– Неправда, Луи. Я любила Люсиль. Она всегда была частью нашей семьи.
– В роли няньки, не более того.
Я тяну к нему руки, но он выставляет перед собой ладонь.
– Не надо. Возможно, у меня оспа.
– Ой, не может быть, Луи!
Он машет рукой на курятники.
– Тут все уже заразились.
– Где Анри? – Я шарю глазами по площадке, но не нахожу его.
– Я не видел его с Седана.
– Разве он не вернулся с тобой? – У меня все обрывается внутри, а душа наполняется тоской. – Думаешь, его нет в живых?
– Вероятнее всего. – Он крепко зажмуривается. – Прусская армия обстреливала нас со всех сторон. Они назвали это аннигиляцией, уничтожением, потому что уничтожили всю нашу боеспособность. По нашим оценкам, тридцать две тысячи солдат погибли, а четырнадцать тысяч получили ранения. Еще сто тысяч были взяты в плен, и мы шли под проливным дождем в немецкий трудовой лагерь. Там они морили нас голодом и холодом. Выживших послали работать на немецкие фермы, фабрики и в рудники и шахты.
– Как тебе удалось вернуться в Реймс? – спрашиваю я.
Он машет рукой.
– Маленькую группу, где я был, направили на железную дорогу. Мы вскочили в поезд и сбежали. Приехав сюда, мы присоединились к «вольным стрелкам». – В его покрасневших глазах сверкнула злость. – Мы должны оказать сопротивление, маман. Они безумно жаждут власти. Мы не имеем права им покориться. – Он бьет кулаком по доске и сбивает костяшки. – Маман, вы должны вытащить меня отсюда.
– Слушай меня внимательно. – Я понижаю голос. – Генерал готовится к сражению, которое произойдет в Кулмьере. Когда пруссаки выдвинутся туда, мы попробуем вытащить тебя отсюда. – Я показываю на его нетронутую тарелку. – А теперь ешь кашу. Тебе понадобятся силы.
С тяжелым сердцем я думаю об Анри, но не хочу верить, что его нет в живых.
28Спать с врагом
Когда генерал приказывает подать ужин в его покои, – что необычно, поскольку он всегда ужинает в офицерами, – я прошу Ивонну приготовить что-то особенное, а она лишь цокает языком и неодобрительно морщится.
– Они прожорливые, как крокодилы.
Не одна она так считает. Приютские дамы ворчат, что у пруссаков аппетит вдвое больше, чем у французов. Наши сады стоят голые, а загоны для кур почти пустые.
– Попросите Дамá, чтобы он принес вам утку из Сен-Реми, – говорю я ей. – Желудок мужчины должен быть полным перед тем, как я скажу ему мою просьбу. – А я хочу, чтобы он отпустил Луи. Мне нужно вылечить сына.
Я тщательно одеваюсь, укладываю волосы в шиньон и наношу Crème Céleste, чтобы смягчить морщинки тревоги, прорезавшие мое лицо. Надеваю одно из платьев для особых случаев, которые придумал для меня Юбине, – с пышным турнюром из сапфирного шелка и слоями плиссированных оборок. Никакого сравнения с обыденными платьями, в которых я работаю.
В семь часов Шанталь несет поднос с ужином, а я – шампанское «Поммери» в ведерке со льдом. Стучу в дверь генеральских покоев.
– Генерал Франц, мы принесли вам ужин. – От восхитительного аромата у меня урчит в животе, но эта утка не для нас. Наша еда – только луковый суп и хлеб, городской рынок опустел, все сжирают прусские солдаты, а их двести тысяч.
Генерал открывает дверь и отступает в сторону, пропуская нас. Он в рубашке и панталонах. Я мельком оглядываю комнату – она изменилась. Высокие сапоги генерала стоят возле гардероба, на ночном столике стопка немецких книг, на каминной полке семейные фото в рамках – как будто он здесь живет, а я его служанка. Большая карта Франции, помеченная крестиками южнее Парижа, лежит на столе.
– О, сейчас я уберу. – Он переносит карту на консольный столик. – Я совсем забыл про ужин, но он пахнет так соблазнительно, что у меня текут слюнки.
Шанталь сервирует стол – блюдо с выпуклой крышкой, лиможский фарфор и столовое серебро. Сегодня мне ничего не жалко для генерала. Шанталь приседает в реверансе и уходит.
– Почему бы вам не поужинать со мной? – Он заглядывает под крышку.
– Благодарю вас, но я ужинаю с дочкой. Она на карантине, потому что многие сироты болеют оспой. – Я кручу бутылку и со вздохом удаляю пробку. Мои ноздри ловят фруктовый аромат. – Это шампанское пахнет как после завершения сбора урожая, когда птицы клюют оставшиеся на лозе ягоды, словно женщины, собирающие на поле зерно после уборки.
– Я всегда думал, что те женщины сумасшедшие.
– О нет, – говорю я, наливая ему бокал. – Тем оставшимся на поле зерном они кормят зимой свои семьи. По-моему, это благородное дело – не дать пропасть тому, что даровал Господь. – Я подаю ему бокал.
– Выпейте со мной бокал шампанского. – Он показывает жестом на стул возле стола.
– Это приказ? – шучу я, хотя тут же раскаиваюсь в этом, глядя на его нахмуренные брови.
– Просьба. – Он гладит длинную бороду.
Я наливаю себе и говорю тост.
– À la paix. За мир.
– Zum Sieg. За победу. – Он пьет шампанское.
На его письменном столе я замечаю фотографию в рамке.
– У вас очень красивая дочь.
– Моя жена. – Он тяжело вздыхает. – Принцесса Мария Шварцбург-Рудольштадтская. Ей только что исполнилось двадцать лет, и она сейчас одна дома с нашим новорожденным сыном и моими другими детьми. – Он допивает остатки шампанского. – Конечно, не совсем одна. В замке полно слуг. Но она не такая, как вы.
– Да, конечно, не такая. Я не молодая принцесса и не богатая.
– Одни люди рождаются с титулами, другие создают их сами, – говорит он.
Я снимаю крышку и кладу на его тарелку хрустящие ломтики утки и крошечные жареные картофелины с гарниром из красных ягод.
– Утка аль-оранж, утка с апельсином, плод с апельсинового дерева в Сен-Реми.
Глаза генерала влюбленно глядят на тарелку, глубокие морщины возле усов слегка разглаживаются. Потом он фыркает.
– Что такое, генерал?
– Французы готовят лучшие в мире блюда. Зачем мы враждуем? – Он кладет в рот кусочек утки и улыбается, глаза сияют от удовольствия.
– Вот именно. – Время высказать ему мою просьбу. – Генерал, я хочу попросить об одолжении. Среди заключенных распространяется оспа. Кажется, Луи еще здоров. Мне хотелось бы сделать ему прививку.
Он медленно жует, берет еще кусочек. Я наливаю ему шампанского, набравшись терпения. Но когда он берет новый кусок, я не выдерживаю.
– Пожалуйста, генерал. Луи мой единственный сын. Если он умрет, мы с Луизой останемся одни.
– Никакой вакцины не осталось, мадам Поммери. Мы не успели оглянуться, как она закончилась. – Генерал пьет шампанское.
Надежда покидает меня, и я бессильно опускаю руки.
– Вы выглядите такой же усталой, как я сам, – говорит он.
Я заправляю в шиньон выбившуюся прядь волос.
– Невежливо говорить женщине, как она выглядит.
Он вытирает бороду салфеткой.
– Невежливо и поправлять манеры гостя.