– Боже мой! – Баронесса падает в обморок на руки Шона, и лекторы уносят ее наверх.
Я не верю своим глазам. Скульптурная фреска «Праздник Бахуса» изображает пьяную оргию нагих богов и богинь. Совершенно голые, не считая полосок ткани, пышнотелые женщины бесстыдно выставляют огромные груди и бедра с откровенной чувственностью. Дева льет вино из сосуда. Один херувим дергает струны арфы, второй дует во флейту Пана, остальные херувимы лакомятся виноградом из рук друг друга. Стайка обнаженных женщин возлагает на голову бога Бахуса венец из гроздьев винограда, перепоясывает его виноградной лозой, красавицы пьют вино и танцуют вокруг него. Приглядевшись, я узнаю лица куртизанок из «Альгамбры» и разрываюсь между восторгом и шоком.
– Это прекрасно, Александрин. Так прекрасно! – Анри целует меня в щеки, поздравляя. Но, может, утешая? Я не уверена, что ближе к истине.
Я снова гляжу на «Праздник Бахуса», эйфорическое сборище богов и богинь, наслаждающихся шампанским, совершенно свободных от каждодневных забот и тревог. Музыка, танцы, смех, непринужденное выражение чувств – все отражено в этом радостном мгновении жизни. Навле запечатлел все, о чем я мечтала; он прославил шампанское.
– Что ты видишь? – спрашивает Анри.
– Радость и легкость, – отвечаю я, чокаясь с ним, и с новым воодушевлением поднимаю бокал и обращаюсь к изумленной толпе.
– Браво, браво! – Юбине выходит вперед и неистово аплодирует.
К нему, хлопая и завывая, присоединяются репортеры. Вскоре и мои шотландские друзья кричат «браво!». Затем французские соседи и друзья тоже машут кулаками в воздухе и ликуют. Шум триумфа, словно миллион птиц, щебечет в кроне огромного дуба.
Их радость отражается в «Празднике Бахуса», скульптурной фреске, созданной для вечности в этом магическом подземном святилище.
В круг света выходит Гюстав Навле, одетый в строгий черный фрак и черный аскот. Я подхожу к нему, хватаю его за руку и склоняю голову в благодарном поклоне. Вокруг нас снова вспыхивают аплодисменты.
Часть V1889–1890
Господи, обыденная жизнь так прекрасна!
38Скандальный, словно кастрюли, привязанные к его спине
1889 год. Когда Луиза дарит мне первого внука, Мельхиора де Полиньяка, а Ги берет на себя виноградники, «Шампанское Поммери» растет не по дням, а по часам под мудрым и недремлющим управлением Анри.
Нам с Анри плевать, что сплетничают о нас в городе; между нами никогда не возникает проблем из-за этого. Если я выйду замуж, мой муж по закону станет собственником винодельни, а Луи и Луиза останутся без «Поммери». Такая жертва со стороны Анри заставляет меня еще больше любить его, тем более что для нас главное любовь, а не материальные вопросы. К тому же Анри в должности управляющего получает щедрое вознаграждение. Деньги для него давно не проблема, как было когда-то.
Мы строим планы насчет дома нашей мечты на холме Бют-Сен-Никез. Не жалеем сил, чтобы сделать нашу виллу Демуазель бриллиантом стиля ар-нуво. Встречаемся с лучшими художниками и скульпторами, заказываем витражные окна, статуэтки на камины, деревянную резьбу, дорогую мебель, фрески и люстры. Мы ездим по Европе, наведываемся в счета «Поммери» и тратим деньги на покупку произведений искусства и дорогих безделушек для нашей изысканной виллы.
Но у меня нет моей обычной энергии, когда мы заказываем окна в самых престижных арт-галереях Парижа. Мне тесно в груди, и я не могу забыть клевету Вольфа. С тех пор как мы забрали наши средства из его банка, он распускает слухи о банкротстве «Поммери». Между тем наши продажи растут взрывными темпами. И чем мы успешнее, тем сильнее Вольф поносит нас перед нашими виноградарями и поставщиками.
– По-моему, ты постоянно думаешь о чем-то своем, – говорит Анри. – Может, ты выпьешь кофе или шампанского?
– О, Анри, давай зайдем. Это лучшая парижская галерея. – Я открываю дверь; дребезжит колокольчик. – Просто я расстроилась, потому что мы потеряли три контракта с виноградниками из-за злостной лжи Вольфа.
– Не позволяй этому мерзавцу играть у тебя на нервах. – Анри держит для меня дверь. – Ги все равно покупает для «Поммери» новые виноградники. Скоро нам вообще не нужно будет волноваться о том, что там говорит про нас Вольф.
– Добро пожаловать! Заходите и смотрите. – Нас приветствует владелец галереи, маршан, и поднимает кверху палец. – Я уже заканчиваю. – И он поворачивается к своему клиенту.
Мы ходим от картины к картине, но я совсем их не вижу. Мои мысли сосредоточены на одном – как остановить Вольфа, чтобы он перестал распространять клевету о нас.
– Он разрушает репутацию «Поммери», – шепчу я. – Если люди думают, что мы не платим по счетам, все хорошее, что мы сделали для города и наших работников, будет казаться мошенничеством.
Высокий мужчина в ковбойских сапогах жмет руку маршана и уходит.
Тонкие усы владельца галереи недовольно дергаются, когда он убирает конверт в жилетку.
– Как жалко, что американцы увозят французские сокровища. – Он показывает рукой на огромную картину. – Лувр хотел бы ее купить, но не может позволить себе предложить начальную цену.
– «Сборщицы колосьев», – говорю я. – Жан-Франсуа Милле.
– Вы знаете ее? – удивляется маршан.
– Только по слухам. Мы с дочкой часто видели на полях таких сборщиц. – Я рассматриваю картину, и у меня болит сердце за женщин, которые готовы пойти на многое, чтобы прокормить свои семьи.
– «Сборщицы колосьев» в самом деле редкая картина. – Маршан поправляет лампу, чтобы осветить мазки кисти художника. – На картинах таких размеров обычно изображены королевские персоны или святые, а тут всего лишь крестьянки, работающие на поле. Причем Милле подчеркивает близость крестьянок к природе, в отличие от буржуа и дворян.
– Простите мне, пожалуйста, мое невежество, но в чем смысл этой картины? – спрашивает Анри.
– Сборщицы колосьев обходят поля в поисках зерна, оставшегося после жатвы, – говорит маршан. – Эти крестьянки ищут остатки зерна; до такой работы опускаются только самые бедные и отчаявшиеся.
– Взгляни на тощие пучки колосьев в руках женщин и сравни их с обильными снопами на заднем плане, которые собраны мужчинами, – говорю я Анри.
– Этого американца интересует только удачная инвестиция, – говорит маршан.
– Сколько предлагает американец? – спрашиваю я.
– Я не могу назвать вам сумму, это секрет. – Он хмурится.
– Но вы можете предположить, за какую сумму может быть продана эта картина? – Я качаю головой и улыбаюсь.
– Дайте я посмотрю, мадам. – Маршан идет в свой кабинет.
Анри наклоняется к моему уху.
– Ты думаешь о картине для виллы Демуазель? Но это, конечно, не ар-нуво.
– Меня тронуло то, о чем Милле говорит этой картиной.
– О чем? Что крестьянки собирают урожай?
– Милле смело обличает социальное неравенство. Взгляни на его брутальное изображение этих согбенных нищенок, которые подскребают зерна с земли, чтобы накормить свои семьи. Я понимаю это.
Анри сжимает мне руку.
– Твое сердце шире, чем твои художественные вкусы.
Возвращается владелец галереи.
– Я полагаю, что начальная сумма три тысячи франков сохранит картину.
Я кашляю в носовой платок. Анри трет мне спину.
– Александрин, это слишком большая сумма для обличения социального неравенства.
– Ты прав, Анри. – Я стучу пальцем по губам, размышляя над дерзкой и совершенно нелепой идеей.
Анри щурит глаза.
– Что творится в этой прекрасной головке?
Я кашляю, стараясь это делать как можно деликатней.
– Как сделать секретную ставку?
* * *
Газеты сообщают, что какой-то американец выиграл секретную ставку на знаменитую французскую картину «Сборщицы колосьев». Через пару дней я сижу в салоне, когда Анри приносит мне телеграмму, а в ней совершенно другая история. Мы зовем к нам нашу семью.
Анри открывает бутылку шампанского.
– Ну-ка, посмотрим, каков на вкус винтаж 1885 года.
Луиза снимает испачканный вином фартук и садится на низкий табурет возле моего кресла.
– Все в порядке, мамочка? Как ваш кашель?
Приходят Ги и их сын. Мельхиор бежит со всех ног ко мне. Ах, ему уже десять лет.
– Мы торопились к вам. – Большие карие глаза озабоченно смотрят на меня. – Бабушка, вы хорошо себя чувствуете?
Я протягиваю к нему руки.
– Я почувствую себя намного лучше, если обниму тебя. – Закрыв глаза, утыкаюсь носом в его волосы, как делала, когда он был младенцем. Объятие Мельхиора – это все, что мне нужно, чтобы считать прожитый день удачным.
Теплая рука касается плеча, я открываю глаза. Надо мной стоит Луи, нахмурив брови.
– Что случилось, маман? Вам хуже?
– Вообще-то, сегодня я чувствую себя гораздо лучше. – Я делаю вдох. – Мы с Анри хотим объявить вам одну вещь.
Луиза прикрывает пальцами рот, словно проглотила муху.
Я направляю на нее палец и улыбаюсь.
– Это не то, о чем ты подумала. – Моя дочь такая романтичная – она хочет, чтобы мы поженились, хотя мы столько лет не думали об этом.
Анри подает шампанское, и мы поднимаем бокалы.
– Мы празднуем важное для нас событие: мы выиграли секретную ставку на редкую картину «Сборщицы колосьев».
Ги чокается с нами.
– Поздравляю, это прекрасно.
Луиза морщит лицо.
– Но ведь газеты пишут, что победил какой-то американец.
– Владелец галереи объяснил, что американец похвастался этим до того, как был выбран победитель. – Анри с улыбкой смотрит на меня. – Владелец предпочел, чтобы картина Милле осталась во Франции.
Луиза целует меня в обе щеки.
– Поздравляю, мамочка. Я помню, как мы однажды смотрели на тех бедных женщин. Я понимаю, как много это значит для вас.
– Где же вы повесите ее? – Луи обводит взглядом стены, увешанные уже купленными картинами. – Вам придется ждать, когда будет достроен ваш новый дом.