– Я справлюсь.
– Мое предложение остается в силе, мадам. Подумайте хорошенько, и я уверен, что вы поймете все преимущества. – Он напряженно улыбается и протягивает бухгалтерскую книгу.
По дороге домой я останавливаюсь перед Реймсским собором и гляжу на моего Улыбающегося Ангела. Его милый облик вселяет в меня спокойную уверенность. Я чувствую ее в душе.
* * *
Я прошу Анри Васнье отвезти нас с Луизой в Шиньи, чтобы проверить дом. Дело в том, что мне не хочется приезжать туда одной. Еще я хочу поговорить с парнем о моем решении. Я указываю, какую дорогу выбрать. Мы едем среди холмов и виноградников Шампани. Луиза сидит между нами и играет с Феликсом.
Васнье нахлобучивает котелок поплотнее, руки крепко держат вожжи. Я не сообразила сказать ему, чтобы он надел рабочую одежду перед трехчасовой поездкой по проселкам. Его воскресный костюм придется потом основательно чистить.
– Вы отправили все заказы на вино? – спрашиваю я.
– Да, мадам, но приходят новые. – Он глядит вперед на дорогу; так как серьезно относится к моему поручению, как и ко всему, что делает.
– Я решила оставить винодельню, – сообщаю я. – По-моему, там есть потенциал, да с ней и легче управляться, чем с шерстью.
Он хмурится, и его брови сходятся на переносице.
– Что такое? – спрашиваю я. – Там какая-то проблема, которую я не учитываю?
– Не обижайтесь, мадам, но всякое производство – обременительная вещь, даже когда вы разбираетесь в нем.
– Вполне справедливо, но я могу научиться всему, а вы уже знаете, что к чему.
Он поджимает губы, и я чувствую, что он колеблется.
– А-а, у вас уже есть другая работа. Конечно же, наверняка уже есть. – Я отвожу взгляд в сторону.
– Месье Вольф любезно предложил мне должность, – говорит он.
– Уж конечно, – фыркаю я.
– Но дело не в этом. – Он качает головой. – Ваш супруг был виноделом. Я был всего лишь подмастерьем и вел бухгалтерию. Но когда вино готово, вам будет нужно его продать, а Грено уехал.
– Это не такая трудная задача, не море выпить.
Он смеется и приглаживает указательным пальцем вандейковские усы, которые придают ему, в его двадцать пять лет, более зрелый и солидный вид.
Широкие копыта Красавчика цокают по мощеной кирпичом дороге, вдоль которой стоят дома Эперне. Моя самая любимая на свете улица. И все же мы едем не туда.
– Ой, нет, мы уже едем не туда. Должно быть, я не заметила поворот на Шиньи.
– Не беспокойтесь, мадам. Сейчас вернемся. – Он поворачивает Красавчика.
– Просто не знаю, как это я ухитрилась пропустить поворот. – Мои пальцы в перчатке прижимаются ко лбу, я закрываю глаза. За последние месяцы все так переменилось, что я даже не могу найти мой дом. А еще собираюсь начинать новое дело.
Он деликатно молчит, потом негромко кашляет.
– Какие потрясающие особняки. Кто в них живет?
– Да, они впечатляют, правда? – Я прихожу в себя. – Это дома шампанского, в них живут семьи и принимают клиентов. Перрье-Жуэ, Мумм, Моэт и Бойзель.
Высокие железные ограды, за ними мраморные особняки. Служанки метут дорожки, лакеи вычищают породистых лошадей, кучера моют кареты, садовники подравнивают зеленую изгородь. Я представляю себе, как хозяева и их гости садятся за обед из пяти блюд с белой спаржей, трюфелями и куропатками и запивают деликатесы лучшим кюве.
– Вы любите шампанское? – спрашиваю я Васнье.
– Я пил только креман[3] на свадьбе кузена. Шампанское на вкус другое?
– Как будто пьешь золото. – При воспоминании о шампанском у меня зудит нёбо. – Шампанское, которое подают за этими мраморными стенами, играет на языке. Когда глотаешь его, оно щекочет пищевод и насыщает все тело счастьем. – Тут меня озаряет. – О-о, вот наш поворот.
Луиза теребит длинные уши Феликса, а они шевелятся, прислушиваясь к звукам, даже когда у кота закрыты глаза.
Васнье глядит на них.
– Я никогда еще не видел такого кота. Как вы его называете, мадемуазель?
– Феликс – матагот. – Луиза поднимает кота за передние лапы, его долговязое тело болтается в воздухе.
Васнье хмыкает и хмурит брови.
– Как известно, матаготы – опасные существа, убийцы. Вам надо избавиться от него.
– Феликс – подарок от нашей подруги, – говорю я, вспомнив про мадам Клико.
– Подруги или врага? – Васнье встряхивает вожжи.
– Во всяком случае, он хорошо ловит мышей. – Я нервно смеюсь.
– Впереди черные тучи, – говорит он. – Долго мы пробудем в Шиньи?
– Нет, недолго. Мне просто нужно проверить, все ли в порядке.
* * *
Светлые рощи и густые леса окружают обширные виноградники Шампани. Красавчик переезжает через подгнивший деревянный мост, отчаянно нуждающийся в починке. Его копыта стучат по неровной дороге, которую нужно выровнять и засыпать гравием, если я не хочу, чтобы дорога превратилась в реку при первом же дожде. Кабриолет попадает колесом в яму, и Красавчик испуганно пятится и ржет. Луиза кричит; я прижимаю ее и Феликса к груди. Мне кажется, что у нас сломалось колесо. Но Васнье не теряет хладнокровия и хлопает Красавчика по крупу. Вскоре мерин уже карабкается с нашим кабриолетом на холм.
Сквозь кроны буков я вижу наш дом.
– Походит на шале, – говорит Васнье. – Высокие, крутые крыши, французские двери.
– Луи предоставил мне заниматься дизайном. – От бука отломился большой сук и разбил окно столовой. Луи моментально починил бы его, а теперь мне придется заниматься этим самой.
У меня сжимается сердце, когда Васнье останавливает кабриолет; в душе борются счастье и печаль. Я еще не была здесь без Луи. Невольно останавливаюсь и думаю: первый раз без Луи. Слишком много сердечной боли.
Васнье снимает с кабриолета Луизу и Феликса в корзинке. Я делаю несколько шагов к двойным ореховым дверям, вставляю ключ в замочную скважину, и дверь со скрипом открывается.
Луиза бежит мимо меня с Феликсом в руках.
– Папá, папá, ты где? – Она вбегает в большую прихожую и заглядывает в каждую дверь. Простодушный голосок терзает мне сердце.
– Луиза, иди сюда.
Она бежит ко мне; прелестная мордашка искажена горестной гримасой.
– Мамочка, где папá?
Справившись с эмоциями, я сажусь возле нее на корточки.
– Он на небесах, лапушка. Он в раю. – Я беру ее руки в свои и целую пухлые пальчики. – Ты ведь знаешь сама, правда?
– Но ведь папá называл раем Шиньи. – Она глядит по сторонам.
– Ах, mon ange, мой ангел. – Я беру в ладони ее личико. – Папá на небесах у Боженьки.
У нее выпячивается нижняя губа.
– Ты права, тут наш рай, и мы, если постараемся, можем почувствовать, что папочка рядом с нами.
Дочка наклоняет голову и размышляет над моими словами.
Я кладу ладонь на левую сторону ее груди, где сердце.
– Ты чувствуешь, что он тут?
Она живо кивает, и матагот выпрыгивает из корзинки.
– Феликс! – Она бежит за ним.
– Осторожно! Там разбитые стекла! – кричу я ей вдогонку.
Мы с Васнье идем за ними в длинный салон и видим там два разбитых окна, по одному с каждой стороны четырех французских дверей. Брезент, накрывающий всю мебель, весь в пятнах от воды и птиц. Мне даже не хочется смотреть на состояние мебели под ним.
Васнье подходит к французским дверям.
– Вид отсюда как картина. – Он глядит на зеленые виноградники, пасущихся овец и утиный пруд на склоне противоположного холма. – Полы – настоящий шедевр. – Он проводит ногой по узору. – Я даже не ожидал, что в деревне может быть такая красота.
– Мне хотелось сделать паркет елочкой, и Луи шутил, что полы – подарок к нашему двадцатилетнему юбилею. – Я засмеялась. – Я просила еще и фигурные плинтусы.
Его веселый смех проносится эхом по пустым комнатам, он смущенно прикрывает рот ладонью.
– Не волнуйтесь. Тут, в Шиньи, всегда звучал смех.
Он разглядывает потолки, винтовую кованую лестницу на второй этаж, гранитный камин.
– Потрясающая архитектура.
– Я делала рисунки каждой детали, а Луи находил мастеров.
– Здесь найдется что-нибудь, чем можно загородить окно? – спрашивает Анри.
– Возможно, в сарае остались куски брезента. – Я было отправляюсь за брезентом, но он выставляет ладонь.
– Позвольте мне. – Он выходит.
Не терпелось взглянуть, как розы пережили год небрежения. Я распахиваю французские двери, ведущие на террасу. Колючие стебли переросли и усеяны черными пятнами грибка и тли.
– Совершенно неприлично, – бормочу я. В последний наш приезд сюда годовалая Луиза лежала рядом в корзинке, когда я обрабатывала розы. Она гулила и смеялась, глядя на бабочек, порхавших с цветка на цветок.
Феликс трется о мою юбку и бежит на лужайку. Луиза гонится за ним на пухлых ножках.
– Не уходи далеко. Я должна всегда тебя видеть, – кричу я ей вслед.
Темная полоса туч накатывает на виноградники, как волна прилива. Реки Марна и Вель чернеют и бурлят в месте слияния, их очарование превращается в нечто зловещее. Порыв ветра чуть не сбивает меня с ног. Струи холодного дождя хлещут в лицо. Луизы нигде не видно.
– Луиза, нам пора уезжать, – кричу я, но ветер уносит мой голос в сторону. Дождь барабанит по террасе.
Из кустов доносится леденящий кровь пронзительный крик.
– Луиза! – Я бегу к кустам.
Она рыдает и показывает пальчиком на голый стебель розы, с которого свисают сотни куколок.
– Мамочка, это гробики, – воет она. Струи дождя текут по ее лицу.
В самом деле, прозрачные куколки напоминают ткань органди, накрывавшую Луи.
– Это куколки, они защищают гусениц в зимнее время, чтобы весной они превратились в бабочек. Ты помнишь бабочек?
Васнье бежит по саду, загораживая своим воскресным пиджаком голову от внезапного дождя.
– Нам надо ехать, иначе мы не проедем по такой дороге.
Разряд молнии раскалывает небо. Луиза плачет, и я хватаю ее. На головы обрушивается ледяной град, и ее плач переходит в крики.