Накинув куртку, Максим по привычке хлопнул по боковым карманам с обеих сторон, потом по нагрудным, проверяя, на месте ли права, ключи от машины и паспорт. Хлопнул и замер — карман, где обычно лежал паспорт, был пуст. Он пошарил рукой — действительно пуст. Полез в другой карман и с трудом вынул паспорт. Карман был маловат для него, Максим никогда не забывал об этом. Он присел на обувную полку и чуть не заплакал. Все шло так хорошо! Ну зачем ей понадобилось… Слишком уж вошла в роль детектива. Аллочка, Аллочка, как же теперь быть? В голову пришла бредовая идея: признаться ей во всем, объяснить все честно. Но ведь она не удовольствуется малым, выпотрошит его до дна. А то, что там, на дне, ей скорее всего не понравится. Сильно не понравится. Максим со вздохом поднялся, оглянулся на пустую гостиную, шепнул: «Прощай, Алка!» — и, хлопнув дверью, быстро побежал вниз по лестнице.
Салон на Каменноостровском оказался маленьким и безлюдным. Два парикмахера, косметолог, солярий и гирудотерапевт, являющийся по требованию. Непонятно, с чего это Соболева облюбовала такое неказистое место.
На одной из дверей значилось: «Косметолог. Зоя Спичкина». «Наверно, та самая», — шепнула я Алке, и она закатила глаза к потолку.
Через несколько минут из курилки к нам вышла женщина лет сорока пяти с вытянутым лошадиным лицом и обвисшими щеками. Уголки ее губ были безнадежно обращены к подбородку так, что возникало чувство, будто у нее либо болит живот, либо муж — горький пьяница.
— Ей бы не косметологом, ей бы инспектором по технике безопасности работать! — шепнула Алка на манер чревовещателя, не разжимая губ, и обворожительно улыбнулась женщине.
— Массаж? — спросила Спичкина тоном, который не оставлял сомнений: и живот болит, и муж — пьяница.
— Да, — ответила я ей ласково.
— Сюда, — ткнула она пальцем в кушетку и отправилась мыть руки.
Я была уверена, что лежу на той самой неудобной кушетке, которая стала последним ложем Соболевой. Других кушеток в салоне не было, разве что в солярии. Никаких чувств у меня не возникло: ни страха, ни брезгливости. В конце концов, Соболева умерла не здесь, а в больнице.
Алка смотрела исподлобья, пристроившись в кресле в самом углу, Спичкина уныло попросила ее подождать в коридоре, но Алка категорически отказалась, заявив ей, что знает такие салоны, где друзей оставлять одних небезопасно. Спичкина вздрогнула, густо покраснела, и лицо ее еще больше вытянулось. Намек она поняла и тут же под благовидным предлогом ретировалась в соседнюю комнату.
— Мада-ам, — позвала Алка, — может быть, мы тоже слиняем, пока есть шанс? Не то чик, кадрик… — Алка изобразила отвисшие щеки, — будешь после ее массажа совсем как она.
— Нет, — ответила я решительно и потерла виски. — Но если хочешь, можешь подождать меня в машине.
— С ума сошла? Чик, кадрик: Мадам в пиявках. Захотелось острых ощущений?
— А это и есть острые ощущения?
— Когда пиявки, думаю, да.
Я помолчала, прислушиваясь к тому, что творилось у меня внутри. Чепуха. Какие там острые ощущения… Ничего со мной случиться не может. Ничего мне не угрожает. Все эти странные смерти кажутся чьей-то выдумкой, нелепым фарсом. Мне хочется только узнать одну вещь…
— Извините, девочки.
Возвращение Спичкиной было шумным. Она принялась что-то толковать о типах кожи, мять и тереть мне лицо, так что поговорить с ней о том, что меня волновало, возможности не было. И все-таки, когда она перенесла свои усилия с лица на шею, я улучила момент и спросила:
— Это к вам приходила Соболева?
Руки женщины на мгновение замерли в воздухе, но тут же снова порхнули к моему горлу. По всему было видно, что подобных вопросов она уже наглоталась досыта и скорее склонна меня придушить, чем снова вспоминать о смерти своей клиентки.
— Ко мне, — ответила она наконец кратко.
— Она приезжала одна?
Спичкина подняла вверх брови. Алка подалась вперед из своего кресла.
— Одна. Жаль, что у нее не было такой преданной подруги, как у вас, — заметила она ядовито, бросив в сторону кресла беглый взгляд.
— И совсем никого не было поблизости? То есть я имею в виду, — в салоне, пока вы отлучались?
— На этот вопрос я уже отвечала в милиции.
— И что вы им сказали? — ехидно поинтересовалась Алка.
— Правду, — уныло промычала женщина. — Что было, то и сказала. — Она замолчала и направила все усилия на то, чтобы протереть в моем лбу дырку.
Я решила, что женщина не расположена рассказывать нам о своих неприятностях и это прекрасно. Мадам терпеть не может, когда кто-то пытается рассказать ей о своих неприятностях. Но сегодня мне необходимо было узнать…
Я предвидела такой поворот событий, но, памятуя, что во всех детективах свидетели становятся более разговорчивыми, когда видят деньги, заготовила купюру в десять долларов и сжимала ее в кулачке с самого начала. Теперь я выпростала руку из-под простыни и положила купюру себе на грудь, указав на нее женщине глазами. Я даже не поняла, как она ее выхватила и куда спрятала. Так проглатывают кусок голодные собаки. (К слову сказать, Мадам терпеть не может собак. Слишком глаза у них человеческие. Вот коты — совсем другое дело…)
— Здесь вертелись двое. — Спичкина теперь улыбалась, и Алка, не понимая, чем вызвана эта внезапная метаморфоза, даже поперхнулась. — Это самое я и сказала в милиции. Один из них мужчина. Вы не напрягайтесь, не напрягайтесь, во время массажа нужно расслабиться, иначе не будет никакой пользы. Так вот, мужчина этот якобы был электромонтером. Он пришел утром, посмотрел… и даже починил проводку.
— И она работает?
— Кто — она?
— Проводка?
— Не знаю, не знаю, — таинственно покачала головой Спичкина.
— Свет горит? Все исправно? — вставила с кресла Алка.
— Исправно и горит.
— Значит, это был настоящий электрик.
— Да? — Женщина обернулась к ней всем телом. — Вы так считаете? А вот в жилконторе считают иначе. Мы им деньги хотели перевести за обслуживание, звонили, чтобы договориться, оказалось, никакого электрика они нам не присылали.
— Здорово, — мрачно сказала Алка.
Спичкина снова обернулась ко мне, точно вспомнив о моем присутствии и своих непосредственных обязанностях.
— И еще была женщина, — таинственно объявила она. — Лица ее я, к сожалению, не разглядела. Видела только со спины.
— И что же она делала здесь? — спросила Алка.
— Не важно, — прервала я. — Не нужно про женщин. Нет ничего странного, что в салоне красоты вертятся женщины. Думаю, половина из них уходит, едва взглянув на ваш прейскурант.
— Качество стоит денег, — обиженно протянула Спичкина.
— Мужчина. Какой он был?
— Невзрачный…
Я подумала, что если, говоря «невзрачный», Спичкина берет за точку отсчета себя-милашку, то мужчина должен походить на Квазимодо…
— Штаны рабочие, сапоги кирзовые, — продолжала она тем временем, — бушлат какой-то. Похож на… ну, собственно, на электрика из жилконторы и похож.
— Блондин или брюнет? — спросила Алка.
— Не знаю, он был в шапочке такой дурацкой, с длинным козырьком.
— И это все, что вы запомнили?
— Почему же? — сморщилась Спичкина (то ли снова обиделась, то ли опять живот заболел). — Память у меня хорошая. Да только запоминать-то особенно было нечего, — пожала она плечами. — И потом, такие мужчины меня не интересуют.
— Правда? — зловеще протянула Алка, но на этот раз косметолог обидеться не успела:
— Как же я раньше не вспомнила! Пел он все время! Как вошел — пел, уходил — пел.
— Что пел?
— «Сердце красавицы склонно к измене…»
— Как глупо, — сказала я тихо.
— Действительно, — согласилась Алка.
— Я закончила, — в тон нам, шепотом сообщила Спичкина.
***
Мадам отправилась расплачиваться за полученное удовольствие, а я тихонько тронула косметологиню за плечо, отчего она вздрогнула.
— Покажите мне их, — попросила я.
— Кого? — Она смотрела на меня с ужасом.
— Ну, пиявок. Покажите.
Она сделала строгое лицо, словно собиралась послать меня куда-нибудь подальше, но присмотревшись ко мне, решила, что препираться со мной себе дороже. Пожав плечами и скривив еще больше губы, она направилась к шкафу и распахнула дверцы. В небольшом круглом аквариуме копошились черные маленькие твари. Превозмогая отвращение, я быстро, чтобы женщина не успела помешать мне, сунула в воду руку. Несколько отвратительных созданий вцепились в мой палец в ту же секунду.
— Что… что вы делаете? — хрипло спросила Спичкина, вытаращив на меня глаза.
Я изо всех сил махала рукой, но пиявки и не шелохнулись. Тогда я принялась отдирать одну из них, но не тут-то было. Она скользила у меня в пальцах и держалась крепко, никакими силами не оторвешь. Теперь, дорогуша, отправишься вслед за Соболевой, подумала я. Но Спичкина, прилагая, очевидно, массу усилий, чтобы не хлопнуться в обморок, на слабых ногах уже семенила к своему столику и вернулась с пробиркой и ваткой, источающей запах нашатыря. Она подносила ватку к пиявкам, и те одна за другой отваливались, падая в стакан, который она держала.
Когда процедура была закончена, я с удивлением посмотрела на нее.
— Как это ловко у вас получилось, — сказала я и прибавила после секундной, паузы: — Сегодня.
— Нет. — Она покачала в отчаянии головой. — Это мне гирудотерапевт наша потом объяснила, как поступать в таких случаях.
Лицо у нее было бледным, как маска, и я ей поверила. Мне тоже было не по себе от присутствия маленьких черных убийц. Но теперь я знала наверняка, что историю с гирудами газеты не выдумали.
— А женщина, — спросила я, — какая она была?
— Совсем не помню.
— Ну хоть рост какой? Сложение? Может быть, как у меня? Или как у моей подруги?
— Совсем не как у вашей подруги! — ответила Спичкина резко, словно очнулась от гипноза. — И вообще вам пора, подруга ждет.
Я вышла в зал, стараясь не обращать внимания на то, что ранки на пальце все еще немного кровоточат. Мадам разглядывала прилавок возле кассы. Девушка азартно расхваливала ей ярко-рыжую помаду.