Мы с сестрой родились в один день и даже в один час с перерывом в тридцать пять минут. Кто из нас с ней был все-таки старше — вопрос, над которым мы бились первые восемнадцать лет нашей сознательной жизни. Мать предусмотрительно не поставила нас в известность об этом, разумно рассудив, что одной лишней причиной для ссор будет меньше. А ссорились мы поминутно, то есть тридцать раз в час я доводил ее до белого каления и тридцать раз в тот же час она заставляла меня лезть на стенку. Визг и крик стояли в нашем доме с утра до вечера, но мать относилась к этому философски, предоставляя нам самостоятельно разрешать все наши проблемы. К тому же она была занята своими проблемами, а точнее, одной, но центральной проблемой своей жизни — замужеством. Пока мы с сестрой долбили друг друга по голове куклами и игрушечными паровозиками, у нее на кухне вечно сидела какая-нибудь кумушка, которой мать подробно излагала очередной свой брачный план.
Мама была красавицей. (Недаром Жанна, очень на нее похожая, победила в первом же конкурсе красоты.) Поклонников ей было не занимать. Но она выбирала не мужчину своей мечты, а мужчину, способного стать отцом ее детям. (Нужно отдать должное сильной половине человечества, по крайней мере два кандидата рассматривались мамочкой весьма серьезно.) Мамочка реализовала свою мечту, но позже, много позже. Когда мы выросли и зажили собственной жизнью, она наконец почувствовала себя свободной и тут же подцепила греческого миллионера, приехавшего в Санкт-Петербург по каким-то делам. По сей день (а прошло уже года три) они живут счастливо в Афинах, присылая временами приглашения на различные свои семейные торжества: годовщину брака, дни рождения, очередное новоселье, неизменно забывая сообщить свой новый адрес.
Когда нам было по пятнадцать лет, мы с сестрой впервые расстались. Так получилось, что летом мать заболела и купила нам путевки в пионерские лагеря: сестре на Суходолье, мне — в Пушкин. И три долгих месяца мы прожили без привычной поминутной стимуляции нервной системы.
Я вернулся из лагеря осунувшимся и мрачным. Сбросил в коридоре рюкзак и, позабыв снять кроссовки, плюхнулся в кресло у аквариума. «Поди разуйся, придурок!» — услышал я родной голосок Жанны и, вытянув шею, увидел ее валяющейся на диване. Сестра побледнела и зачахла, но глаза ее при виде меня разгорелись былым задорным огоньком. «Привет, коза!» — ласково сказал я ей. «Здравствуй, конь!» — радостно огрызнулась она. Мы протянули друг другу руки впервые в жизни. Она пожала мою даже крепче, чем я сумел стиснуть ее. Кто из нас завизжал первым, не помню, но с той этого момента все началось заново.
После недели пребывания в родном доме в состоянии непрерывной войны друг с другом мы набрали вес, окрепли и восстановили силы. Все было по-прежнему, правда, имели место кое-какие перемены. Наши ругательства, адресованные друг другу, теперь были окрашены самыми нежными интонациями, а главное, каждый из нас понял, что жить не может без другого.
Жанна выиграла конкурс красоты в десятом классе, и ее тут же заметили и пригласили сниматься в рекламе. Она была к тому времени абсолютно свободна — ни увлечений, ни склонностей, ни малейших предположений, куда податься после окончания школы. Поэтому с чувством облегчения, выбрав карьеру фотомодели, устремилась в то русло, которое отвела ей жизнь.
Я же поступил в институт, мечтая о карьере программиста, но точные науки не желали принимать меня в свои объятия, и первая же сессия оказалась для меня последней. О, с каким чувством я вспоминал интегралы и синусы, не вызывавшие у меня никаких эмоций, валяясь на солдатских нарах в углу без окна бесправным существом первых месяцев службы. Жанна писала мне утешительные письма, среди которых одно оказалось более утешительным, чем другие: наша мамочка нашла свой идеал, и он оказался, ни много ни мало, греческим миллионером преклонного возраста. Возможно, посылки на мое имя были набиты маслинами и крабами, но получали их за меня «деды», и я так никогда и не узнал, каково это — быть пасынком миллионера. Когда я вырос на короткой социальной лесенке солдатской службы до такого состояния, чтобы иметь право совать нос в чужие посылки, мама моя укатила к морю и жила, очевидно, в какой-нибудь глуши, где напрочь отсутствовали почтовые услуги. Ни одной весточки от нее я не получил.
Сойдя с поезда в джинсах и футболке, которые трещали на мне по швам, я уныло побрел по перрону, не обнаружив на платформе встречающих. А ведь дал телеграмму, могли бы найти время. Изящная женщина в алом костюме и широкополой шляпе, стоящая поодаль, вдруг рванула ко мне и ухватила за рукав. Она не поцеловала меня — нет, радостно долбанула кулаком в плечо, и я тут же признал сестру, хотя верить глазам еще долго отказывался.
Она усадила меня в собственный автомобиль, отвезла домой, где поджидал накрытый стол, двое моих лучших друзей и десяток ее новых подружек, таких же длинноногих красоток, как она сама. Гвалт праздника и радость возвращения оглушили меня не настолько, чтобы не отдать должное сестричке, устроившей все это. Два дня продолжался пир, в котором, нужно сказать, Жанна принимала минимальное участие. У нее шли съемки и нужно было много работать. Она появлялась вечером, присаживалась на полчасика за наш перегруженный бутылками стол и исчезала задолго до полуночи, чтобы лучше выспаться к завтрашнему утру. Я просыпался в окружении трех сказочных див, каждая из которых втайне от подружек совала мне свой телефончик, желая продолжить знакомство.
К концу недели радость моя по поводу освобождения была исчерпана и, к моему удивлению, я проснулся в одиночестве, стол был пуст, а Жанна напевала на кухне, домывая посуду.
— Вот и все, братец, — сказала она. — Имей в виду, что я не буду тебе родной матерью. Мой долг выполнен, а теперь позаботься о себе сам. На трехразовое питание дома не рассчитывай. Холодильник пуст — и это его обычное состояние. Я обедаю на работе, к тому же мой рацион тебя вряд ли устроит. — Она помахала у меня перед носом листиком салата и тут же отправила его в рот. — Вот тебе на первое время, — толчок в плечо, и солидная пачка купюр смята моей ладонью. — А дальше как знаешь. Размен квартиры в мои планы пока не входит, но прежде чем приводить сюда наглую девицу с обручальным кольцом на пальце, подыщи варианты размена. Усвоил? Вот и ладненько…
Заняться мне было абсолютно нечем, и я стал методично обходить старых знакомых, желая узнать, кто чем занимается. Рынки и торговые палатки меня не прельстили, подпольные котлетные цеха тоже. Месяца два я проработал охранником в загородном доме какого-то валютчика, который, так ни разу и не показавшись там, был застрелен в собственном автомобиле на центральной площади города.
После этого я перепробовал еще несколько занятий, пока не осел в стройных рядах агентов городской недвижимости. Сестру все это время видел мало, встречался с дивами из ее рекламного агентства, которых она мне так ловко подложила. Но в сердце прочно засело чувство благодарности, а в голове идея: отплатить ей когда-нибудь той же золотой монетой.
Случай подвернулся не сразу… Господи, когда вспоминаю об этом, сразу же хочется вытравить чувство благодарности из сердца раз и навсегда. Не будь его, я бы вел себя совсем иначе. Но…
Она стояла у окна и ревела. Я даже представить себе не мог, что моя родная сестра может плакать. Конечно, она не ожидала, что я вернусь со службы в полдень и войду на цыпочках, иначе, заслышав мои шаги, скрылась бы в ванной и не позволила мне насладиться зрелищем своих слез.
— Ты только скажи мне, кто он, и завтра же от него останется мокрое место.
— Это не он, — покачала головой сестра. — Она.
Мне послышалось или Жанна действительно произнесла это «Она» с большой буквы.
— Кто она?
— Вот кто. — Жанна принялась тыкать в меня пальцами совсем как в детстве, когда мы ссорились.
— Э-эй, сестричка, — сказал я, хватая ее за руки. — Мы не сходим с ума, мы разговариваем.
Жанна вырвала руки и отошла к столу.
— Что это ты принес? — спросила она мрачно.
— Кофе, обыкновенный кофе, и не нужно так волноваться по пустякам.
— Почему этот? Ведь я всегда покупаю другой!
— Не знаю почему. Захотелось!
— А почему ты носишь костюмы от «Дино»?
— Дешево и сердито, — попытался пошутить я, но не сумел скрыть нахлынувшего раздражения. — Что за допрос?
— Не допрос, — сказала она, сузив глаза до щелочек. — Констатация факта. Ты купил это и носишь это, — теперь она тыкала в меня пальцем издали, — потому что смотрел на прошлой неделе рекламу.
— У-у-у, — протянул я. — Крышу менять пора, прохудилась. Думаешь, весь мир вертится вокруг твоей рекламы?
Но она не ответила, она снова заплакала. Заплакала зло, не стесняясь меня, словно подписываясь под полным своим бессилием.
— Жанна…
— Ты не понимаешь!
— Или ты?
— Ты!
Потом она путано рассказала мне о существовании Мадам и о том, как это существование сказывается на ее карьере. Я не поверил ни слову из того, что она говорила. Ну не может существовать на свете такой женщины, ради глаз которой я стал бы пить пиво, которое терпеть не могу. Но на всякий случай вечером сел смотреть телевизор вместе с Жанной, и она показала мне…
Женщины в полный рост рекламный клип и не содержал. Как-то мимолетно мелькнула рука, бок и лоб. Но я уже ничего на свете не хотел, кроме как отправиться в путешествие по Золотому кольцу России. Я боролся с собой неделю, потом все-таки не выдержал и позвонил насчет билетов. Билеты были раскуплены вплоть до следующего года. Жанна не преувеличивала. И ей действительно не пробиться там, где царит подобная штучка. Вот он, мой шанс. Я помогу сестре и отплачу ей за все добро…
Разыскать эту особу, Мадам, оказалось достаточно сложно. Но я нагляделся на нее вдоволь. Ничего особенного, скажу я вам. Жанна была в тысячу раз красивее, эффектнее, утонченнее. Правда, был момент, когда она как-то так, что ли, повела рукой или ракурс был необычный, но сердце у меня екнуло. Однако наваждение быстро прошло, я списал все на игру света и тени и, чертыхаясь, вернулся домой, влив в себя предварительно в баре приличную порцию коньяка.