Жанна не спала и явно ожидала результатов моей разведки. Я пересказал ей все, что видел и слышал, но она осталась разочарованной, словно уловила за сказанным нечто, подтверждающее ее самые неприятные опасения.
Она села на диван и закурила, чего не делала при мне, по крайней мере, никогда.
— Помоги мне, — требовательно и обреченно попросила сестра.
— Все, что пожелаешь, — пообещал я.
— В этом как раз и загвоздка. Хотя… Мне бы посмотреть внимательнее ее пленки. Может быть, это какой-то технический трюк, наподобие метода двадцать пятого кадра.
Я вспомнил игру света на лице Мадам и подумал, что техника здесь скорее всего ни при чем. Но отговаривать Жанну не стал. Брат я ей или не брат!
Так я начал охоту за пленками Мадам. Но, увы, они хранились за семью печатями в самых недосягаемых местах. Без кражи со взломом было не обойтись, но для этого нужны были задатки грабителя, а у меня их не было. Я не из тех, кто с пренебрежением относится к закону.
Но ведь Мадам родилась не на съемочной площадке, и скорее всего кто-то снимал ее хоть раз в жизни до того, как она стала суперзвездой. Кто бы это мог быть? К примеру, лучшая подружка…
И я решал охотиться за лучшей подружкой Мадам.
Теперь, когда я вспоминаю то время, дрожь пробирает до костей. Каким же дураком я был тогда, что не предвидел… Хотя кто мог предвидеть такое! Жизнь моя полностью перевернулась. Я стал предателем и трусом, Жанна погибла, я дал себе клятву отомстить за ее смерть. Но до сих пор толком не разобрался, кому мстить. До сих пор не знаю, стоит ли продолжать…
Пора двигать домой. Капризная дамочка явно позабыла о том, что назначила мне встречу. Но домой мне не хотелось. Я привык возвращаться к Алле. Привык к тому, что меня ждут.
А теперь нужно плестись в квартиру, где я задыхаюсь от воспоминаний, где в каждом углу мне мерещится призрак сестры, где никогда не привыкнуть к тишине и одиночеству.
Смешно, но, кажется, ноги несут не туда. Нет, я не смогу рассказать ей обо всем. Особенно о той женщине, которая… Может быть, когда-нибудь. Но не сегодня, это точно…
8
Я весь вечер присматривалась к нему и думала про себя: а на что он действительно способен ради своей Мадам? На ложь? На предательство? На что-то еще? Мог бы пожертвовать всем ради ее будущего? Любит ли он ее настолько? Вот выпьем еще немного, осмелею и спрошу.
— Кларисса…
Он так странно произносит мое имя, словно обращается ко мне с официальной речью.
— Кларисса, я уже совсем плохо соображаю. Не пора ли позвонить насчет машины? Ты ведь тоже можешь забыть.
— Я? Никогда.
— Но ты ведь пьешь столько же, сколько и я.
— Тебе кажется…
— И все-таки…
— Машина уже заказана. Не волнуйся.
— Да?
— А что ты мог бы сделать ради Мадам?
— Ну, наверно, все то, что я и делаю…
— И все?
— Думаешь, этого мало?
Совсем как дитя неразумное.
— Ты мог бы ради нее убить человека?
Смотрит ошарашенно.
— О чем ты? — трясет головой, словно пытаясь сбросить хмель, но тот не отпускает его.
— Уж мне бы ты мог сказать.
— Тебе интересно? — улыбается он. — Ну я думаю, при определенных обстоятельствах…
— При каких?
— При определенных. Кларисса, мне кажется, подъехала машина…
Он думает, я отпущу его просто так. Нет, голубчик. Слишком долго ждала я этого дня и часа. Все еще впереди, но сегодня будет положено начало. Не все сразу. И не возражай. Я теперь другая. И мой горький опыт научил меня многому. Тебе не уйти от меня. А Мадам пусть поищет себе кого-нибудь другого. Ей ведь все равно. Ее удел — сидеть в пустых холодных комнатах, смотреться в зеркало, перебирая поблекшие драгоценности, и стареть, стареть, стареть…
— Кларисса, над чем ты смеешься?
— Над собой, над кем же еще!
Смешно — сил нет. Это я о себе подумала, а не о Мадам. Это я сижу в холодной комнате и старею. Я, а не она! Мне уже двадцать семь, это старость. А в сердце только горечь и ничего, кроме горечи. Разве Мадам знает, как это горько — смеяться над собой? Она, которая не упустит случая посмеяться над другими? Посмеяться тогда, когда стоило бы оборотить взгляд на себя и плакать, плакать навзрыд.
— Пора собираться?
— Сначала соберись с мужеством…
Он оставит ее. Их супружеству всего три года, и это не срок. Даже мужа у нее не останется. Это ведь единственное, чем она обладает. Душный мирок иллюзий рассыплется, и останется только холодная комната. И старость. Вот так.
— Похоже, там внизу…
— Они всегда приезжают вовремя.
— Я так благодарен тебе, и-и-к, Кларисса.
— Брось. Что там у нас в следующей сцене? Кажется, роман?
— Ну это еще не скоро…
— Однако подготовиться не мешало бы…
Я беру тюбик ядовито-красной помады и, глядя ему прямо в глаза, крашу губы. Подхожу вплотную. (Мне кажется или он действительно побледнел?) Поднимаюсь на цыпочки и целую в висок. Черт! Немного смазано получилось. Да уж ладно, оставим как вышло. (И отметим на всякий случай, что целоваться он ко мне не полез!)
— А теперь…
Я прыскаю на него духами, он дурашливо закрывается руками и кричит:
— С ума сошла! Этого в сценарии не было!
Обожаю мужчин, которые любую ситуацию пытаются обратить в шутку. Заполучить их проще простого. Они не могут изменить себе. До края постели они все шутят, а потом становится поздно. Не получается у них в последний момент сделать серьезное лицо и сказать: извини, малышка, ты мне никогда не нравилась.
Мы спускаемся вниз, и я с шипением требую от водителя, чтобы он доставил Джека домой к любимой женушке в целости и сохранности. Тот поднимает вверх большой палец и смеется.
— Как скажете, мадам!
Как веткой хлестнул по лицу этим «мадам» — остался шрам и жжет. Очевидно, лицо мое исказила страдальческая гримаса (я плохая актриса, знаю это, знаю!), потому что водитель, наклонившись к моему уху, примирительно шепчет:
— Да что, я не понимаю, что ли? Не вы первые, не вы последние!
Выдавив улыбку, я машу рукой через стекло… И медленно поднимаюсь к себе. В холодную комнату, к своему одиночеству, но теперь и к своим надеждам, к своему ожиданию скорой развязки нашей затянувшейся… Комедии или драмы? Какая разница.
Войдя в квартиру и открыв дверь своей комнаты, я слышу позади змеиное шипение. Это старуха! Никак не хочет оставить меня в покое. Проходу не дает. Что там она проскрипела? Я по инерции, нежели из любопытства замираю на пороге своей комнаты. «Завистница». Прошамкала и дверью бухнула. Про что это она? Про кого? (Хмель делает мысли тягучими и неподатливыми.) Догадываюсь: про меня.
Старуха ведь обожает Мадам. Смотрит на нее всегда как на родную дочку. И знает, что Женька — ее муж. Небось весь вечер подслушивала под дверью. Вот теперь и скрипит зубами. Это было первое, что я поняла.
А потом до меня дошел и смысл сказанного. Я рассмеялась. Я! Завидую! Мадам! Вы слышали когда-нибудь что-нибудь более смешное? Глупая старуха! Чему же мне завидовать? Ее миловидному личику? Стандартной фигурке? Это все такие мелочи! А может быть, куриным мозгам, абсолютной бездуховности? Боже мой! Да она же из тех людей, что и минуты не в состоянии находиться в одиночестве. Ей страшно оставаться наедине с собой, потому что Мадам не существует и вокруг лишь пустота. Она понятия не имеет, чем ее заполнить. Она даже книг не читает! Ей ничего не интересно. Она вялая, как умирающая рыба, эта Мадам! Барахтается в своей пустоте! Глупая, гадкая старуха! Омерзительная старуха!
***
Я так и не смогла избавиться от мыслей, терзающих меня со вчерашней ночи. Что бы я ни делала, мысли мои вновь и вновь возвращались к Максиму. Зря я так сбежала. Нужно было поговорить с ним, объясниться. Может быть, они однофамильцы? Так ведь случается. Чем ближе было солнце к закату, тем мысль эта казалась мне все менее и менее абсурдной. Еще немного, я сама придумаю ему оправдание, вернусь домой пай-девочкой и приготовлю ужин в знак полного раскаяния.
Зуд раскаяния был столь велик, что я, при всей своей любви к Мадам, подумывала, как бы отвертеться от ее компании на сегодняшний вечер. Жаль было ее, бедняжку, но себя, бедняжку, жаль было вдвойне, не говоря уж про бедняжку Максима.
— Мадам, — собравшись с духом, все-таки сказала я, — не хотела тебя расстраивать, но у меня сегодня работа.
— Да-а? — протянула она по-детски растерянно. — Так рано?
— К сожалению…
Я старалась не поддаться жалости к ней, чтобы потом не жалеть себя еще больше.
В голову мне почему-то пришла бредовая идея, что у меня все в полном порядке и ничего такого серьезного не случилось, чтобы рвать отношения с любимым человеком.
Мадам попросила отвезти ее домой и всю дорогу заметно нервничала. Я знаю ее страх перед одиночеством, знаю, что ей придется провести дома пару часов, пока не вернется муж, я чувствую себя эгоисткой, но ничего не могу с собой поделать. Меня тянет домой, к Максиму.
— Алка, а чем заполняют одиночество?
— Что? — Я расслышала, но не сразу поняла, настолько далеки были мои собственные мысли. — Одиночество заполняют слезами, — вывела я чуть погодя нужную формулу.
Мадам поежилась и уныло уставилась в окно.
Распрощавшись с нею, я неслась домой, позабыв про все ограничения скорости там, где это было возможно, и отчаянно лавируя в пробках. Ехать на стоянку сил не было. Бросив машину у подъезда, я побежала наверх по ступенькам, чтобы не зависеть от привередливого лифта. За один лестничный пролет до квартирной двери ноги мои неожиданно ослабели и чуть ли не подкосились. Я с размаху села на ступеньку и почувствовала, что задыхаюсь от волнения. Половина седьмого. Он, должно быть, давно дома и дожидается меня. Сейчас я войду, и он спросит: «Ну где же ты пропадала?» И я не знаю, как тогда быть. Нужно что-нибудь придумать и поскорее.
Я вскочила. К чему мудрить и лукавить? Мне нужно только, чтобы он был там. Остальное разрешится само собой. Я открыла дверь и сразу почувствовала, что его нет. И сердце упало. Предчувствия обманули меня. А вот худшие подозрения, по всей вероятности, начали сбываться.