Лицо Клариссы побледнело от гнева.
— Какая наглость! Да как она посмела!
С этими словами Кларисса вылетела в коридор, потопала там немного и, не найдя старухи, вернулась обратно.
— Живу, как на вулкане, — сказала она оправдываясь. — Ну да бог с ней. Расскажи лучше о своих делах.
— Ты имеешь в виду съемки?
У меня не было желания спорить с ней, и я ответила:
— Я склоняюсь к тому, чтобы согласиться.
Странно, я думала, что Кларисса обрадуется и забьет в ладоши, но лицо ее вытянулось.
— Действительно? — спросила она. — Не могу поверить! Это правда?
— Скорее да, чем нет, — ответила я уклончиво, боясь, как бы она не потребовала письменных клятв, скрепленных кровавой подписью.
Кларисса опустилась на стул и произнесла тоном человека, в одночасье лишившегося всего, что он имел:
— Поздравляю.
Очень уж это поздравление было похоже на соболезнование. Я наклонила голову к плечу, рассматривая скорбное лицо моей «лучшей» подруги.
— Я действительно рада. — Она мне вымученно улыбнулась. — Поверь, сегодня у меня был трудный день. А усталость — если бы только знала Мадам! — притупляет самые лучшие чувства. Так что хотела бы порадоваться вместе с тобой, да сил нет.
— Расскажи мне о своей работе, — попросила я, чтобы как-то потянуть время.
— Да что рассказывать? Обыкновенный врач в обыкновенной районной поликлинике. Сначала бесконечный прием, потом бесконечная беготня по вызовам. Что тут интересного? Жизнь моя протекает здесь, — она обвела рукой комнату, — с книгами. В них можно найти все, чего ты лишена в жизни, — интересных собеседников, родных людей, любовь…
— А в настоящей жизни? — спросила я.
— Ну в настоящей жизни такого не существует. Я, видишь ли, избалована общением с Борхесом и Набоковым, меня не устроит в качестве собеседницы твоя Алка, например. Что она может сказать мне такого, чего я не знаю? Какими чувствами может поделиться, которых я не испытала? — В голосе Клариссы зазвучали нотки пафоса.
— А тебе все время хочется чего-то нового?
Она посмотрела на меня сверху вниз.
— Чего-нибудь соответствующего моему уровню развития, — сказала она скромно.
Мысленно я возблагодарила Создателя, что не развил меня до такого уровня, когда люди кажутся пустыми и скучными, все на свете предсказуемо и неинтересно. А Клариссе только сочувственно покивала, мол, конечно, при таком раскладе ничего не остается… Тут она вспомнила про чайник и сорвалась на кухню.
Я осталась в комнате, но шаги Клариссы замерли за дверью. Вероятно, столкнулась со старухой. Та что-то сказала Клариссе. Я не расслышала, что именно, подошла к двери. И в эту минуту моя безобидная вежливая подруга прошипела бабушке: «Только сунься, старая! Задушу!»
***
В этот вечер меня одолевали противоречивые чувства: то ли хотелось покончить с собой, то ли прыгать и скакать от радости. Не зная, что выбрать, я расхаживала по комнате, борясь с головной болью. (Даже если я выпью совсем немного, через несколько часов голова моя раскалывается…)
Я дала себе слово, что, как только боль утихнет, я попытаюсь разобраться в ситуации и выработать план дальнейших действий. Я не пойду больше на поводу у своих чувств, я справлюсь с собой, чего бы мне это ни стоило.
И надо же, чтобы именно теперь ко мне в гости заявилась Мадам! Первой мыслью было — все напрасно. Женя не застал ее дома и теперь уснет, не дождавшись ее возвращения. Обидно! Расчет был совсем другой. Потом я догадалась, что они все-таки встретились и это его появление дома заставило ее сбежать. А поскольку бежать ей, вероятно, было некуда, она явилась ко мне как к своей лучшей подруге. Эта мысль пришла мне в голову на кухне, пока я ставила чайник. Ликование заставило меня замешкаться, а противная старуха в это время попыталась шепнуть Мадам, где собака зарыта. Хорошо, я успела вовремя.
Вот слушаю ее, смотрю на нее и никак не могу отделаться от чувства обмана. Как все-таки несправедлива жизнь! Леночку я знаю с самого раннего детства. И все время, вплоть до двадцати четырех лет, она ничего — ровным счетом ничего — из себя не представляла. Я была умна, она — нет; я была талантлива, она ничем не интересовалась. Я всегда одевалась лучше, мои знакомые были симпатичнее, учителя пророчили мне блестящее будущее. Мне, а не ей. А в результате… Не могу избавиться от чувства, что она каким-то бесовским способом отобрала у меня мою судьбу. Три года прошло, пора бы привыкнуть, но как-то не получается. Порой мне кажется, что виноват тут Женя. Это не у Мадам счастливая судьба, а у него. Ей только посчастливилось встретить его в нужном месте в нужное время. За что он ей достался?
Ко всему прочему, вместе с успехами Мадам, меня словно околдовали, потому что моя жизнь покатилась в тартарары. В аспирантуру не приняли. Распределили в обычную районную поликлинику. Да еще… Нет, об этом совсем не могу вспоминать. Не сейчас, по крайней мере. Вот смотрю и ничего в ней не вижу особенного. Женя все твердит про какое-то свечение, а я его никогда не замечала. Ну ни разу! Глаза у меня, что ли, по-другому устроены?
Спать хочется — сил нет. Время — второй час ночи. Предложила бы ей остаться ночевать, да негде, она и сама видит. И совести никакой — мне ведь вставать завтра ни свет ни заря. А она полдня отсыпаться будет. Все, пора ставить точку…
Только я собралась сказать ей, что надо бы заканчивать нашу вечеринку, как позвонила ее ненормальная Алка и сказала, чтобы она никуда одна не выходила, чтобы ждала ее. Кричала так, что мне слышно было. Мадам пожала плечами и вопросительно посмотрела на меня. Я тоже пожала плечами.
— Хорошо, подожду, — ответила Мадам.
10
Дома у Мадам никто не взял трубку, и я страшно разволновалась. Позвонила на мобильный, оказалось, она у Клариссы. Собирается, видите ли, домой. Одна.
— Жди меня, никуда не выходи! — проорала я.
Соболева стояла у меня за спиной. Я собралась уходить, но, вспомнив, что мне снова предстоит пробираться в кромешной темноте, села.
— За подругу волнуетесь? — спросила Соболева. — Я вспомнила, где вас видела. Клуб «Арлекин». Вы с ней в карты играли.
— Да, я там часто бываю. У вас в хозяйстве фонарика электрического нет?
— Сейчас посмотрю.
Соболева ушла в соседнюю комнату и вернулась с маленьким фонарем.
— Подойдет?
— Хоть что-то.
— Хотите совет?
Я на мгновение задумалась: хочу ли? Соболева почувствовала это и продолжила, не дожидаясь моей реакции:
— Вы бы за себя волновались, а не за подругу.
Сказала твердо, посмотрела как-то странно. Ясно, считает, что Мадам в этом деле замешана… Сама или муж. Ну это мы обсуждать не будем. Мало ли у кого какие заблуждения…
Соболева проводила мня до порога, на крыльце сжала мою руку.
— Я вам точно говорю — поостерегитесь.
— Конечно, — пообещала я и нырнула в темноту, светя себе под ноги фонариком.
В город я добралась, побив все рекорды. Звонить в дверь не стала, набрала еще раз номер Мадам. Мне открыла осоловелая Кларисса. Демонстративно зевнула, прикрывая рот ладонью, молча повернулась и пошла в комнату.
— Ты меня очень выручила, — проникновенно говорила Клариссе Мадам. — Непременно приглашу тебя на кинопробы…
Ого! Что-то тут уже сварилось. Жаль, меня не было. «Пробы» — хорошее слово, сладкое слово, тает во рту, как халва. Неужели она решилась? Слава тебе, Господи.
Мы сбежали по ступенькам вниз.
— Что это на тебя нашло? — спросила я Мадам. — Почему ты так долго не давала Клариссе спать?
Мадам молча рассматривала свои ногти.
— Ты мне не расскажешь? — Я добавила в свой тон истерическую нотку и впилась в нее взглядом.
— Женя, — она долго подыскивала нужные слова и, в конце концов, высказалась так, словно говорила на иностранном языке, — пришел домой пьяный.
Я ожидала продолжения, но она снова замолчала.
— Ну и? — спросила я.
— Ужасно. — Ее даже передернуло, а на глаза навернулись слезы.
— Он что, ударил тебя?
— Ударил? — не поняла Мадам. — В каком смысле?
— В прямом.
— Нет, что ты. Он упал.
— И все?
— Почти.
— А ты?
— А я ушла.
— К Клариссе?
— Ты ведь была занята.
— И правда… Куда теперь?
— В клуб.
— Поздно. Да и настроения нет. Давай ко мне. Выспимся. Сегодня был трудный день.
— Да, — ответила она. — Сегодня бы трудный день.
До моего дома мы ехали молча. И были за это благодарны друг другу. Я была благодарна вдвойне, потому что боялась провести сегодняшнюю ночь в пустой квартире. Будет еще тысяча одиноких ночей, полных слез и отчаяния, но сегодняшняя самая страшная. Это я знала по опыту. Как хорошо, что есть кто-то, кому именно сегодня нужна моя помощь. Как хорошо, что мне не дают остаться наедине со своим горем. Я все благодарила и благодарила их в разных витиеватых выражениях, пока мы не поднялись ко мне и я не попыталась открыть дверь.
Дверь открылась сама. На пороге стоял Максим.
— Здравствуйте, — приветствовал он нас голосом обреченного.
***
Я готовился к нашей встрече. Я продумал все варианты. Одного только я не учел, что она может вернуться не одна. А уж о том, что может притащить домой Мадам, не думал вовсе…
Полдня я убил, накручивая круги возле своего дома: только бы не возвращаться. Чувствовал себя последним трусом, но никак не мог разобраться, чего боюсь больше: возвращаться в пустую квартиру или рассказать всю правду Алле. Мне не хотелось ни того ни другого: ни возвращаться, ни исповедоваться. Вот как закрутилось — не распутать. Возвращаться означало лишиться всего, рассказывать (а уж если рассказывать, то все) могло означать то же самое. Скорее всего, означало то же самое. «Извини меня, Аллочка. До встречи с тобой я был ветреным молодым человеком, очень-очень ветреным. Но теперь я переменился и стал полной своей противоположностью. Ты мне веришь?» — «Конечно, верю!» Ой, даже не смешно. Алла, возможно, и переживет такой удар, а вот ее чувство вряд ли. Как ни крути, ничего не получается.