задохнуться от зловония, я вынимаю из сумочки телефон и, косясь в окошко на лестничной клетке (ведь стоит до сих пор, пялится из машины!), набираю номер Алки и задушенно шепчу:
— Забери меня.
— Откуда?
Алка как всегда лаконична и понимает с полуслова. Говорит тоже задушенно, значит, недавно проснулась: работа у нее нервная и по большей части — ночная.
— От Клариссы.
— Через пару минут, держись, — обещает Алка, и я уже слышу шелест шелкового халата и чавканье меховых тапочек.
Конечно, она еще выпьет чашечку кофе и пара минут обернутся тремя четвертями часа, но она обязательно приедет, потому что терпеть не может Клариссу и возмущается ее притязаниями на мою душу.
Вздохнув, я сунула телефон обратно в сумку и уронила платок на ступеньки. Хороший был платочек, последний в упаковке. Но не поднимать же… «Прощай, платочек, — говорю я ему. — Мадам будет вспоминать тебя время от времени…»
В этот момент дверь Клариссы открывается и она обдает меня сиянием своих сиреневатых глаз.
— Здравствуй, Леночка.
Мадам терпеть не может, когда ее зовут по имени. Я подставляю щеку Клариссе, мысленно подгоняя Алку — ее кофеварку и потрепанный джип.
— Я так рада тебя видеть…
Мы не виделись пару месяцев. Но что такое пара месяцев для Клариссы, у которой ничего никогда не меняется? Та же неуютная комната, где вместо обоев по стенам стеллажи с пропылившимися книгами; та же репродукция на двери — Леда и божественный лебедь в момент совокупления; та же узкая кровать в углу, на которой при всем желании, кроме Клариссы, никто бы больше не уместился — не то что мужчина, даже карлик; тот же столик… Стоп! Мадам уже не помнит, когда в последний раз видела этот столик. Обычно он завален журналами, книгами и стихами Клариссы так, что скорее похож на груду макулатуры. Но сегодня столик пуст, почти чист и накрыт к чаю. Похоже, лучшая подруга действительно ждала Мадам: не ушла по рассеянности в библиотеку, позабыв о своем приглашении, не спустилась поболтать к соседке этажом ниже. Мысль о заговоре Клариссы с любимым мужем посетила меня в тот самый миг, когда я увидела столик, а укрепиться в этом подозрении помогла сама Кларисса — вид у нее был виноватый, но решительный.
— Как ты? — спросила Кларисса, присаживаясь на потертый пуфик и указывая Мадам на единственный колченогий стул.
— Старею. Пора на свалку…
Мадам не любит хитрить. И еще больше не любит, когда хитрят с нею. Если Кларисса с Женей сговорились, то следует сразу заставить ее выложить все карты. Иначе появится Алка, а Мадам все-таки прелюбопытно узнать, какими же функциями наделил любезный муж любимую подругу.
— Ну что ты, Мадам! — все-таки вспомнила о моей нелюбви к «Леночке» Кларисса. — По сравнению со мной ты…
Мадам никогда не перебивает людей, делающих ей комплименты. Помнится, однажды, на съемках в Торонто, я даже пропустила обед, потому что продюсер рекламного ролика никак не мог остановиться, выражая Мадам свои чувства.
— Так считает Джек, — говорю я, глядя Клариссе в глаза, когда та закончила то ли хвалить меня, то ли ругать себя.
— Он вовсе не о том… — сразу же выдала себя Кларисса, и ее сиреневые глазки загорелись легкой досадой. — Мадам, не буду ходить вокруг да около, Женя рассказал мне о своих планах.
— У него появились планы? — Я добавила в свой тон изрядную порцию яда, чтобы Кларисса прекратила наконец разыгрывать из себя учительницу начальной школы для умственно отсталых детей.
— У вас, — с готовностью поправилась Кларисса, — конечно, у вас. Я так сказала только оттого, что думала — ты не разделяешь его идею.
Да, совсем позабыла: мой муж — генератор идей. Все, что высказывает он, есть гениальная идея уже по определению; все, что исходит из чужих уст, — ничего не значащие пустые слова.
— Ты имеешь в виду приглашение сниматься в кино и гениальный сценарий, который он подсовывает каждый день мне чуть ли не под подушку?
Кларисса смотрит на меня молча, улыбаясь, словно мать на родное дитя, догадавшееся не пачкать штанишки, а попроситься на горшок. Я улыбаюсь ей в ответ также тепло и искренне. Мадам не любит расстраивать людей, не соответствуя их ожиданиям. К чему? Их жизнь и так полна горестей и страданий. Мадам стремится дать каждому то, чего от нее хотят. Мадам называет это «всем сестрам — по серьгам». Кларисса хочет ее в чем-то убедить? Пожалуйста! Вот она перед ней: добрая Мадам, внимательная к чужому мнению Мадам, покладистая Мадам. Все равно сейчас нагрянет Алка…
— Знаешь, если честно, — говорит Кларисса и доверительно трогает меня за локоть, — я бы с ума сошла от радости, если бы ты согласилась сниматься. Подожди. — Она резко предупредила мой возможный ответ и театрально зажмурилась: — Я часто представляю: большой кинозал, премьера, я сижу в первом ряду и плачу так, что никакого удержу…
— Тебе хочется поплакать? — спрашивает добрая Мадам.
— Мне хочется увидеть тебя в кино. — От досады на мою недогадливость Кларисса легонько хлопает меня ладонью по руке. (Жест, как ей кажется, разрешенный только среди самых близких людей…) — Я бы с ума сошла от радости. Да и не только я, ты ведь знаешь! Кстати, о чем этот сценарий?
Совсем за дуру держит. Поди уже дважды прочитала и нарыдалась в подушку. К тому же прекрасно знает, что я не желаю его читать.
— Да как-то все не удосужусь…
— Мадам — Кларисса качает головой, — обещай мне, что прочтешь и непременно мне расскажешь. Ты ведь не откажешься от роли?
Не желая отвечать (Мадам никогда никого не обманывает), я мечтательно улыбаюсь и созерцаю облупившийся потолок. Вот привязались-то! Сначала Женька, теперь еще и она. Мадам затягивает повисшую паузу — и тут из коридора доносится вопль полоумной старушенции, отчего Кларисса хватается за голову и меняется в лице. Вопль, так некстати ворвавшийся в комнату, обрушивает атмосферу доверительной беседы, которую так кропотливо создавала моя лучшая подруга все это время. Кларисса бросается к двери, Мадам смотрит на часы: Алка действительно торопилась. Мадам не сомневается: только Алка могла бы за считанные мгновения довести старуху до инфаркта…
Мадам в последний раз оглядывает комнату, так тщательно подготовленную к ее приходу. Что, интересно, еще из декораций предполагалось пустить в ход? Где то самое ружье, которое должно было выстрелить в третьем акте? Я обхожу все углы, присматриваясь к вещам. Это не то, это тоже не то, это тоже… Хотя постой-ка! Где это видано, чтобы Кларисса читала бульварную прессу? Она же ее на дух не переносит! Статейка отчеркнута красным карандашом. Нет, у Клариссы определенно замашки учительницы младших классов. А… Ух ты! Ничего себе! А я и не знала! Как она умерла? Ха-ха-как… ха-ха…
— Лена… — Бедная Кларисса умоляюще смотрит на меня, а я сквозь нее на Алку. — Лена, тут… — Она безнадежно разводит руками.
— Привет, — бодро говорит Алка. — Ехала мимо, позвонили на трубку. У тебя какие-то пробы? Я не поняла, но на всякий случай решила заехать. Вперед?
Мадам делает скорбное лицо, подходит к расстроенной Клариссе, нежно берет ее за локоть и целует в щеку. Добрая Мадам, ласковая Мадам.
— Извини, — говорю я проникновенно. — Все эта работа! Действительно, пора задуматься…
Кларисса вздрагивает, млеет и омывает меня сиреневым взглядом. Это ты хотела услышать, родная моя? На, пожалуйста. Кларисса кивает головой много раз с видом заговорщицы, посматривая на Алку с чувством превосходства.
— Подумай об этом, — говорит она тоном гуру, без всякой просьбы в голосе.
На лестничной клетке мы расстаемся. Платка моего на ступеньках уже нет, подфартило кому-то. Алка бежит вниз как ненормальная и уверена — не дышит. Она в такие места заходит исключительно по просьбе Мадам или за большие деньги.
Когда я спускаюсь вниз, Алка уже сидит за рулем. Говорит она всегда быстро и отрывисто:
— Чик, Мадам, кадрик: «Лена!!!»
Алка корчит убийственно страшную рожу, глаза у нее буквально выпрыгивают из орбит, язык свешивается набок, как у собаки. (Старичок, в этот самый момент поравнявшийся с нашей машиной, останавливается как вкопанный и с ужасом наблюдает за Алкой, которая изображает реакцию Клариссы на свое появление.)
Алка все измеряет в кадриках. Ее первый любовник был фотографом, поэтому, наверно, так въелись в ее сущность эти треклятые кадрики. «Знаешь, Мадам, как хорошо там было? Чик, кадрик: я в красном бикини ползу по пляжу…» Так и хранит свои кадрики в памяти. Ей удобно, а Мадам все равно. Хотя нет, не все равно: Алка забавная, с ней просто и весело. И кадрики ее забавные. Это вам не вечно тоскливая заумная Кларисса.
— Ты слышала про Соболеву? — Перед глазами Мадам все еще стоит яркий заголовок бульварной газетенки: «Смертельная бледность».
— Мадам интересуется соперницами? — Алка бросает на меня быстрый взгляд, выжимая сцепление. — Это что, плоды общения склариссохвостыми?
— Статейку обнаружила, — морщусь я.
— Ты стала читать газеты? — От удивления Алка напрочь оставляет попытки завести машину. — Мадам, что случилось?
— Соболева умерла, — чувствую себя полной дурой, но все еще пытаюсь что-то ей объяснить.
— Мадам! — Алка поворачивается ко мне. — Я здесь ни при чем, ты же знаешь…
— Знаю.
— Так в чем проблема? Ее нет, мы есть. Нам повезло больше. Куда рванем?
— Давай в клуб. Я пережила тяжелое утро.
— Давай.
Алка никогда не возражает. И это в ней мне нравится больше всего. К тому же мы с ней очень похожи. Она тоже профессионал высокого класса, только на другом поприще. Пользуется славой в определенных кругах, но мало кто знает ее в лицо (как и меня). Да и гонорары у нее, может быть, лишь чуть-чуть уступают моим. Но есть у нас и существенное различие — она «холостяк» и очень сочувствует мне по поводу моей несвободы.
В ее внешности нет ничего такого особенного, чтобы, как говорят, «увидел — закачался».
Напротив, она обыкновенная (с виду) маленькая блондинка (крашеная) с фигуркой, как у тринадцатилетнего подростка. Но вот энергия — бешеная. Заводится с полоборота. Включается легким касанием руки, к сексу относится как к базовой потребности организма, которую оставить неудовлетворенной — смерти подобно. А потребности у нее эти — о-хо-хо! Все это ощущается мужчинами на расстоянии до одного километра. Когда в клубе Алка раскрывает рот и начинает частить про свои кадрики, мужчины за соседними столами тихо поскуливают и нервно стаскивают с пальцев обручальные кольца.