— После гибели Жанны ты решил отыскать того, кто… — подсказала она мне.
— Нет. Я был уверен, что это нелепая случайность. Жуткая, несправедливая, но все-таки случайность. Мы тогда часто собирались втроем: я, Ира и Эля. Как на поминки. В воздухе витала мысль о расплате за подлог. Но есть, так сказать, кармическая расплата, и совсем другое — расплата реальная, когда за спиной справедливости стоит не слепой случай, а конкретный человек.
— Но тогда вы еще…
— Нет, не подозревали. Собрались, чтобы помолчать. Помолчать и вспомнить Жанну. Нам всем ее очень не хватало. А вот когда погибла Ира… Я был там. Никогда не забуду. Это что же такое нужно было положить в тот крем, чтобы она умерла? И кто бы такое мог…
Алла как нельзя кстати подала мне сигарету, и я закурил, отводя глаза.
Конечно, я не стану рассказывать ей о том, что после смерти Жанны Ира оставалась у меня каждую ночь. Сначала на правах подруги. А потом уже… Ну, сами понимаете. Пусть вместо любви нас связывало общее горе, но мы помогали друг другу справиться с ним. Это продолжалось около месяца. И в одну из наших совместных бессонных ночей Ира высказала мысль о расплате. Намекнула, что собирается бросить рекламу, потому что расплатиться придется каждому из нас. Она любила нетрадиционный взгляд на вещи. Лечилась только средствами народной медицины, ела разные зернышки и травки, говорила — полезно, а все представления о жизни почерпнула у Луизы Хэй.
Нас с ней связывали лишь воспоминания о детстве, о Жанне и постель. Но, честное слово, за месяц я привязался к ней, она была неплохим человеком. Добрая, отзывчивая, сентиментальная немного. И когда я ее увидел мертвой с обезображенным лицом, я испытал настоящий ужас. Перед смертью, перед нашей вчерашней близостью и еще перед тем человеком, который стоял за этим. Глядя на неподвижное тело Иры, я впервые понял, что ее смерть, как и смерть Жанны, возможно, дело рук одного и того же человека. Но Алле это знать было не обязательно. Об этом даже Эля не догадывалась. Никого не осталось, кто мог бы поведать ей об этой моей короткой любви. К чему ворошить прошлое, тем более что нет на это никаких причин.
Алла, щадя мои чувства, отвернулась к плите и возилась теперь с чайником. Справившись с нахлынувшими воспоминаниями, я подошел к ней сзади и крепко обнял. Она вздрогнула и через мгновение отвела мои руки и тихо напомнила:
— Ты не закончил.
— Знаешь, я много думал о парадоксах нашей жизни, после того как встретился с тобой.
Есть пословица: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Вот и у меня так…
Сообщать Эле о гибели Иры пришлось мне. Она сначала забилась в угол от ужаса, но просидела так недолго, стала носиться по комнате, собирать вещи. У нее началась истерика. «Не хочу, — кричала, — быть третьей. Я одна осталась. Теперь моя очередь».
И вот тут я подумал, что она права. Что здесь не слепой случай, а чья-то злая воля. Эта мысль привела меня в негодование. То есть кто-то убил мою сестру и сделал это так, что мне и в голову не пришло что-то предпринять. А мне Жанна часто снилась. Почти каждый день с тех пор, как ее не стало. И все что-то говорила мне. Только было не разобрать — как в телевизоре с выключенным звуком. Так вот, она мне пыталась сказать: найди его. Найди его, иначе он не остановится.
— И ты решил, что это Мадам?
— Собственно, может быть, не я, а Эля. Мы с ней долго разговаривали в тот день. И пришли к выводу, что кому-то не нравится появление новых фотомоделей на звездном небосклоне. Мадам или тем, кто стоит за ней. И я дал себе слово разобраться во всем. Я уже не мог успокоиться, забыть…
— Почему же ты не познакомился непосредственно с нею?
— Боялся выдать себя. Очень боялся. Ненавидел ее за то, что она существует. Ведь если бы не было ее, Жанна была бы мелкой второсортной рекламной звездочкой, но была бы жива.
— А я, конечно, тебе сразу понравилась?
— Ничего подобного! — Тут я развеселился. — Ты мне показалась страшной дурой, поэтому я решил, что для меня ты легкая добыча.
Алка смотрела на меня притворно нахмурившись.
— Ты, моя дорогая, великая актриса. Сара Бернар! Я ведь как-то взял такси и ехал за тобой до самого дома. Поднялся осторожно, выяснил, в какой квартире ты живешь, и на следующий день явился к тебе под видом агента по недвижимости. Представляешь, звоню, и вдруг мне вместо вульгарной глупой канареечной блондинки открывает серьезная милая брюнетка. Я когда взглянул на тебя в первый раз — ты помнишь? — не мог слова выговорить. Глазам своим поверить не мог. Решил, что ошибся и та канарейка залетала сюда случайно. Ну и пригласил тебя в кино. Это потом я увидел парик и узнал, что ты актриса. Но все равно не поверил, что ты и канарейка — одно и то же лицо, пока ты не собралась как-то в клуб и не продемонстрировала мне ее. Так что я не обманывал тебя ни минуты…
Алла помолчала, но было видно, что от сердца у нее отлегло. Она улыбнулась слегка, когда спрашивала:
— Неужели я действительно настолько перевоплощаюсь?
В тоне сквозила профессиональная гордость и чувство глубокого удовлетворения.
— Как никто другой, — ответил ей я и, перепрыгнув через стул, разделявший нас, оказался рядом с ней, жадно впившись в ее губы…
11
Отвратительные сновидения, преследовавшие меня целую вечность, отступили, и я выбрался на поверхность, к реальности. Я прошел на кухню, налил воды из чайника и, когда поднес стакан ко рту, увидел рукав собственной рубашки и вспомнил все. Все разом.
На голову мне обрушился вчерашний вечер, проведенный с Клариссой, ее странная выходка с помадой (кстати, запах у нее был прогорклый), мое падение в коридоре, удивленные глаза моей Леночки, похмельный синдром… Я растворил в стакане заранее приготовленное восстанавливающее после попойки средство и залпом осушил содержимое.
Странно, но теперь вчерашний день вспоминался мне совсем иначе, нежели виделся вчера. (Я снял измятую рубаху и сунул ее в стиральную машину с глаз долой.) Прежде всего — Кларисса. Она меня теперь ужасно раздражала. Ее вчерашние выходки, слова и жесты, которые я мог вспомнить, напоминали мне плохую игру в отвратительном театре. Все было шито белыми нитками. Женщины, впавшие в отчаяние, раздражали меня больше всего на свете. Был у меня еще в школьные годы опыт общения с одной такой девицей, которая в отчаяние впадала раз в несколько дней. В результате у окружающих болела голова, они несли материальные потери в виде разбитых тарелок и бокалов, а девица ходила довольная и удовлетворенная.
В общем, пробуждение мое было омерзительным. Не помню, чтобы за последние годы хоть раз пребывал в таком состоянии. На душе было гаденько, и самое смешное, что я готов был свалить всю вину на Клариссу. Странно, мы с ней вроде бы совсем неплохо провели вчера время, вот только почему-то сегодня, после нескучного и приятного вечера, я думать о ней без отвращения не мог. Она казалась мне отвратительной паучихой — мерзкой, липучей, ненавистной.
Я попытался было пошутить сам с собой, мол, бедняжка Кларисса, спит теперь небось, обнимая подушку, и с блаженством вспоминает вчерашний вечер, а я тут… Но жалость не заскулила тоненько, не прорезалась вовсе. Я заглянул в свое сердце и понял: там нет места для Клариссы. Я использовал ее в своих целях не только сегодня. Я слушал ее, чтобы уязвить Мадам, чтобы разжечь ее ревность, чтобы сладостней была наша ночь после ухода Клариссы. Я хвалил ее часто, потому что однажды Мадам, целуя меня, вцепилась острыми коготками мне в спину и прорычала ласково: «Замолчи, иначе я тебя растерзаю!» Это только Кларисса могла считать меня утонченным и деликатным, когда я достаточно прям и незатейлив. И мне во сто крат дороже всех ее книг моя неуклюжая Ленка, которая умеет делать весну. Вот так. Я заглянул в мое сердце, туда, где каждому близкому человеку отведена особая комнатка, открыл дверцу к Клариссе, а там лишь паутина, сырость и мышиный писк.
Оставалось найти Мадам и лечь у нее в ногах как верная собака, чтобы поутру быть прощенным. Куда же она скрылась от пьяного мужа? Господи, как много у нас комнат!
Я обошел весь дом и не нашел Лены. Дело похоже, дрянь. Мадам сбежала из дома. Ей не нужна верная собака с запахом перегара, она отыщет себе в клубе кого-нибудь, кто источает запах одного только ментола. Мне стало грустно и страшно, но тут раздался телефонный звонок.
— Лена! — крикнул я в трубку.
— Лопушинский! — проорала трубка в ответ. — В общем так, Джек. Я все обстоятельно рассчитал. Ошибки быть не может. Джек, мы загребем кучу денег, если нас, конечно, не посадят.
— А почему, собственно…
Голова у меня и так работала плохо, но теперь и вовсе перестала.
— Да потому, что я договорился насчет самолета.
У меня душа ушла в пятки.
— С кем?
— С Генкой Весиным. Помнишь, такой, с конопушками?
— Рыжий.
— Значит, помнишь! Готов нам помочь. Правда, я ему пообещал тут кое-что…
— Сколько? — простонал я.
— Не волнуйся. Сейчас платить ничего не нужно. Я ему процент предложил.
— Ты спятил! Надеюсь, это все легально?
— Конечно нет!
Мадам! Если бы ты была дома! Ты не позволила бы мне снять трубку в пять часов утра и дать согласие на подобную авантюру! Но тебя не было. Почему тебя не было? И где же ты сейчас, Мадам?
***
Сквозь сон мне слышались тревожные голоса. Это продолжалось до тех пор, пока я не поняла, что давно уже не сплю, что сжалась в комок и прислушиваюсь к чужому разговору. Собственно самого разговора я не слышала, потому что с Алкиной кухни долетали лишь отдельные слова, по которым трудно было догадаться, о чем говорят. Но интонации были до крайности напряженные, нервные и действовали на меня угнетающе. Пару раз мне показалось, что я услышала собственное имя, но виной тому, вероятно, было мое состояние — я страшно хотела спать и не могла сомкнуть глаз от волнения.
Когда там раздался грохот и голоса смолкли, я не выдержала, подскочила на кровати, накинула халат и выглянула за дверь. И что же я там увидела? На полу валялся опрокинутый стул, а Алка и этот ее Максим целовались как безумные. На мгновение мне даже почудилось, что вместе с поцелуями они пытаются душу друг из друга вытянуть.