— Капризничает?
— Пока капризничает. Но может и в истерику впасть. Вы же знаете этих героев-любовников! Они смонтированы из амбиций и притязаний на роль настоящих мужчин.
— Заплатите.
— Выйдем из сметы.
— Это все равно обойдется дешевле.
— Поискать кого-нибудь более покладистого?
— Нет. Этот попал в самую точку.
— Неужели она действительно…
— О! Вы бы видели ее глаза, когда они расставались…
Женщина кивнула головой и повернулась, чтобы уйти.
— У вас утомленный вид. Вам не мешало бы выспаться. Время теперь ждет…
— Спасибо, — слабо улыбнулась женщина и вышла.
***
Это было уже совсем нелепо, но я дал Димке честное слово, что в полдень буду у него. Целый час я простоял под холодным душем, еще час чистил зубы, чтобы избавиться от отвратительного перегара, а когда выбрался из ванной, телефон снова зазвонил. Я чуть было не подпрыгнул от радости. Скорее всего, это Димка одумался и решил отменить нашу встречу. Но радость моя была преждевременной. Звонил Богомолов. И тоже хотел меня видеть. Как сговорились все сегодня. Только вот Мадам до сих пор не было дома, и она явно не спешила встретиться со мной.
У Димки на полу, раскинувшись на надувном матраце, лежало бородатое храпящее существо неопределенного возраста. В воздухе пахло сигаретным дымом, водкой и тройным одеколоном.
— Вот, — прошептал мне Дима, по-отечески поправляя одеяло на спящем. — Это Коля.
— Очень приятно, — кивнул я спящему Коле, и тот перевернулся с одного бока на другой.
— Ты ничего не понял? — спросил Дима.
До того он странно вел себя в это утро, что я как бы невзначай наклонился к нему и принюхался: не от него ли исходит аромат бурно проведенной ночи. Нет, от него пахло только тройным одеколоном.
— Коля летчик, — пояснил он мне и просиял, глядя на мое вытянувшееся лицо.
— Он поведет самолет? — спросил я уныло.
— Нет. Хотя, может быть, и поведет. Но он нам его достанет. Хорошо бы сейчас же съездить в одно местечко, посмотреть, что там за машины.
Тут Дима взглянул на Колю и, наверно, подумал о том, что сегодня тот вряд ли уже куда-нибудь поедет. Я подумал о том же и порадовался своему скорому освобождению.
— Вот вы с ним договоритесь, что и когда, а я тут же подскачу, — пообещал я, решив, что никогда никуда не полечу ни с этим Колей, ни с каким другим.
В конце концов — зачем мне это? Если изобретение Лопушинского действительно гениально, его можно продать уже на этой стадии, пусть доведут до ума и испытывают те, кому положено. Я, пожалуй, лучше займусь поисками заинтересованных людей.
Дима внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Вижу, брат, ты теперь не тот, что прежде.
— В каком смысле?
— Собираешься на попятный?
— С чего ты так решил? Сегодня у меня весь день расписан. Через полчаса первая встреча, потом съемки у Мадам. А так — все остается в силе.
— То есть ты не отказываешься от своих слов?
— Конечно, не отказываюсь. Я ведь никогда не отказываюсь. Но какие конкретно мои слова ты имеешь в виду?
— Что ты будешь испытывать его сам?..
Я заверил Диму, что непременно сам буду испытывать его детище. Но всю дорогу к Богомолову думал только о том, что слишком много болтаю в последнее время. Не давши слова — крепись, а давши — держись. Прослыть болтуном не хотелось, а снова браться за старое ремесло не хотелось вдвойне.
Богомолов открыл мне сам. Никаких признаков секретарей в доме я не обнаружил. Вид у него был неважный, под глазами залегли темные круги.
— Садись, рассказывай, — предложил он без всяких предисловий.
— О чем?
— О своих трудностях.
— Все в порядке.
— Тогда завтра начинаем.
— Завтра?
— Тебя что-то смущает?
Придется действительно рассказать ему о своих проблемах.
— Она не хочет сниматься, — быстро проговорил я, — но я прилагаю все усилия…
— … чтобы ее заставить?
— Чтобы ей захотелось.
— Угу. Каким же образом?
— Не знаю. Она читает сценарий, а я привожу жизнь в соответствие. И подгоняю…
— Чем?
— Не оставляю выбора.
Богомолов пристально смотрел на Женю и думал: то ли совсем прост, то ли вовсе не так прост, как кажется. Человек без всякого образования, ни черта, ни Бога не боится: было время — каждый день жизнью рисковал, этакий Иван-дурак, народный герой. Жену свою до смерти любит. А как тот же самый Иван очень даже себе на уме может оказаться.
Богомолов молчал. Женя тоже. Каждый думал о своем. Каждый решал, насколько можно доверять другому.
— Предлагаю помощь, — после паузы произнес Богомолов.
— В чем?
— В том, чтобы подвести Мадам к мысли о съемках. Вернее, подготовить.
— Как?
— Проведем генеральную репетицию. Что там у тебя по сценарию дальше? Вот все это и разыграем, как по нотам. Согласен?
— Обсудим, — предложил Женя, и Богомолов в который раз отметил его осторожность.
Сдвинули стулья, достали сигареты, чиркнули зажигалками. Через полтора часа глаза у обоих горели одинаковым азартом. Общая схема действий была оговорена.
— Есть несколько «но»… — сообщил Женя.
— Первое?
— По поводу этих убийств. Сейчас мне кажется, что все это ерунда, но…
— Соболева жива.
— Как?
— Абсолютно.
— Так значит, нет причин для…
— Жива, но страшно напугана. Погибшие были ее лучшими подругами.
— Она кого-нибудь подозревает?
— Нет. Никому не доверяет. Спряталась и состряпала историю о собственной смерти.
— Значит, это все не шутка.
— Совсем не шутка.
— И кому это все нужно?
— Вам.
Мужчины снова смотрят друг на друга молча.
— Убрать конкуренток — раз. Напугать Мадам, чтобы она решилась сниматься, два. Отомстить за то, что эти девчонки использовали пленку Мадам, три.
— Не-е, — протянул Женя. — С помощью одной только логики такие вещи не делаются. Тут нужен мощный внутренний стимул. Патологически мощный.
— Любовь.
— Не понял.
— Вы ведь любите свою жену, правда? Безумно любите…
13
Воспоминания возвращаются ко мне снова и снова, как их ни гони. Но я не чувствую раскаяния. Они приходят ко мне неожиданно, раскручиваясь, как кинолента, озвученные внутренним голосом, который мне трудно признать своим. Зачем приходят — не знаю. Оглядываясь назад, я не испытываю ни волнения, ни страха. Все было правильно. А главное — справедливо. Нельзя позволять людям вытворять с тобой все, что им заблагорассудится.
Если честно, эта Жанна была необыкновенной. Мадам в толпе ничем не выделялась, не то, что эта. Глаза большие и широко расставленные. Нос греческий, идеальной формы. Брови — словно выписаны искусным графиком.
В лице столько красок, что никакой косметики не требуется. Фигура журнальная, ноги — как у греческой богини.
Но вся ее грация и ее формы совершенно ни при чем. Я об этом не забываю. Вот уже третий день хожу за ней по пятам. Зачем? Ненависть меня гонит. Ведь если бы не она, ничего бы не было. Это ей понадобилось взлететь выше Мадам, это для нее устроили весь этот цирк, а меня использовали.
Я совсем не против воспользоваться чьей-то помощью. И наверно, случается, что людьми пользуются вовсе без их на то позволения. Но не так. Не так, чтобы разбить сердце… тело, растоптать душу. Тебе не страшно, милочка? Вот следом за тобой идет человек без сердца и души, а стало быть, без малейшего чувства жалости и сострадания. Ты лишила меня всего, и это принесло тебе радость, успех, деньги… Кстати, трудно было бы тебя отыскать, ежели бы не твой успех. Как только ты впервые показалась на телеэкране с жестами и ужимками Мадам, мне стало ясно, как у тебя это получилось.
Интересно, знаешь ли ты о моем существовании? Или тебе безразлично, по чьим трупам ты поднимаешься к вожделенной славе? Чувствуешь ли ты мою ненависть? У меня все нутро пылает от нее. Кажется, вот-вот это пламя вырвется наружу и испепелит тебя. Ненавижу вас всех. И тебя не в первую очередь. Но ты самое уязвимое место. Боль, причиненная через тебя, будет равняться моей собственной боли.
Я еще не знаю, что я с тобой сделаю. Но тебе от меня не уйти. Дома у меня припасено одно ядовитое снадобье. Так, на всякий случай. Когда решусь. Но ждать тебе осталось совсем чуть-чуть. Я слишком долго иду за тобой. И слишком близко у тебя за спиной, иначе ты не обернулась бы и не посмотрела с таким раздражением, словно на приблудного пса, увязавшегося за тобой следом. Ты не можешь на меня так смотреть! Слышишь? Не имеешь права! Гадина! Сейчас ты у меня… И как же вовремя эта подворотня! (Внутри что-то вспыхивает с неумолимой силой. Сейчас… Нет, еще немного… Сейчас или никогда! Машина приближается. Никого на улице нет. Такой удачи больше не выпадет.) Нельзя же позволять им относиться к себе как к бездушной вещи! Никто не смеет! Никто! Сейчас!
Невероятно! Завораживающее зрелище. Ты словно по воздуху летишь навстречу машине. Мне бы бежать немедленно. Все так неожиданно. Но бежать не хочется. Я только плотнее прижимаюсь к воротам под аркой. Меня никто не увидит. Позади проходные дворы. Я всегда успею скрыться.
Машина замерла над твоим телом. Мужчина вытирает пот со лба и долго возится с дверцей, выходит на негнущихся ногах, слегка пошатываясь (от страха или пьян?), подходит к тебе и пытается прощупать пульс. (Смешная затея. Из-под твоей головы растекается кровавая лужица…) Наверно, не нашел, иначе бы не бежал сломя голову к машине. Уехал! Он уехал, и мы с тобой остались одни на улице. Ненависть больше не переполняет меня. Месть, говорят, сладка? Врут! Соленая — как вкус крови во рту. С горчинкой и пряным запахом.
Я иду к тебе медленно и осторожно, точно по тонкому люду. Ты лежишь у моих ног, и твои открытые глаза устремлены в небо. На виске у тебя ссадина, волосы растрепались, задралась юбка. Маленькие детали — я унесу их с собой. Оглядываю улицу с видом победителя и вижу, что на одном из балконов в ужасе застыла толстая тетка в пестром халате.