Мне не хочется больше читать. Потому что его зовут так же, как и моего нового знакомого. Совпадение, уверяю я себя. Отвратительный сценарий! Гадкое кино! Никогда не соглашусь сниматься! Хоть убейте! И тут меня разбирает смех. А ведь убьют, хохоча говорю я сама себе.
В этот момент звонит телефон. Половина девятого. Долго же я провозилась с дурацким сценарием.
— Здравствуй, Вадим, — говорю я и прислушиваюсь к тому, естественно ли звучит его имя. (Все в порядке. Имя не пострадало!) — Я уже спускаюсь! Ты ждешь меня?
***
Мне не нужна была ее смерть. Совсем не нужна. Так, личико подпортить, фасад. О смерти не было и речи. То ли ядовитое вещество имело какое-то побочное действие, то ли аллергия у нее была на химический состав этого крема, — понятия не имею. Но о смерти ни единой мысли не было.
Хотя я не жалею. С чего бы мне ее жалеть? Глупая была девица, наглая и безбожница. При теплом еще трупе подруги оргии устраивала с братом усопшей. Дома ведь все один против другого стоят. И все до мельчайших подробностей в окошко видно, если подняться в доме напротив на лестничную площадку. И если люди до того глупы или распущены, что занавесок не задергивают.
Собственно, без лица — какая у нее судьба могла быть? Ни мальчиков тебе, ни работы. С таким лицом и кадрики Мадам не спасут.
Она открыла мне сразу же, словно стояла за дверью и ждала. (Не даром говорят, что люди смерть предчувствуют и неизбежно стремятся ей навстречу.) Не стоило труда убедить ее купить крем. Кремов пришлось набрать целую сумку, для правдоподобности. Теперь много коммивояжеров самых разных мастей. Она облизывалась на каждую баночку после моего рассказа о чудодейственных свойствах содержимого.
Не стоило труда подсунуть именно ту коробочку, куда от души было всыпано яда. Совсем оказалась дурочкой. Слушала, кивала и соглашалась. Чуть только надави на нее — и кивает. Наверно, так же кивала и ночью, когда пришла за нею старуха с косой. Я тут ни при чем. Старуха выбрала ее самостоятельно, без всякой моей помощи.
После этого мысли о смерти долго не покидали меня. Как мы с ней коротко сошлись! Она совсем близко, она где-то рядом. Удивительное соседство. Обе эти смерти нужны были не мне, нужны были ей. Иначе у меня бы ничего не вышло. А может быть, я лишь оружие, которое избрала старуха. И выбрала она меня потому, что у меня имелась острая нужда в обеих этих смертях?..
***
Этот тип мне сразу не понравился. Слишком уверен в себе и все время норовит тебя если не раздавить, так прижать посильнее. И несмотря на то что Алка просила быть с ним предельно искренним, я не собирался откровенничать с таким человеком.
А может, мне стыдно было пускаться в откровения? Не хотелось представать перед ним в истинном свете? Ведь если задуматься, если только представить, что о твоих поступках, мыслях и фантазиях когда-нибудь кто-нибудь непременно узнает, делать того, что собрался, не станешь, не станешь пускаться в рискованные фантазии… Но ведь человек глуп и слаб. Ему кажется, что никто не узнает, никто не заметит, не разгадает загадки его жалкого порочного сердца. И поэтому он пускается во все тяжкие…
Если бы мне тогда, когда Жанна плакала, уткнувшись в мое плечо, а я строил грандиозные мошеннические прожекты, кто-нибудь шепнул, что через несколько месяцев я стану краснеть и чувствовать себя идиотом, что Жанны уже не будет на свете, что не будет на свете и Ирки, я бы не стал, ни за что не стал… Я бы потрепал сестру по плечу и сказал ей твердо: каждому — свое. Мадам — Мадамово, тебе — твое. И не завидуй. Зависть — самая страшная штука в мире. От нее, сестренка, можно умереть.
Богомолов раздражал меня все больше и больше, потому что все еще молчал. Я решил про себя, что, если он и дальше станет тянуть резину, то встану и уйду.
Он усмехнулся, словно я выразил свои мысли вслух, и сказал:
— В этой истории, мне кажется, вы — главный.
— В какой истории?
— В истории с убийствами.
Я обомлел. И лишился на мгновение дара речи и соображения. Уж не хочет ли он сказать…
— Нет, я вовсе не хочу сказать, что вы кого-то убили, боже упаси. Из всего, что мне рассказала Алла, я вынес главное — Жанна была вашей сестрой и вы ее безумно любили.
— Тогда как вас понимать?
Я с трудом узнавал свой голос.
— Все убийства связаны с вами.
Мне нужно было подняться в ту же секунду, распрощаться с ним холодно (не был бы он таким известным режиссером, я просто-напросто послал бы его куда подальше) и хлопнуть дверью. Но что-то меня насторожило в его тоне. Или заинтересовало, не знаю. И еще я подумал, что Алка смотрит на этого человека как на Бога. Поэтому лучше разобраться с ним сейчас, чем с ней потом.
— Каким образом?
— Пока не знаю, надеюсь, мы вместе выясним, каким образом…
Мне пришлось рассказать ему про Жанну. Про нашу семью и про то, что от нее осталось. Пока я говорил, входила и выходила женщина с уставшим лицом — то ли секретарь его, то ли жена. Но всякий раз, как только она появлялась, Богомолов, не отрывая от меня жадного взгляда, махал ей рукой и женщина беззвучно исчезала. Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я опомнился…
Мы сидели с Богомоловым в креслах, друг против друга. В руках у нас были огромные рюмки, на дне которых плескался коньяк, принесенный безмолвной женщиной. Он курил, то хмурил брови, то улыбался. Но чаще взгляд его обретал нечеловеческую отрешенность и пронизывал меня до костей.
Не знаю, был ли я когда-нибудь более искренен с кем-то в этом мире, чем с этим необыкновенным человеком. Может быть, только с самим собой. От предубеждения против него не осталось и помину. Дух исповеди не покидал пространство комнаты, сизого от табачного дыма.
Он походил на Мефистофеля. И я не таил от него своих грешных мыслей, потому что никто, кроме него, не сумел бы понять меня лучше. Я пересказывал ему не только то, что случилось тогда, но и описывал свои сегодняшние переживания по поводу тех событий. Я рассказал и о нашей с Жанной дружбе, и о ее зависти к Мадам, и о своих планах сделать сестру фотомоделью номер один.
— А другие девочки? Они участвовали в этом?
— Нет. Если честно, мы с Жанной и представить не могли, что у нас что-то получится. Это выяснилось потом. Я вставлял кадрики из пленки Мадам. Кажется, мы выпустили только три ролика, когда поняли — нам не выполнить всех заказов даже при большом желании. Жанна за месяц стала звездой номер один. (Так мы думали тогда по крайней мере. Теперь-то я понимаю, что она навсегда бы осталась только второй…) И вот она позвала подруг…
— Те сразу приняли ваше предложение?
— Еще бы! Они закисали в каком-то убогом заведении. Правда, они не верили, что завтра же станут рекламными дивами.
— И как скоро поверили?
— Поверили? Это не совсем точное выражение. Только вчера они штопали колготки и сами клеили подметки к позапрошлогодним туфлям, а сегодня их «облизывали» в лучших салонах города и прогуливали по съемочной площадке самые известные режиссеры. По вечерам они кружили по коктейлям, вечеринкам, приемам и презентациям. Ни одного приглашения не пропускали. Они оторвались от прошлой своей жизни, а к новой, нереальной, так и не привыкли. Они попали в сказку и случайно застряли в ней…
— … но скоро все это закончится. В сказку с несчастливым концом.
— Никто из нас не мог этого предвидеть.
— Никаких предчувствий?
— Никаких.
— Терзаний, раскаяний по поводу содеянного. Вы ведь по сути совершили кражу.
Я смотрел на него рассеянно. Мне нужно было кому-нибудь непременно рассказать. Но не здесь и не сейчас.
— Нет.
Вероятно, голос мой прозвучал не столь убежденно, потому что Богомолов вздохнул и допил коньяк.
— Как же вам удалось достать пленки?
— Я их выкрал.
— Вы умеете взламывать сейфы?
— Нет.
— Но, если мне не изменяет память, все пленки Мадам за семью печатями.
— Были старые.
— Домашние?
— Да.
— Я так и думал. И где же вы ими разжились?
Повисла тягостная пауза.
— Потом, — пообещал я. — Не сегодня. Дурацкая история.
— Завтра? — спросил Богомолов, удивленно подняв брови.
— Позже. Противно вспоминать. Да и вряд ли стоит.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Хорошо, — согласился он, резко встал и направился к двери.
Уже распахнув дверь, Богомолов обернулся и ткнул в меня пальцем с длинным ногтем, похожим на коготь хищной птицы.
— Только помните, что завтра может быть поздно!
Я остался сидеть в одиночестве, оглушенный стуком захлопнувшейся двери. От чувства симпатии к этому человеку не осталось и следа…
***
Утренний город — незабываемое чудо. И чего я так раньше боялась улиц, заполненных людьми? Как только мы с Вадимом отошли от моего дома, сердце забилось чаще. Я словно попала в гущу муравейника, встретившего первый луч солнца. Люди озабоченно спешили по своим делам — кто на работу, кто сопровождал детей в школу или садик. У каждого был заранее проложенный маршрут, по которому он двигался сосредоточенно и отрешенно.
Дыхание весны чувствовалось везде, и я ощущала себя школьницей, отправившейся на экскурсию. Город оказался битком набит маленькими уютными кофейнями, где мы легко и незаметно скоротали время до полудня. О чем мы говорили столько времени, я бы не взялась пересказать. Да и разве смысл сказанного так важен, когда перед тобой сидит человек, с которым ты напрочь забываешь обо всем на свете.
Молоденькие девицы, составляющие основную массу завсегдатаев кофейни, так и обстреливали глазками моего кавалера. А после обстрела, вероятно, обсуждали мою скромную персону, потому что кривили губы и пожимали узкими плечиками. Не понимают, бедненькие, что же такой красавец нашел в такой заурядности, как я. Ему бы на них, незаурядных, обратить внимание. Вот тогда во всем была бы полная справедливость.
Я тоже разглядывала девушек, что сбились стайками за круглыми столиками. И все никак не могла понять, чего же им неймется. В каждой их компании были и мужчины, и молодые люди. Разумеется, все они не шли ни в какое сравнение с Вадимом, но… И тут меня осенило. Их кавалеры были вторыми-запасными. Они тоже лениво шарили глазами по залу в поисках чего-нибудь более привлекательного, чем их подружки. А мы с Вадимом походили на влюбленную парочку, потому что нас ничто вокруг не интересовало. Вот это-то и раздражало девиц.