Она наклонилась ко мне и зашипела в лицо:
— Вы ведь все всегда смеялись надо мной, неужто ты думаешь, я не замечала?
— Кларисса… — Я была подавлена и не находила слов. Неужели она говорит про Женю? Неужели я не сплю?
— Да, да. И он бы смеялся надо мной. Обнимая другую, — она сжала кулаки и скрипнула зубами, — целуя другую, отдавая себя другой. Нет!
Это было похоже на крик умалишенного.
— Этого не будет! Никогда, слышишь?
— О ком ты говоришь? — простонала я.
— О Максиме. Господи, да ты такая идиотка, что, поди, до сих пор думала, что я влюблена в твоего муженька?
— И ты…
— И я толкнула под машину его сестренку. Я, правда, не была уверена, что это его сестра. И не хотела ее убивать. Так получилось. Он ведь выкрал у меня твою запись для нее. Думал, я не замечу. Я заметила в тот же день. Но не сразу поняла — зачем? А потом сообразила, что он спал со мной только для того, чтобы выкрасть пленку.
— А при чем тут Иркутская?
— При том, что она шлюха! — заорала Кларисса. — Грязная шлюха! «Ой, Максим, я так боюсь смерти. Ой, не знаю, смогу ли уснуть у себя дома…» Она могла уснуть только у него в постели, рядом с гробом своей подруги, дрянь.
— Что ты сделала с Алкой?
Кларисса двинулась ко мне, не отрывая от меня глаз. Ну что я должна была сделать? Вскочить и заметаться по комнате? Броситься бежать? От кого? От своей лучшей подруги, которую я знаю с раннего детства? Вот смеху-то было бы. Мадам терпеть не может выставлять себя посмешищем. А потому я сидела на своем месте и ждала, чем же кончится приступ безумия Клариссы. Он почему-то не кончался…
Она подошла ко мне и спросила:
— Ты не боишься?
— Тебя? — Я удивленно подняла брови и в ту же секунду почувствовала ее пальцы на своем горле.
Я схватила Клариссу за руки, но не тут-то было. Никогда бы не подумала, что она окажется настолько сильнее меня. Руки ее, как железные клещи, сдавливали мне горло. И тут дверь широко распахнулась и в комнату со страшным визгом ворвалась старуха со шваброй. Она размахивала ею в воздухе и завывала, как сирена. Но Кларисса не остановилась и на секунду. Ей теперь было все равно. Она не заметила и того, что старуха охаживает ее шваброй по спине… Я отталкивала Клариссу изо всех сил, пока не поняла, что мне не хватает воздуха… Но не успела испугаться…
***
Еще снизу мы с Богомоловым услышали вопли на третьем этаже. Вопли были странными: ни Клариссе, ни Лене они принадлежать не могли. Мы бежали со всех ног, я первый ворвался к Клариссе и отбросил ее от моей Леночки, как энцефалитного клеща. Лена была бледной, но держалась молодцом. Когда вбежал Богомолов, она успела оттереть слезы, выступившие от удушья, я думаю…
Кларисса сидела в уголке, сжавшись в комок, и до приезда милиции не произнесла ни единого слова…
Тринадцатого числа состоялась премьера нашего фильма. Фильма, который мы все пережили по-настоящему, как громадную часть своей жизни. Алка еще не поправилась, но сбежала из больницы, сунув пару купюр медсестре, и обещав вернуться утром до обхода.
Мадам, как мы ее ни уговаривали, входить в зал и выходить к зрителям после премьеры категорически отказалась. Она сидела возле лестницы на диванчике все два с половиной часа, которые длился фильм, и смотрела в одну точку. Я пытался заговорить с ней, успокоить, но она и не смотрела на меня. Я решил, что тоже не пойду в зал, проявив солидарность. Но мне страшно хотелось посмотреть, что же у Богомолова получилось, и я решил, что буду курсировать между балконом и Леной: чуть-чуть смотрю фильм, чуть-чуть присматриваю за ней. Но едва взглянув на экран, я позабыл про все на свете. В фильме не было никакой Лены, в фильма была чарующая Мадам, до того ослепительная, что я не смог оторваться от экрана ни на минуту. Я влюбился в эту обворожительную женщину, начисто позабыв, что она — моя собственная жена и, более того, мы с ней спим в одной постели каждую ночь. Только когда включили свет и зал взорвался аплодисментами, я вспомнил про Лену и бросился к ней вниз.
Богомолов, Алка и Вадим уже стояли на сцене и каждый держал по букету. Но зал не умолкал, ожидая выхода главной героини. Лена сидела на том же диванчике, где я ее оставил, рядом с ней какие-то женщины громко обсуждали фильм. Она прислушивалась к их голосам напряженно, чуть вытянув шею. Боже, если они ушли из зала так рано, им что-то не понравилось. Сейчас Мадам наслушается их и уж точно ни на какую сцену не выйдет…
Мне не хотелось подходить к ней, пока возле нее толпилось столько народу. Но она заметила меня и поднялась мне навстречу.
— Нужно обязательно выйти, Лена, — сказал я. — Они не расходятся…
Но она и не думала мне возражать.
— Да, — легко согласилась моя строптивая девочка, — конечно.
Пока мы поднимались наверх, я молчал, чтобы не спугнуть ее покладистое настроение. Молчал и ломал голову над тем, о чем же говорили женщины там внизу. Но Мадам не оставила меня в неведении на этот счет.
— Знаешь, — шепнула она мне за кулисами, — ты даже представить себе не можешь…
— Что? Им понравилось?
— Они… Я не понимаю как… Но я почувствовала одно — они меня любят.
Мадам повернулась ко мне, и я увидел, что она плачет.
— Представляешь? Они меня любят!
К горлу подступил комок нежности, такой привычный. И немножко — ревности. И страха за наше будущее…
— Этого и стоило ожидать, — ответил я, утирая ей слезы.
Мадам обняла меня за шею и крепко поцеловала, прошептав что-то вроде «спасибо тебе». И не успел я еще прийти в себя от ее объятий, как она сильно дернула меня за руку, и я вслед за ней вылетел на сцену. Зал загремел еще громче, и нас засыпали цветами…