Я нежно прижалась к нему:
— Не думаю, потому что знаю: все пойдет как надо. Пока у меня есть ты.
Летом 1913 года я открыла бутик в Довиле и представила коллекцию летней одежды на том самом курорте, где ко мне пришел первый успех. Помещение я сняла на улице Гонто-Бирон в самом центре района, где было множество магазинов и торговых лавок и где любили прогуливаться все отдыхающие, так что ни один человек не мог пройти мимо белого навеса, на котором большими черными буквами было написано «ГАБРИЭЛЬ ШАНЕЛЬ».
Я наняла пять местных девушек, прошедших обучение в швейных мастерских и прекрасно владевших иглой, Антуанетту с Анжелой оставила в Париже присматривать за ателье на улице Камбон и послала письмо Адриенне в Мулен с просьбой навестить меня. Она приехала со своим обожаемым Нексоном, красивая, как всегда, но одетая довольно убого, в каком-то старомодном черном пальто с отороченным мехом воротником, хотя на улице стояла жара, и в шляпке с вуалью. Что до меня, то я разгуливала по городу в белой плиссированной юбке, в блузке без воротника и мешковатой вязаной кофте с карманами, набитыми моими визитными карточками. И праздные дамы, привлеченные моим нарядом, рекой стекались в мой бутик. У меня были модели из трикотажа — для них не требовался корсет, — изготовленные по образцу тех пуловеров, что Бой надевал для игры в поло, а также жакеты с поясом, юбки до щиколотки и простенькие повседневные платья из джерси — материала, который я обожала.
Мне часто приходилось отвечать на полные сомнений вопросы относительно моих моделей: джерси мало кто знал, считалось, что вязаная ткань подходит только для мужского белья. Без особого удовольствия я вела за собой нерешительных покупательниц в примерочную, помогала им разобраться в образцах, щелкала пальцами своим помощницам, чтобы живо несли соломенную шляпку или шляпу с мягкими полями для завершения ансамбля. И как только клиентка чувствовала, что на ее ребра больше ничего не давит и видела в большом, во весь рост, зеркале, что теперь она выглядит совсем иначе, выражение ее лица поразительно менялось.
— Не слишком ли будет простенько, как вы думаете, мадемуазель? Вы уверены? — спрашивала баронесса Китти де Ротшильд, внимательно разглядывая себя в одном из моих жакетов средней длины и в юбке из джерси.
Она явилась в магазин неожиданно: подруга посоветовала. Сердечко мое сразу застучало быстрее, чем обычно, поскольку баронесса была одной из самых известных и влиятельных женщин Франции, замужем за богатым финансистом из семейства Ротшильд, с бесчисленным количеством связей, и она могла очень даже поднять мою репутацию.
— Мне нравится, так все удобно, чувствуешь себя так покойно, однако на вид так… неброско, знаете.
Я улыбалась:
— Быть элегантной, мадам, — значит уметь от чего-то отказываться. Женщина должна носить одежду, которая к лицу только ей одной.
Китти подергала за края жакета:
— Но он, кажется, плохо на мне сидит.
Я убрала в спинке жакета на талии всего лишь дюйм, не больше. Китти была высокой и изящной; овальное, аристократическое лицо, но грудь маленькая, зато бедра широкие, поэтому жакет должен был свисать свободно, чтобы скрывать недостатки.
— Мы все сделаем как раз по вашей фигуре, баронесса. То, что вы видите на витрине, — образцы. А мы сошьем как раз по вашим размерам.
— Так, значит, это уже не будет исключительно мой ансамбль? — упрямо гнула она свое.
Это было самым трудным в работе с заказчиками. Как и другие клиентки ее круга, Китти де Ротшильд твердо придерживалась господствующего мнения, что ее одежда должна быть единственной в своем роде, уникальной, специально для нее созданной и сшитой опытным и модным кутюрье, частное ателье которого она удостаивает своим визитом, а не мало кому известной хозяйкой бутика, пусть даже расположенного на самой оживленной улице Довиля.
Я сделала глубокий вдох:
— Каждая женщина по природе уникальна, поэтому одежда не обязательно должна быть таковой, уникальной ее делает женщина, если правильно ее носит. А моя одежда скроена таким образом, что в толпе, баронесса, именно вас будут видеть в первую очередь.
Она замолчала, молчание длилось бесконечно долго, и я ждала, понимая, что, если сейчас она уйдет, не сделав заказа, я потеряю тот круг клиентуры, которого отчаянно добивалась.
Но вот баронесса кивнула, и у меня словно камень с души свалился.
— Ну хорошо, посмотрим, как эта ваша теория работает на практике. Я беру этот ансамбль и еще два ваших платья на каждый день… Как, вы говорите, называется эта ткань?
— Джерси, — ответила я, чувствуя, что у меня вдруг закружилась голова, и я даже слегка покачнулась.
— Да-да, джерси. Значит, еще два платья. Надеюсь, вы сохраните у себя в картотеке мои размеры, вдруг мне захочется купить что-нибудь еще. Примерки так утомительны, — вздохнула она. — Терпеть их не могу.
— Ну конечно. Подождите минутку, я пришлю Адриенну: мерку у нас снимает она.
Душа у меня пела и ликовала, я весело обещала баронессе, что ее заказ будет готов в течение недели, потом прошла в заднее помещение, где за длинными столами со швейными машинами с обеих сторон трудились мои девочки.
— Больше ни одной примерки, — сказала я, погрозив пальчиком. — Размеры баронессы у нас есть. Я очень надеюсь, что через три дня она выйдет отсюда одетой с иголочки. Вы меня поняли?
Однажды, когда магазин уже был закрыт, а я засиделась допоздна, разглагольствуя перед усталыми швеями по поводу небрежно подрубленного края или несимметрично пришитого рукава, сама не понимая, доходят ли до них мои слова, как вдруг явилась взволнованная Адриенна. Она вызвала меня на улицу и показала на толпу прохожих:
— Ты только посмотри, Габриэль! Видишь вон там баронессу де Ротшильд, на ней твои юбка и жакет. А с ней рядом, видишь, это ее подруга, примадонна Сесиль Сорель, она приходила к нам в магазин на прошлой неделе, помнишь? И на ней твоя блузка в полоску с синим пуловером. А вон там, смотри, все эти женщины, они все в твоей одежде!
Я щурилась, какая-то пелена застилала мне взор. Увидев меня в дверях магазина, они остановились, обернулись к нам с Адриенной, дружно кивнули и только потом двинулись дальше в сопровождении служанок, вспотевших от тяжести коробок из других магазинов.
— Они… они все… они поздоровались со мной, — потрясенно пробормотала я.
Никто и никогда публично не здоровался с теми, кто их одевает. Даже властный Пуаре не сумел завязать дружеских отношений со своими клиентками.
— Господи, они признали меня…
Адриенна сжала мне руку:
— Ну да, конечно признали. О, Габриэль, это наконец случилось. Ты добилась успеха! Они расскажут о тебе всем своим друзьям. И те повалят к тебе толпами. Не успеешь оглянуться, как тебя примут в высшее общество, иначе и быть не может! Ведь ты не какой-нибудь мужлан, обшивающий женщин, ты шьешь для себя, ты одеваешься так же стильно, как и они, даже лучше, потому что ты учишь их хорошему вкусу. — И она обняла меня прямо там, в дверях магазина. — Я так горжусь тобой! Я всегда знала, что такой день наступит. И я буду тебе помогать, — сказала она, отступая на шаг. — Морис говорит, что нам пора переезжать в Париж, что я могу чем-то заняться и не ждать, пока его родственники позволят нам пожениться. И я буду работать у тебя в магазине на улице Камбон, если, конечно, я тебе еще нужна.
Я терпеть не могла слезы. И сама плакать терпеть не могла. Но тут не удержалась, потащила ее в бутик и крепко обняла. Потом вытерла мокрые щеки; она тоже хлюпала носом.
— Allez![20] — приказала я ей. — Снимай свой корсет к чертовой матери. Хочешь у меня работать — должна одеваться только в моем стиле.
Неожиданный вихрь того лета из Довиля докатился и до Парижа.
С окончанием летнего сезона, когда Адриенна уже помогала Антуанетте в ателье на улице Камбон, туда явились те же самые дамы, что разгуливали по курорту в моих моделях, и с разочарованием обнаружили, что у меня ничего из одежды нет, но тем не менее, увидев мои ни на что не похожие, новаторские шляпки, немедленно захотели их приобрести. В течение нескольких месяцев, буквально кусая ногти до крови от волнения, я устроила демонстрацию своих трикотажных изделий, воспользовавшись ситуацией, когда в моду вошло увлечение спортом. Дамам теперь страшно захотелось кататься на велосипедах в красивых юбках и жакетах из джерси, играть в гольф или крокет в элегантных пуловерах и гонять на автомобилях во фланелевых пальто. «Да нет у меня никаких платьев», — уверяла я сварливую портниху, грозившую меня выселить. Это просто одежда, которую можно носить в разных комбинациях, словом, ничего такого, что можно было считать посягательством на ее сферу бизнеса. Впрочем, я уже начала рисовать в своем воображении такие платья, которые наконец окончательно освободят женщину от необходимости затягивать тело в корсет и покажут всему миру, что элегантно выглядеть она может и демонстрируя свою естественную фигуру.
Мой банковский счет быстро пополнялся, я надоедала Бою просьбами выкупить договор об аренде и расширить магазин, сняв дополнительные помещения в здании. В списке клиенток у меня теперь было более сотни влиятельных светских дам, включая титулованных, благодаря любезности Китти Ротшильд, которая рекомендовала меня всем своим знакомым. Хотя на светские мероприятия меня еще не приглашали, я стала достаточно известной фигурой и даже удостоилась карикатуры в газете «Le Figaro», где Бой был изображен в виде кентавра с клюшкой для игры в поло и с надетой на ее конец шляпкой, а рядышком, приобняв его, стояла я с коробкой в руке, на которой было написано мое имя.
— Смотри-ка, мы стали знамениты, — сказала я Бою, хвастаясь карикатурой. — И я зарабатываю больше чем достаточно, так что самое время расширяться.
Он нахмурился:
— Надо немного подождать. Все изменится раньше, чем ты думаешь.
— Изменится? Как? До сих пор я всегда была права, — категорично заявила я. — Не хочешь помочь, обойдусь без тебя.