– Коль молчишь, так дело худо, – догадался Иона.
Все то время, что она была у князя, он дожидался ее в карете. Агриппина Юрьевна только брови свела, голову опустила, Иона забеспокоился:
– Неужто так плохо? Скажи, кто продал-то?
– Володька! – в сердцах рявкнула она, отвернув лицо от управляющего. Стыдно потому что было, за сына стыдно. Иона накрыл ладонью ее руку, лежавшую на колене, тем самым оказывая молчаливую поддержку. У помещицы, не избалованной вниманием и заботой, дрогнул голос: – Все, Иона. Не справиться мне с этим. Ты волен уйти…
– От тебя ли то слышу? Ты и не справишься? Быть такого не может. О Наташке подумай, да и о себе тоже.
– Прикажешь сына под суд подвести? – выдавила она, едва сдерживая слезы.
– Понимаю боль твою, Агриппина Юрьевна. Однако и с его стороны негоже так было поступать с матерью и сестрой. Ведь Володя знал, на что шел, стало быть, и тебя освободил от всякой жалости к нему. А меня не прогоняй, я уж с тобой как-нибудь доживать свой век буду.
Она сжала его пальцы в знак признательности и после ободряющих слов Ионы ощутила приток новых сил. Да, Владимир не думал о матери и сестре, а ей надо думать, и прежде всего о Наташе, о внуках. Сын отсек от себя мать, значит, так тому и быть.
– Сегодня же в Петербург едем, – сказала она. – Только Наташе указания дам и тотчас отправимся. Хочу в глаза Володькины поглядеть…
Злой выдался ноябрь. С начала месяца дожди сменялись метелями, а оттепели превращали дороги в болото. Замызганная грязью карета помещицы Гордеевой въехала в Петербург около четырех часов пополудни, но не к особняку Владимира велела ехать Агриппина Юрьевна. Приказала Ионе подыскать подходящую квартиру, чтоб и недорого, и комнат было достаточно, и недалеко от усадьбы сына. Такую квартиру он нашел к вечеру, помещица устала и, не поужинав, на покой отправилась.
Несколько дней промчалось, а не решалась Агриппина Юрьевна навестить сына. В уме подыскивая слова, не находила точных, не знала, с чего начать – с обвинений, упреков, угроз? Обида не давала разуму взять верх и для начала поговорить с сыном мирно. Понимая это, помещица не спешила с визитом. А когда все же решилась сходить к сыну, ее не пустили! Лакей сказал, будто Владимир болен и лекарь не велел к нему никого пускать.
– Да что ж это делается! – рассвирепел Иона. – Опять болен? Да ты никак издеваешься! Ну-ка, пшел вон с дороги!
Лакей, видно, хорошо запомнил прошлую трепку, посему согнулся и в ухо Агриппине Юрьевне прошептал:
– Не серчайте, барыня. Сынок ваш в беспамятстве. Буйные оне-с. Лекарь приказали-с в закрытых покоях держать барина и не пущать к ему людей по причине его опасного поведения. Переждите, а? Денька три… Он поправится.
Иона собрался поспорить с лакеем, но Агриппина Юрьевна потянула его к карете, хотя сама была крайне удивлена:
– Можешь объяснить, Иона, как это: буйный и в беспамятстве?
– Не могу знать, – удрученно качнул тот головой. – А как напутал лакей чего? По роже видно – дурак-дураком.
– Уж не знаю, что и думать.
– А ты, Агриппина Юрьевна, у лекаря справься, что барина лечит.
– Непременно справлюсь, непременно.
И справилась.
– Угнетение духа, – таков был диагноз доктора. Видя, что Агриппина Юрьевна не удовлетворилась ответом, он добавил: – Крайне тяжелая форма.
– Отчего же мне нельзя навестить сына? – спросила она. – Слуга сказал, будто вы не велели пускать к нему.
– Учитывая нынешнее состояние Владимира Ивановича, для него ваше появление будет крайне нежелательно. И для него, и для вас, сударыня. Ему противопоказаны волнения, а вам… вам небезопасно видеться с сыном на сегодняшний день.
– Да уж не тронулся ли он умом? – вдруг осенило помещицу.
– В некотором роде, – уклончиво ответил лекарь. – Любое волнение может губительно сказаться на здоровье графа, то есть его рассудок окончательно расстроится.
– Господи! – схватилась несчастная мать за сердце. – Когда ж это случилось? Я недавно гостила у него, и здоровье сына нашла превосходным. На похоронах жены его мы видались, а прошел-то всего месяц!
– Это случилось после несчастья с сыном Владимира Ивановича.
– С Никитушкой?! Какое несчастье? Вы меня пугаете.
– Ах, простите… – спохватился доктор. – Вы разве не знаете? Дело в том, что Владимир Иванович самолично учил верховой езде сына…
– Он же мал еще, – чуть слышно выговорила Агриппина Юрьевна, уже подозревая, какое несчастье постигло внука. – И что с моим внуком? Да говорите же!
– Вашего внука сбросила лошадь… А родные покойной жены Владимира Ивановича сильно с ним поссорились… В общем, неприятная история.
Помещица подскочила с кресла и, не попрощавшись, ринулась на улицу. Желание видеть внука немедленно, убедиться, что он вне опасности, заставило Агриппину Юрьевну тотчас отправиться к матери Лизы, которая на время забрала ребенка. В этом доме ее хотя бы на порог пустили, лакей попросил подождать. Графиня вышла к гостье сама, но остановилась на верхней ступеньке лестницы и ледяным тоном сказала:
– Сударыня, я прошу вас никогда более не переступать порог моего дома. Вы и ваш сын приносите несчастья.
– Но… я хотела… – залепетала помещица. – Что с Ники?
– Он жив, сударыня, жив. Вы и ваш сын никогда не увидят его, я обещаю. Даже если мне придется поставить сюда пушку и стрелять в вас, я сделаю это.
Подобного стыда и унижения Агриппина Юрьевна не испытывала ни разу в жизни. Жар опалил все ее тело, а лицо так в особенности. Только на квартире она рассказала Ионе и о визите к доктору, и о приеме в доме невестки. Управляющий был потрясен не менее, чем она, что-то бормотал в утешение, но это не помогало. Кто же способен внести ясность в неразбериху? Уж точно не Иона, потому слушала помещица его невнимательно, сама же о другом думала. Когда запас слов Ионы истощился, она сказала:
– Не нравится мне все это. Сердце подсказывает – нехорошие дела творятся в доме сына. Вот что, Иона, найми-ка ты парочку людей. Пускай последят за домом, кто приходит туда, кто уходит. А ежели больше чего узнают, так вознаграждением не обижу.
Вопреки негласному правилу «не выносить сор из избы», она пошла на этот шаг, не думая о репутации сына. И уже вечером следующего дня прослушала отчет.
– Владимир Иванович не выходил, к окнам не подходил, – докладывал первый соглядатай, щуплый на вид и рябой. – Приезжала в карете молодая особа, весьма хороша собой, осталась в доме. С нею был юноша ликом бледен. И он остался в доме.
– А я с экономкой господина графа сошелся, но покуда ничего не вызнал, – сказал второй, рослый и на вид пригожий. – Не беспокойтесь, вызнаю, только скажите, сударыня, что вам любопытно?
– Все, – лаконично ответила она. – Все, что связано с жизнью в том доме. А также слухи, сплетни о моем сыне, любые сведения. Оплачу серебром.
Решимость овладела Агриппиной Юрьевной после позорного приема, который ей оказала мать Лизы, а обеспечил позор Владимир. Не поверив в болезнь сына, она вознамерилась вывести его на чистую воду и воздать по заслугам. Больше думала о Наташе, ведь судьба дочери зависела от Агриппины Юрьевны. А о злоключениях своих отписала в Неаполь младшему брату, который давно уехал в Италию, свыкся с тамошними устоями и был весьма доволен. День и ночь вокруг дома сына шастали шпионы, сама же Агриппина Юрьевна занялась поисками концов, то есть каким образом ее недвижимостью распорядился сын. Кнутов Федор Романович писал купчие, поскольку однажды он же писал купчую на дом, где теперь проживал сын, а деньги дала она. Вот Агриппина Юрьевна и надумала справиться у него, как были проданы земли.
– Сударыня, сделки не совершаются, коль земля заложена, продана или имеет иного хозяина, – недоумевал Кнутов, чем недовольна помещица Гордеева. – А ежели вы, сударыня, желаете вступиться за означенные земли, то к ответу привлекайте того, кто продал их. Заверяю вас, бумаги вашего сына были в полнейшем порядке.
– Но почему купчие подписывал не сын, а его доверенное лицо?
– Такова была воля господина графа. Доверенность составлялась при свидетелях, она скреплена печатями, ваш сын подписал, чего ж вы от нас хотите? Граф давно желал продать одно из имений, справлялся, как быстрей это сделать.
– Одно? – насторожилась Агриппина Юрьевна. – Но он же продал… то есть тот человек, доверенное лицо моего сына, продал пять имений. Скажите, были ли предоставлены графом бумаги, удостоверяющие, что имения принадлежат ему?
– Я же говорил, бумаги были в полнейшем порядке.
– А не скажете ли, когда, в какой день совершалась сделка?
– Скажу-с. – Регистратор открыл толстый том, полистал страницы, ткнул пальцем. – Вот-с, октября десятого дня.
В карету села Агриппина Юрьевна чернее тучи, приказала Фомке гнать по адресу к Мумину.
– Ты, Иона, слыхал, чтоб чужие имения запросто продавали? – возмущалась она. – И знаешь, когда продали мои земли? Десятого октября! Я как раз гостила здесь, у сына. Ну, как это могло быть, как? Что ты вертишься?
– Да заприметил, карета за нами ездит, – глядя в заднее окошко, пробормотал он. – То ли мне… Свернула! Стало быть, показалось. И все ж… Третий день вижу эту карету…
– Ай! – отмахнулась помещица. – Кому тут за нами ездить? И зачем?
На звон колокольчика вышла горничная:
– Господина Мумина нету-с дома.
– Когда же он будет? – спросил Иона.
– Ввечеру приходите, они-с дома в это время.
Иона открыл дверцу кареты перед помещицей, а сам беспокойно огляделся. Не приметил кареты, которая будто нарочно ездила за ними вот уже третий день. Он успокоился, сел напротив озабоченной Агриппины Юрьевны, а она его и огорошила:
– Скажу тебе, что на сердце камнем лежит, не могу освободиться. Сдается мне, бумаги мои Лиза вытащила. – Гордеева так и не посмела сказать – украла.
– Господь с тобой! – вытаращился Иона. – Лизанька? Она ж точно ангел была!
– То-то и оно! – беспомощно всплеснула руками Агриппина Юрьевна. – Уж я и так думала, и эдак… а все равно на Лизаньке сходится! Я хорошо помню, что бумаги были на местах в ящичках. Я ведь открывала их, когда папку твою… Ох, не смотри на меня так, Иона, самой тошно. Да только некому больше забрать их. И очутились они у моего сына.