Анна Михайловна снисходительно улыбнулась:
— Одного хотят — лицезреть ее величество, обратиться с просьбой, обратить на себя внимание. Я не знаю половину из них. Половину из них никогда не пустят к императрице. Но они питают надежду.
— Как же они сюда попали, если никому не известны?
— Отчего «никому»? Каждый кого-то знает из окружения государыни и по доброй воле знакомого или же за деньги смог пройти во дворец. У монаршего двора свои тайны.
В окнах мелькала Дворцовая площадь. Мы прошли, по-видимому, спальню, так там стояло огромное ложе под балдахином, и свернули налево — в кабинет. Первыми нас встретили две собаки — шпиц и левретка: не облаяли, тщательно обнюхали, заглянули в глаза и приветственно помахали хвостиком. В кабинете были только дамы — пять или шесть, исключение составлял Бецкой, восседавший у ширмы в глубине, с книгой на коленях. Сбоку был камин, но не топленый — на дворе еще не ударили холода. Мальчик-арапчонок в белом парике убирал с блюда очистки апельсина и яблока.
Государыня сидела в кресле у стола, уставленного письменными принадлежностями, перед стопкой бумаг, и читала верхнюю из них. Подняла глаза и приветливо улыбнулась:
— Доброе утро, милое дитя. Как вы поживаете? Как дела у мэтра Фальконе?
Поблагодарив, я ответила, что, слава Богу, все идет нормально, и большая модель была бы уже готова, если бы мсье Этьена не раздражали звуки стройки поблизости.
— Да, он мне писал, — вспомнила царица. — Но мсье Бецкой клятвенно заверил, что теперь строители сделались потише. Частный театр нужен Петербургу, государство не в силах содержать много театров.
— Понимаю, ваше величество.
Рассказала ей о Гром-камне в Лахте. Самодержица и тут была в курсе:
— Да, мсье Бецкой мне докладывал. — Обернулась к нему: — Вы уже смотрели его?
Тот привстал в поклоне:
— Третьего дни, ваше величество, вместе с Фельтеном. Камень потрясает своими размерами. Юрий Матвеевич также подтвердил, что находка уникальна, и само Провидение нам ее послало.
— Как же вытащить валун из болота?
— Инженеры наши начали решать сей вопрос.
Снова обратилась ко мне:
— Что же вы стоите, Мари? Будьте любезны, сядьте. Так общаться легче. Знаете, для чего я вас позвала?
— Затрудняюсь ответить, ваше величество. Вероятно, пожелали заказать мне новые работы.
— Это непременно, — согласилась императрица. — Вы, я знаю, в Париже сделали бюст Дидро. Повторите его для меня, пожалуйста. И еще хочу бюст Вольтера. Я с обоими в переписке, и мне будет веселее сочинять им эпистолы, видя их лица перед собой.
— Буду очень стараться. Правда, я Вольтера живьем не видела, и придется воссоздавать внешность по рисункам.
— Да, да, очень хорошо, — покивала Екатерина рассеянно. — Но позвала я вас не за этим. То есть, лучше сказать, не совсем за этим. Главное — все-таки памятник Петру. Беспокоит меня его голова — в смысле том, что мсье Фальконе не поймал пока норов самодержца. Видимо, посмертная маска императора слишком над ним довлеет. Как вы полагаете?
Я смутилась, честно говоря, не считая себя вправе обсуждать деятельность мэтра. Государыня поняла и продолжила:
— Можете не отвечать, ибо истина вполне очевидна. Ну, так вот: а поскольку вы большая искусница по части портретов, предлагаю голову Петра воссоздать вам.
Заявление было столь неожиданным, что слова застряли у меня в горле. Наконец пришла в себя и сказала:
— Но с этической точки зрения… можно ли сие допустить?.. Фальконе — автор, мэтр, классик. Страшный удар по его самолюбию… Боже упаси!
Но царица отступать не хотела:
— Ах, Мари, не заботьтесь о формальностях. Все этические вопросы мы с Бецким берем на себя. Фальконе — он как был автор памятника, так им и останется. Совершенно точно. Вы — его официальная помощница, по его контракту, вот от вас и требуется помощь, только и всего. Сделайте этюд, набросок. А затем он сам доведет до совершенства. Соглашайтесь. Собственно, вы не согласиться не можете. Если не хотите со мной поссориться. Вы ведь не хотите?
— Нет, конечно, ваше величество.
— Значит, по рукам. — Повернулась к Бецкому. — Остальное возьмите на себя, Иван Иваныч. Действуйте от имени моего — я даю вам карт-бланш.
Генерал поклонился:
— Слушаюсь, матушка государыня.
— И пожалуйста, не забудьте о моем обещании сделать Фальконе и Мари нашими академиками. На дворе октябрь. Не затягивайте, милейший.
— Слушаюсь, матушка государыня.
— Обо всех новостях по модели, по Гром-камню и Академии мне докладывайте немедля.
— Слушаюсь, матушка государыня.
— Вот и договорились, — посмотрела на меня с материнской улыбкой. — Ну, ступайте, ступайте, милое дитя. — Протянула мне руку для поцелуя, без перчатки, я увидела голубые прожилки на тыльной стороне ее ладони и красиво подточенные ногти с бесцветным лаком; кожа была мягкая, ухоженная, душистая. — Жду от вас только хороших сообщений. Огорчать русскую императрицу никому не пристало. Помните об этом.
— Помню, ваше величество.
Возвращалась из Зимнего дворца в панике. Разговор с Екатериной сложился, конечно, более чем удачно, мы в фаворе, власти нам благоволят, только как теперь сказать Фальконе о ее идее по поводу головы Петра? Шеф, с его самолюбием, импульсивностью, может сгоряча натворить всяких бед. Не сказать же нельзя, выйдет только хуже, если он узнает от Бецкого, спросит меня: «Отчего молчала?!» Я не знала, что предпринять.
Разумеется, первым, кто меня встретил у дверей мастерской, был Этьен. Начал тормошить:
— Ну? О чем? Как сложилось?
Отводя глаза в сторону, пробурчала:
— Что-то хорошо, что-то плохо…
— Не томи, рассказывай… — Усадил меня на диван напротив. — Для чего вызывала? Новые заказы?
Я поведала все как было — и о заказах, и об Академии.
— Ну а что плохого?
— Понимаешь… только не волнуйся…
— Пресвятая Дева, я уже волнуюсь!
— Государыня предложила… мне… попытаться… так сказать, набросок, этюд… головы…
— Чьей?
— Петра.
У него лицо побледнело.
— Для чего — Петра?
— Чтобы ты в случае моего успеха им воспользовался для монумента…
— Черт! — воскликнул он. — Как она могла? Это черт знает что такое! Чтобы я согласился… чтобы ты… — И лицо его стало красным от гнева. — Ты, конечно же, отказалась?
— Я пыталась ей возражать — правда, правда пыталась. Но она слушать не хотела.
Фальконе вскочил.
— Негодяйка! Дрянь! Гадюка!
— Кто — я? — посмотрела на него в страхе.
— Да при чем здесь ты? А хотя и ты тоже, если согласилась! Обе хороши! Женщины, женщины — чертово отродье!
— Но Этьен, пойми… это императрица…
— Шлюха она, а не императрица. Вот поганка! Всё! Финита ля комедиа! Разрываю контракт, возвращаюсь в Париж.
— Погоди, успокойся. — Я пыталась его образумить. — Ты останешься автором памятника единолично. Я тебе просто помогу… подскажу… если у меня выйдет…
Он шарахнулся от меня, как от прокаженной:
— Ты?! Подскажешь мне?! Пигалица! Девчонка! Прочь пошла! Ненавижу! Дура!
Неожиданно схватил увесистую кувалду и, подняв ее, как знамя, бросился крушить большую модель. Я повисла у него на руке, не давая осуществить это черное дело. Отшвырнув меня, мэтр развернулся и со всей силы размозжил кувалдой голову Екатерины — статуи, которую делали мы с Александром. А вторым ударом снес ей грудь.
Я лежала на полу и рыдала.
Бросив кувалду, он выбежал из мастерской.
Было больно, горько, страшно.
Под собой почувствовала какую-то жижу. Посмотрела — и увидела кровь.
Так я лишилась нашего ребенка.
Глава седьмаяГРОМ-КАМЕНЬ
Между тем де Ласкари развернул кипучую деятельность в Конной Лахте. До начала мокрой осенней погоды упомянутое мною болотце осушили, глыбу начали окапывать. В то же самое время нанятые лесорубы расчищали путь от камня к заливу; напрямую пробивать его не могли из-за неровностей ландшафта — проложили несколько поворотов пути. Тем не менее дело оставалось за главным — как транспортировать гранитного великана? Фальконе с Фельтеном и мастеровыми много раз выезжали на место, делали замеры. Вот их записи: 27 футов вышины, 44 фута в длину, вес примерно 3 миллиона фунтов.[3] Здесь не то что перевезти — сдвинуть с места затруднительно. С одобрения императрицы генерал Бецкой объявил награду — 1600 рублей тому, кто придумает механизмы перемещения.
Предложений появилось несколько, только все они были мало пригодны. И когда уже работы приходилось прекращать из-за неясностей дальнейших действий, появился некий слесарь Фюгнер. Ничего не знаю о нем — ни об имени, ни о месте его службы (судя по фамилии — немец), так как лично с ним не общалась, слышала только от Фальконе, а в ту пору мы, рассорившись, мало разговаривали. Якобы Фюгнер прибыл в Контору от строений и, поймав де Ласкари, изложил ему суть изобретения. Строго говоря, и изобретения-то не было — он читал в старых книжках, что подобным образом в Средние века доставляли каменные блоки на строительство какого-то собора в Германии, кажется, Кёльнского. И хотя, конечно, блоки были легче нашего Гром-камня, смысл механизма оставался оригинальным. Опишу его со слов Александра Фонтена, принимавшего в работах непосредственное участие.
Изготавливалась платформа для тяжести (камня, валуна), снизу которой крепились два желоба, покрытые медью. Точно таких же два желоба на деревянных рельсах клались на землю. Отливались бронзовые шары по размеру желобов. И таким образом шары катились по желобам, перемещая платформу. Рельсы, по которым платформа уже проехала, сзади убирались и клались спереди. Просто и поэтому гениально.
Злые языки говорили, что поскольку де Ласкари внес в проект дополнения и усовершенствования, то и выдал механизм якобы за свой, получив от Конторы 1600 рублей, из которых Фюгнеру отдал всего лишь 500. Но не знаю, насколько это правда. То, что де Ласкари был большим жуком, несомненно (это показали и дальнейшие события), но отважился ли он действовать столь уж беспардонно, не уверена. Вот меня лично он ни разу ни в чем не обманул.