Вскоре брат переехал к мсье Кошону, а сама я, оставшись в одиночестве и поплакав как следует, вспомнила о заветных словах мадам Дидро. Разыскала в клиентском журнале у отца, где записывал он данные покупателей, в том числе и их адреса, по которым следует доставить выполненные заказы, как найти мою тезку. И, собравшись, принарядившись, хоть и с соблюдением траура, я отправилась на улицу Святого Бенедикта, что в Латинском квартале. Поднялась на второй этаж, постояла возле дверей и, решившись, позвонила в дверной колокольчик. Появилась горничная: «Что желает мадемуазель?» — «Будьте так любезны, доложите мадам, что ее хотела бы видеть дочь башмачника Колло». — «Но мадам сегодня не принимает по причине нездоровья». — «Ах, как жаль!.. Дело в том, что отец мой умер, я в отчаянии и решила посоветоваться с мадам Дидро, проявлявшей ко мне ранее доброту и участие…» Неожиданно из квартиры мы услышали женский голос:
— Франсуаза, все в порядке, пропусти ее!
Горничная посторонилась, приглашая меня войти. Я, робея, переступила порог. Роскоши в убранстве не заметила: все, конечно, красиво и дорого, но особого шика не было. Удивили две вещи: полки с книгами и картины в дорогих рамах. Сосчитать количество книг мне не представлялось возможным — тысячи, тысячи, десятки тысяч! Неужели мсье ученый каждую прочел? Как сие возможно?
На пороге своего будуара появилась мадам Дидро в пеньюаре и кружевном чепце. Не напудренная и без макияжа выглядела она много старше, чем обычно: проступали морщинки возле глаз и губ. Ласково сказала:
— Ах, бедняжка, я сочувствую твоему горю… Твой отец был замечательный мастер. Пусть ему земля будет пухом!
Я, конечно, расплакалась от этих слов, а она обняла меня, словно мать, и прижала к своей груди:
— Полно, полно, голубушка — Бог дал, Бог взял. Твоего отца никогда не забудем, но придется приучаться жить без него.
Мы прошли в ее будуар, где стояла кровать с высокими спинками, зеркало о трех створках, столик с пузырьками и флакончиками, стулья, секретер…
— Хочешь кофе?
— О, мадам, — воскликнула я, — как могу я хотеть того, что ни разу не пробовала в жизни?
— Как, ни разу не пила кофе? — удивилась она.
— Мой отец считал, что сие нам не по карману. Да и чай пили тоже редко. Лишь обычную воду, иногда фруктовую, или сок из яблок, больше ничего.
Позвонив в колокольчик, собеседница моя позвала Франсуазу и велела принести нам кофе. Вскоре та возникла с подносом, на котором стояли чашечки, кофейник, блюдечко с пирожными, сахарница и молочник. Разливала сама мадам.
— С молоком? Сахаром?
Я растерянно сказала, что не знаю и что сахар в нашей семье не водился, вместо него шло у нас варенье или мед.
— Ну, тогда попробуй и сахар, и молоко. Вкусно?
— О, божественно!
— Рада, что доставила тебе удовольствие.
Выпив кофе, я слегка успокоилась и смогла как следует осмотреться. Обратила внимание на часы, что стояли возле кровати: циферблат, увитый виноградными лозами, и два ангелочка, прильнувшие к ним. Уловив мой взгляд, дама улыбнулась:
— Нравятся часы?
— Да, красивые. Только личики купидонов какие-то несуразные. Неживые, остекленевшие.
— Фу ты, Господи! — вырвалось у мадам. — Мне так не казалось, но теперь вижу — точно, неживые. У тебя меткий глаз. Настоящий художник.
Я, смутившись, потупилась. А она произнесла:
— Познакомлю тебя с моим супругом. На часах без пяти два пополудни — он обычно работает до двух и не любит, когда его беспокоят раньше времени, но теперь, я думаю, уже можно. Посиди пока в одиночестве. — И она упорхнула, вся в воздушных кружевах и облаке пеньюара.
Ждать пришлось минут двадцать. Я сидела, не шелохнувшись, чтобы ненароком не разбить кофейную чашку и вообще чтобы не сказали, будто из будуара что-то пропало после моего посещения. Наконец, заглянула Франсуаза и кивнула: господа зовут мадемуазель Колло в кабинет к хозяину. Проводила по коридору, подсказала: сюда. Я вошла…
О, мсье Дидро! Первое впечатление было самым ярким: карие глаза (левый чуть косил), очень добрые, смеющиеся, и веселая улыбка — так улыбаются люди, знающие себе цену. Матовое негрубое лицо. Седоватые, чуть взъерошенные волосы. Нос слегка приплюснутый и с большими ноздрями… Сразу захотелось нарисовать его портрет.
При моем появлении он привстал, сделал приглашающий жест рукой. Я присела в бархатное кресло. Он заговорил — голос его оказался выше, чем я ожидала, ближе к тенору, нежели к баритону:
— Рад знакомству, мадемуазель Колло. Мне жена поведала о ваших невзгодах — искренне сочувствую. И готов помочь, если это будет в моих силах. Каковы ваши собственные планы?
Тяжело вздохнув, я ответила:
— Затрудняюсь сказать, мсье Дидро. Мастерскую отца, видимо, придется продать — он был главный в ней, без него ничего не выйдет. Я пока останусь жить на втором этаже, над мастерской, и на вырученные деньги собираюсь пойти учиться — я умею шить, вязать, рисовать… Но определенно пока не решила.
Тут вступила мадам Дидро:
— Тезка скромничает, у нее выдающийся талант рисовальщика. Надо ее отдать в хорошие руки — грамотному учителю, и который думал бы именно об учебе, а не о том, как бы затащить юную красотку к себе в постель.
Мсье Дени рассмеялся этой скабрезной шутке и с игривостью согласился:
— Да, да, я тебя понимаю, дорогая. Что ты думаешь о мэтре Лемуане?
Та, подумав, отозвалась:
— Неплохая кандидатура. У него немало учеников, правда, только юношей, но тем благотворнее — при девице сквернословить станут меньше. А почтенный возраст наставника станет гарантией от постельных домогательств.
— Хорошо, я поговорю с ним. И устроим встречу. Мари-Анн, приходите к нам в воскресенье на обед. К двум часам. Обязательно возьмите с собой свои работы — чтобы Лемуан убедился в ваших способностях… Он добряк известный, я уверен, что согласится. Вы не возражаете?
— О, мсье Дидро, — прошептала я, — у меня нет слов благодарности…
— Ну, покуда благодарить не за что. Ваша красота, простота и целомудрие растопили мое сердце, а талант, я надеюсь, тронет сердце старины Жан-Батиста.
Рассыпаясь в благодарностях, я откланялась.
Оказавшись на улице, поняла, что в испарине вся. Но теперь у меня была надежда!
Я зашла в храм Святого Бенедикта и молилась там, глядя на распятие Иисуса и скульптуру Пресвятой Богородицы.
Глава втораяВ МАСТЕРСКОЙ ЛЕМУАНА
Три оставшихся до обеда дня провела в каком-то лихорадочном состоянии, отбирая лучшие рисунки и обдумывая, что на себя надеть. Есть не хотелось вовсе, лишь заставила себя выпить чай с лимоном и сахаром, подкрепившись багетом с маслом. (При отце такое пиршество нам и не снилось, но теперь я была себе хозяйка.) Навестила Жан-Жака — он, по-видимому, тоже наслаждался свободой от запретов родителя, говорил, что кормят его хорошо, а работа хотя и на ногах целый день, но нетрудная. В общем, я за брата больше не беспокоилась.
Выбор одежды у меня имелся не такой уж большой: в гости я отправилась в темном платье с белым воротником и жабо, на плечах — кружевная накидка, а на голове — небольшой чепец с темной лентой; на ногах — кожаные туфли на не слишком высоком каблуке; вот перчатки под цвет платья и чепца мне пришлось купить; дополняли внешний вид ридикюль и связка рисунков, скрученных в трубочку. Без пятнадцати два я уже была на улице Святого Бенедикта и ходила взад-вперед, коротая время, прежде чем подняться наверх. Наконец, вошла.
Франсуаза встретила меня намного теплее, чем в первый раз, и, приветливо улыбнувшись, провела в гостиную. Там уже сидело несколько господ, все без париков, но с напудренными волосами, в белых чулках и камзолах разных расцветок. Мне, конечно, сделалось страшно в этом высокопоставленном обществе, я почувствовала себя Золушкой, у которой Фея-крестная не успела еще превратить дешевую одежду в бальное платье. Тут на помощь пришла мадам Дидро: ласково представила всем и велела показать принесенные рисунки. Я повиновалась.
Гости стали рассматривать мои художества поначалу скептически, но потом на их лицах скептицизм сменился удивлением, а затем восхищением. Начали выкрикивать: «Превосходно! Великолепно! Несомненный талант!»
Я краснела, кланялась и пыталась понять, кто из них и есть, собственно, Жан-Батист Лемуан. В этот самый момент появилась Франсуаза и доложила:
— Прибыли мсье Лемуан собственной персоной.
И в гостиную вошел плотный, коренастый господин небольшого роста. Был он в сером парике и высоком шейном платке с дорогой брошью. Рукава его камзола, пояс и ботинки также блестели дорогими каменьями. (И не зря, как узнала я позже: он считался придворным скульптором его величества Людовика XV.) Бритое лицо соответствовало возрасту — шестьдесят лет, — всё в каких-то мешочках и складках, синеватые круги под глазами и слегка оттопыренная нижняя губа. Нос мясистый, некрасивый. Но зато лоб высокий — настоящего мудреца, и незлые голубые глаза.
Поприветствовав всех, Лемуан сказал:
— Извините за опоздание, господа, я к вам прямиком из Версаля.
— Как здоровье его величества? — осведомился Дидро.
Скульптор пожал плечами:
— Я надеюсь, что хорошо; но аудиенции не было сегодня; принимала меня маркиза де Помпадур.
И собравшиеся закивали в ответ понимающе.
— Так, боюсь, вы уже неголодны, мсье Лемуан? — обратилась к нему мадам Дидро. — Видимо, во дворце вас попотчевали как следует?
Жан-Батист презрительно фыркнул:
— Если бы, мадам! Только чашечка шоколада и бисквит. Я боялся, что урчание моих голодных кишок помешает нашему серьезному разговору.
Гости рассмеялись.
— Так чего мы ждем? Господа, к столу, к столу! — пригласила моя тезка.
Усадила меня от себя по левую руку. Это было почетно, но и напряженно: без конца угощала то одним, то другим блюдом и пеняла, что мало ем. Я действительно, несмотря на долгий пост накануне, не могла проглотить ни кусочка, как бы ни были они ароматны и привлекательны; лишь невесело жевала тарталетки с фуа-гра и пила холодную воду. Взгляд мой был прикован к скульптору — внутренне восхищалась его непринужденностью, светскими манерами и, конечно, аппетитом: ел он буквально за троих. Наконец, после всех перемен и десерта встали из-за стола. Лемуан с чашкой кофе устроился в кресле, что стояло между двух высоких окон, выходивших на улицу Святого Бенедикта. И мадам Дидро подвела меня к скульптору: