– Пеняй на самого себя! – говорит тётя Нильсон. – Если бы не ты, мы бы так не обнищали. Ты сам тащишь последний грош в «Забегайку» и всё проматываешь со своими дружками-пьянчужками.
«Забегайка» – захудалый кабак, в котором, что ни день, сидит и пьянствует дядя Нильсон, так говорит Линус Ида.
Напрасно тётя Нильсон так сказала. Дядя Нильсон, и без того сердитый, ещё сильнее разозлился.
– И зачем только я женился на этом чучеле! – кричит дядя Нильсон и хлопает себя по лбу.
Тётя Нильсон сидит на кухонном диванчике и читает газету, но дядя Нильсон глядит на неё так, точно видит перед собой по крайней мере гадюку.
– Вот навязалась на мою шею! Неужели раньше ни одного балбеса не нашлось, чтобы захотел на тебе жениться?
– Как же не нашлось! Один нашёлся, – спокойно отвечает тётя Нильсон.
Дядя Нильсон затрясся от возмущения:
– Почему ж ты за него не выскочила?!
А тётя Нильсон смеётся:
– Вот именно что выскочила!
Ответ тёти Нильсон можно понимать: дядя Нильсон и есть тот балбес. Дяде Нильсону это совсем не понравилось.
– Я никому не позволю обзывать меня балбесом в моём собственном доме! – заорал он на тётю Нильсон.
Дядя Нильсон берёт пиджак и шляпу и собирается уходить.
«И пускай себе идёт! – подумала Мадикен. – Так даже лучше». Она боится, когда люди при ней скандалят.
– Куда это ты собрался? – спрашивает тётя Нильсон. Надо же, какая она бесстрашная!
Дядя Нильсон посмотрел на неё очень строго:
– Сколько раз я тебе говорил, что умная жена никогда не задаёт мужу таких вопросов!
– Ладно, ладно, – говорит тётя Нильсон. – Можешь передать привет своим дружкам-пропойцам.
Тут бы Мадикен перепугалась до беспамятства, если бы не Аббе. Но Аббе рядом, он преспокойно продолжает месить тесто. Аббе и ухом не ведёт, хотя дядя Нильсон такой сердитый. Сейчас он перестал месить, собираясь кое-что сказать дяде Нильсону.
– Слушай, папаня! Как по-твоему, станет ли умный человек кричать на свою жену и скандалить напропалую? Разве так поступают умные люди?
«Какой храбрый Аббе, чтобы так вмешаться!» – думает Мадикен.
Дядя Нильсон уже взялся за дверную ручку, но при этих словах он оборачивается и печально качает головой:
– Сын мой! Умный человек никогда не женится. Намотай это себе на ус, пока не поздно!
– А ты у нас и впрямь дурачок, бедненький папанечка! – говорит ему Аббе.
Дядя Нильсон уходит.
Тётя Нильсон расстроилась, но, как всегда, заступается за дядю Нильсона.
– Всё-таки его жалко, – говорит она. – Как-никак комод – самая лучшая вещь в доме. Поэтому он на меня и сердится.
– Ну уж нет! – говорит Аббе. – Самое лучшее, что у нас есть, – это ты, маманя. Хотя и ты иной раз глупишь не хуже папани.
– И то правда! Глупа я, конечно, – говорит тётя Нильсон и, немного подумав, прибавляет: – Да и ленива к тому же. Хотя, наверное, не настолько, как наш папаня.
Затем она снова углубляется в газету. Газету ей даёт бесплатно папа Мадикен, и она прочитывает её всю, не пропуская ни слова.
– Умный человек твой папа, – говорит она, обращаясь к Мадикен. – И ведь, поди ж ты, понимает нас, бедняков!
Но потом ей, как видно, попалось в газете что-то особенно интересное, она перестала разговаривать и углубилась в чтение.
Мадикен и Аббе пошли в комнату, чтобы взглянуть на комод. Он очень красивый, полированный, а сверху украшен мраморной доской.
– Прощай, комодик! – с грустью говорит Аббе.
Потом он ведёт Мадикен посмотреть на кроликов. Клетка с кроликами стоит у дровяного сарая. Их там двое. Одного Аббе назвал Маманей, другого – Папаней. Папаня – бурый, а Маманя – серенькая. Скоро у них будут детки. Мадикен с нетерпением ждёт, когда они появятся.
– Вот только, понимаешь ли, какая вышла закавыка! – говорит Аббе. – Крольчата будут не у Мамани, а у Папани. Ты расскажи это своему папе, пускай об этом напишут в газете. У меня и заголовок готов: «Чудо природы у Аббе Нильсона».
Мадикен спрашивает, не ошибся ли он, когда давал кроликам имена, и не лучше ли будет их переменить – Папаню назвать Маманей, а Маманю – Папаней. Но Аббе и слышать не хочет о таком предложении.
– Уж как назвал, так назвал! Что бы ты сказала, если бы твой папаня взял да и переменил твоё имя на Карла Фредерика?
Мадикен соглашается, что в этом бы не было ничего хорошего. Она помогает Аббе собирать для Папани и Мамани листья одуванчиков, и в самый разгар работы мимо них проходит тётя Нильсон, одетая в выходное платье.
– Я пошла в город, скоро вернусь, – говорит она, закрывая за собой калитку.
Аббе долго провожает её глазами.
– Только бы она не вздумала тащить домой папаню, а то он нам потом весь дом разнесёт!
Тут Мадикен опять вспомнила про комод и осторожно спросила Аббе, сильно ли он будет расстраиваться, если комод придётся отдать. Мадикен не хочет, чтобы Аббе расстраивался.
– Да чего уж там! Одним комодом больше или меньше – не всё ли равно! – говорит Аббе.
Он усаживается на качели и начинает рассказывать о бесчисленных комодах, которые стояли у бабушкиной бабушки в графских покоях. Вот это была тётенька богатая так богатая! По словам Аббе, у неё все пальцы были унизаны бриллиантовыми перстнями. Когда она месила тесто для крендельков, то, бывало, потеряет несколько бриллиантов и даже не заметит, что они остались в тесте.
– Тесто, оно ведь липучее, – объясняет Аббе, чтобы Мадикен поняла, почему в нём терялись бриллианты. – Какая-нибудь бабуся примется жевать кренделёк и вдруг слышит – вставные зубы обо что-то хрустнули! Она думает: что такое? Выплюнет, а там драгоценный камень! Ну, бабка-то наша была не жадная. Люди несут ей бриллиант обратно, а она им говорит: «Оставьте себе! Уж что в тесто намешано, того обратно не берут. А бриллиантов у меня – что песку на берегу морском. Чего уж там жадничать!» Так вот и говорила.
С Аббе не соскучишься, и время с ним проходит быстро. Не успела Мадикен опомниться, глядь – тётя Нильсон уже и вернулась. Дядю Нильсона она не привела, зато принесла с собой два большущих пакета. Аббе и Мадикен бегут за нею на кухню – любопытно же узнать, что там такое. Но тётя Нильсон их гонит:
– Мне надо похозяйничать без вас. Я хочу приготовить кое-какое угощение. Мы давно ничего не видели, кроме селёдки с картошкой, пора наконец побаловать себя для разнообразия чем-то другим.
– Откуда же ты взяла денег? – спрашивает Аббе.
– А это уж моё дело! – говорит тётя Нильсон.
Вид у неё очень довольный, и она спрашивает Мадикен, не хочет ли та сегодня поужинать в Люгнете.
– Сбегай-ка ты домой и спроси разрешения! – говорит тётя Нильсон.
Мадикен с удовольствием побежала спрашивать. Её почти никогда не приглашали к столу у Аббе. Такое приглашение для неё приятная неожиданность, и мама тоже должна это понять, хотя она не любит, когда Мадикен ходит в гости к Нильсонам.
Мама не возражала. Она только пригладила Мадикен волосы, надела ей чистый передник и напомнила, что надо вести себя хорошо и не забыть сказать спасибо.
Радостная и полная нетерпеливого ожидания, Мадикен помчалась в гости к Нильсонам и возле их калитки с разбегу налетела на дядю Нильсона. Он возвращался домой трезвый и мрачный, словно и не ходил в пивную. По крайней мере, Мадикен не заметила в нём никакой перемены.
– Вся жизнь – борьба, – говорит дядя Нильсон. – Ты, Мадикен, этого ещё не знаешь. А люди очень безжалостны. Ни один человек во всём городе не хочет одолжить каких-то паршивых двести крон, сколько ни проси и ни унижайся.
Он берёт Мадикен за руку, и они вместе входят в кухню.
А там тётя Нильсон хлопочет у плиты, гремя кастрюлями и сковородками. Дяде Нильсону она приветливо кивнула:
– Хорошо, что ты пришёл. Сейчас будем кушать.
И вот угощение на столе, да ещё какое! Такого пиршества Мадикен ещё никогда не видывала в этом доме! Тут и телячьи отбивные в сливочном соусе, и омлет с грибами, и нежный картофель с солёными огурцами, и несколько сортов сыра, и пиво, и лимонад, а для дядюшки Нильсона ещё и кое-что покрепче!
Дядя Нильсон выпучил глаза от удивления.
– Уж не рехнулась ли ты, часом? – спрашивает он тётю Нильсон.
Но она говорит, что нет, мол, не рехнулась. И тогда у дяди Нильсона глаза разгорелись при виде богатого угощения, потому что он очень проголодался. Мадикен тоже проголодалась, и Аббе, сияя от удовольствия, сам положил ей на тарелку всего помногу – и омлета, и телячью котлетку.
– Вот так, – говорит он, – едали, бывало, в доме у бабушкиной бабушки.
Все уселись за стол и стали пировать, позабыв, кажется, про комод и про фабриканта Линда, который вот-вот должен прийти, чтобы испортить всё удовольствие.
Когда все наелись, тётя Нильсон и говорит дяде Нильсону:
– Дай-ка мне свою тарелку!
Дядя Нильсон берёт тарелку и хочет ей протянуть. Смотрит, а под тарелкой что-то лежит! Оказывается, это деньги – две бумажки по сто крон. Дядя Нильсон как увидел, так и ахнул:
– Ну и ну! Где же это ты ухитрилась взять взаймы?
– Это не взаймы! – говорит тётя Нильсон.
Дядя Нильсон строго на неё посмотрел и спрашивает:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что украла деньги?
На такую глупость тётя Нильсон и отвечать не стала.
Но дядя Нильсон не отстает от неё. Он непременно хочет узнать, откуда у тёти Нильсон взялись деньги. Наконец она говорит:
– Я запродала себя доктору Берглунду.
После этого наступает молчание. Потом дядя Нильсон как заорёт:
– Так я и знал – рехнулась! Ты действительно рехнулась!
Тогда тётя Нильсон пускается в объяснения. Взяв газету, она пальцем показывает то место, где всё ясно и чётко написано.
– Если так делают в Стокгольме, отчего бы и мне не сделать! – говорит тётя Нильсон, а затем все узнают от неё, что же люди делают в Стокгольме. Там бедняки идут в больницу к докторам и продают своё тело для того, чтобы доктор мог его потом разрезать. Живых людей, конечно, никто не режет. Ты получаешь несколько сот крон и можешь их использовать при жизни, как тебе заблагорассудится, а когда умрёшь, доктор получит твоё тело. Докторам надо знать, как человек устроен внутри, чтобы не ошибиться, когда они будут делать больному операцию.