— Ну конечно, так оно и есть, — соглашается папа — только бычки, должно быть, не слышали, что сказала учительница.
— Да, но, значит, ещё опаснее сидеть на дереве, — предполагает Мадикен.
— Может быть, — отвечает папа — но сейчас делать нечего. Эти бычки не собираются вступать с нами в дискуссию.
И тут начинается ливень. Сверкает молния, гремит гром грохот стоит такой, что дыхание перехватывает. Гроза так неистовствует, что мама бледнеет, а Лизабет громко ревёт от ужаса. Мадикен тоже напугана, ну разумеется, напугана. Но в этой испуганной Мадикен живёт другая Мадикен, которая, сидя на дереве, дрожит от тайной радости, что бывает же на свете такое страшное и красивое, такое опасное и величественное. И она снова чувствует в себе жизнь.
А вот Лизабет не чувствует в себе никакой жизни.
— Мама! — кричит она — Я хочу домой!
Мадикен обнимает её и пытается утешить.
— Милая Лизабет, гроза скоро пройдёт, не плачь!
И гроза, конечно же, проходит. Почти так же быстро, как и началась. Словно старичок-ясновичок взял вдруг метлу и смёл с неба все облака. Небо опять голубое, а их луг сверкает так, будто только что спустился сюда из рая.
Но Лизабет недовольна. Она насквозь промокла и замёрзла, ей надоело сидеть на дереве.
— Я хочу домой! — кричит она, И потом добавляет: — Чёртовы бычки.
Ведь эти слова только что сказал папа и, значит, повторять их не слишком опасно, а то Линус-Ида говорит, что, если будешь ругаться, попадёшь прямёхонько в ад.
— Ты слышишь, Юнас? — укоризненно произносит мама.
Но тут случается нечто, поглощающее их внимание. Бычки, которые так упорно и спокойно простояли под берёзой всю грозу, вдруг разворачиваются и во всю прыть мчатся назад к своему загону, словно кем-то преследуемые. Папа смеётся:
— На них напал слепень! Так им и надо!
И, не дожидаясь, пока последний бычий зад исчезнет из вида, все четверо слезают с берёз, мокрые и до глубины души довольные, что снова стоят на земле. Теперь им по-настоящему хочется домой, Мадикен с Лизабет дрожат от холода в своих мокрых платьицах. Это никуда не годится, говорит мама, платья надо снять. Из большой клеёнчатой сумки она достаёт тёплые кофты и купальную простыню, в которую они закутываются, прежде чем прыгнуть в плоскодонку. Только папа, понятно, ни во что не закутывается, ему и так не будет холодно, ведь он сидит на вёслах.
— Главное, чтобы все три мои девочки не простудились и я благополучно доставил бы их домой, — говорит он.
Мадикен с Лизабет сидят на корме, им так хорошо, и они сейчас так всем довольны. Им нравится эта речка. А как приятно скользить вперёд вдоль зелёных ветвистых берегов. Кажется, будто движешься по длинному изумрудному залу, потолок и стены которого сделаны из шелестящей листвы. Вода сверкает в лучах вечернего солнца, а небо полыхает вдали, там, где солнце надумывает вскоре закатиться.
— Какой чудесный день рождения был у тебя, мама! — восхищается Мадикен.
— Да, действительно, — мама соглашается с ней.
— Хотя сидеть на дереве… — говорит Лизабет. — Папа, а кто такой этот слепень?
И папа рассказывает ей, что слепень — это такая противная кусачая муха, которая сосёт кровь у коров, бычков и телят, поэтому они ужасно пугаются, едва только заслышат жужжание слепня, и убегают так быстро, словно за ними гонится лев.
— Ну и повезло же нам, что прилетел этот слепень! — радуется Мадикен.
Папа с минуту отдыхает на вёслах, глубоко задумавшись.
— Какая же я всё-таки кляча — произносит он — Мама усмирила Линдквиста засахаренным миндалём, а один маленький, жалкий слепень сумел отогнать от меня целое стадо бычков, пока я болтался на дереве. Какая же я всё-таки кляча!
— Никакая ты не кляча! — кричат тогда папе все его девочки, чтобы утешить родного человека, а Мадикен быстро сочиняет для него утешительную песенку:
— И когда мы приходим к ма-малюточке папе,
То он вовсе и не кляча,
Не кляча он у нас,
Гоп-гоп, тра-ля-ля-ля-ля,
Гоп-гоп, тра-ля-ля-ля-ля,
Он вовсе и не кляча,
Не кляча он у нас!
Лизабет ликует: до чего здорово придумала Мадикен!
— Мы можем назвать её «Клячина песня» и спеть папе в день его рождения.
И они горланят «Клячину песню» снова и снова до тех пор, пока у папы полностью не пропадает желание, чтобы его утешали.
— Спасибо, этого пока достаточно, — говорит он.
И вот уже видны мостки Юнибаккена. На мостках стоит Сассу и лает. Теперь он, разумеется, сердит, что не отправился с ними на пикник. И как только Мадикен выскакивает из лодки на землю, Сассу прыгает на неё и жалуется.
— Но ты же сам захотел остаться дома с Альвой, ты забыл? — спрашивает пёсика Мадикен. — А то мог бы поохотиться сегодня на бычков.
— Но за него это сделал господин Слепень, — заключает Лизабет.
МИЯ
За воскресеньем, хочешь не хочешь, наступает понедельник, говорит обычно папа. Наступает они на этой неделе тоже. Мадикен надо идти в школу. Однако не чувствуется, чтобы ей хотелось вставать. Но вставать надо, и немедленно. Нельзя опаздывать. Мадикен однажды опоздала, это было ужасно. Стоять за закрытой дверью классной комнаты и слушать, как в классе уже поют «Солнце ясное восходит», а когда пение заканчивается, заставить себя постучать в дверь и войти — о, это было ужасно! Все глазели на неё и видели, что она плачет, и это было хуже всего. Но учительница ни капельки не рассердилась, она сказала только:
— Что с тобой? У тебя болит живот?
Мадикен очень любит свою учительницу, и вообще ходить в школу весело. Вот только бы избавиться от этой глупой Мии!
Она рассказывает папе о Мии. Почти каждое утро Мадикен вместе с папой выходит из дому, папа идёт в газету, а дочка — в школу. Они успевают о многом переговорить по дороге, пока не расходятся в разные стороны на углу у кондитерской.
— Я ей ничего не сделала, — говорит Мадикен, — и всё-таки она вечно ко мне пристаёт. Она вообще-то ко всем пристаёт, но больше всех — ко мне.
— Мия — это та самая рыженькая девочка, что живёт за домом Линус-Иды? — спрашивает папа.
— Да, они обе рыжие и противные, и вшивые к тому же, Мия и её сестра.
Мадикен сердится при одной только мысли об этой девчонке, она не забыла, как та обидела её у майского костра.
— Не удивлюсь, если в один прекрасный день и у меня тоже заведутся вошки. Ведь Мия сидит за мной и дёргает меня за волосы, но так, чтобы учительница не видела.
— В таком случае эта Мия действительно ужасна, — заключает папа. — А что делаешь ты?
— А я ка-ак тресну её… Ну конечно, так, чтобы учительница не видела.
— Ах, вот как, — говорит папа.
— А знаешь, что она сказала однажды на уроке рисования? Учительница сказала, что мы можем рисовать всё, что хотим: дом, или кошку, или маму папой, ну, в общем, всё, что угодно. Тогда Мия и говорит: «А мы такие бедные, что у нас нет средств завести себе папу». Глупо, да?
Но в этом папа не согласен с Мадикен.
— Может быть, лучше пожалеть Мию хоть немного, тебе не кажется?
— Не-е, она такая вредная, — возражает Мадикен.
О чём девочка не рассказывает папе, так это о том, что Мия постоянно дразнит её Виктором. Тем самым толстым Виктором, который иногда угощает Мадикен карамельками, но Мию это вовсе не должно касаться.
— Ах, какой у тебя жених, толстый, видный! — говорит Мия, и Мадикен приходит в ярость.
Однако сердится она не только на Мию, но и на Виктара тоже. Хотя он ничего плохого не делает, сидит себе за партой в конце ряда у окна да украдкой поглядывает на неё.
— Ты чего уставился? — спрашивает его порой Мадикен.
— Не твоё дело, — бурчит Виктор, краснея.
Но Мия-то уж понимает, что к чему.
— Ха-ха, он влюблён в тебя! Такой толстый, видный! А ты небось и рада?
— Глупее тебя нет никого во всей школе, — говорит тогда Мадикен, да так она и думает…
В этот понедельник первый урок у них — закон божий. В нём Мадикен преуспевает, за что может поблагодарить Линус-Иду. Потому что когда Линус-Ида приходит в Юнибаккен стирать и мыть полы, она всегда рассказывает Мадикен и Лизабет захватывающие истории из Библии. О Давиде и Голиафе, о Моисее в тростнике, об Иосифе в колодце, о трёх мужах в печи огненной, о Данииле в львином рву и о злом царе Ироде, который умертвил столько маленьких мальчиков в далёкой Иудее, когда Иисус был совсем ещё крошкой. Все эти рассказы Мадикен слышала много раз и плакала над ними. Хотя больше всего она плачет, когда Линус-Ида рассказывает, как зло и беспощадно поступили с беднягой Иисусом, как его били и подвесили на кресте, а он, несмотря ни на что, был так добр и терпелив.
«Уж они его и мучили, и лютовали над ним нещадно, а он, болезный, даже не ойкнул ни разу», — уверяет Линус-Ида.
Она рассказывает и об аде тоже, о том, какие ужасы ждут там тех несчастных, которые плохо ведут себя здесь, на земле. Но мама однажды решительно сказала, чтобы Линус-Ида кончала с этими россказнями. Нет никакого ада, заявляет мама.
«А я толкую, я толкую, погодите только, вот придёт судный день, тогда поглядим, есть преисподняя или нету», — угрожающе произносит Линус-Ида.
Судный день — это ужасный день, когда все мертвецы встанут из могил и бог будет решать, кому из них идти на небо, а кому — в ад. Мадикен содрогается при одной только мысли об этом, но Лизабет говорит: «Да нет никакого ада, мама же сказала!»
Однако Линус-Ида крепко верит и в судный день, и в преисподнюю, а когда мама иной раз говорит старушке, что она слишком надрывается на работе и ей непременно нужно немного отдохнуть, чтобы у неё не болели так ноги, Линус-Ида отвечает: «Отдыхать, ну нет уж, такое позволительно, только когда сойдёшь в могилу. Хотя могу поклясться, что мне не доведётся толком отдохнуть, ибо Страшный суд наверняка грянет на другой же день, как помру, и мне сызнова надо будет подниматься на свои бедные старые ноженьки».