ОСТЕРЕГАЙСЯ ЛИСЬЕГО КАПКАНА!
К сожалению, предостережение не помогло. Дядюшка Нильссон уже попал в капкан и, очевидно, давно попал, иначе зачем бы он стал так дико кричать.
Увидев Альву, он умолкает и лишь тихонько стонет и жалуется:
— Что за чертовщина впилась мне в ногу? Никак не могу от неё освободиться. Бог знает, что это такое, но ведь как больно!
Альва тут же начинает действовать. У неё сильные пальцы, и когда вскоре дядюшка Нильссон вылезает из капкана, он даже плачет от благодарности.
— О, Юнибаккенский Ангел, за это тебе воздастся сторицей на небесах и на земле, буль уверена!
Прибегает тётушка Нильссон в серой шали, наброшенной поверх ночной рубашки, Она останавливается как вкопанная и смотрит на дядюшку Нильссона, Он поднимает дрожащую руку.
— Молчи, Эмма! Я истекаю кровью, я скоро умру, и тогда ты раскаешься в своих жестоких словах.
Нельзя быть таким несправедливым, считает Мадикен, ведь тётушка Нильссон так редко говорит дядюшке Нильссону жестокие слова! Она и сейчас ни в чём его не упрекает.
— Ты не умрёшь, — только и произносит она — Но какого же ты свалял дурака! Как ты додумался поставить капкан в этой самой дыре? Ты же всегда в неё лазишь, чтобы сократить путь. Когда возвращаешься по ночам из «Весёлой Чарки».
— Иногда человеку изменяет память, — строго отвечает дядюшка Нильссон. И, поддерживаемый женой, пошатываясь, плетётся к дому.
— Вот вам и меховой воротник, — бормочет Альва.
Она берёт лисий капкан и забрасывает его как можно дальше.
— Чёртова водка, — говорит она в заключение. — Пойдём спать, Мадикен!
ЖИТЬ В ДЕРЕВНЕ НЕ ТАК ОПАСНО, КАК ДУМАЕТ МАМА
Мама с папой собираются съездить ненадолго в Копенгаген. Об этом они сообщают однажды за завтраком, и Мадикен сразу же скисает.
— Вот вам всегда так весело, а мы с Лизабет всё слоняемся тут из года в год и умираем от тоски.
Жизнь в Юнибаккене начинает вдруг казаться ей до ужаса скучной. Её уже не радует ни лето, ни летние каникулы.
После обеда они с Лизабет сидят на крылечке чёрного хода и обсуждают свою юнибаккенскую жизнь, и чем больше Мадикен думает об этой жизни, тем безрадостнее она ей представляется.
— Купаться, качаться на качелях, играть в крокет… неужели это всё, что нам суждено на этом свете? — с горечью спрашивает она.
— Нет, не всё. Ещё мы будем поливать свои грядки и обмолачивать нашего ёжика, — добавляет Лизабет.
— Обмолачинать ёжика? Что ты имеешь в виду? — интересуется Мадикен, она хочет сразу же внести ясность в слова Лизабет, даже если и думает сейчас совсем о другом — Ты ведь просто даёшь ёжику молоко, а вовсе не обмолачиваешь его!
Как не обмолачиваю? — удивляется Лизабет — Ты же сама сказала, что я даю ему молоко. И ты тоже даёшь ему молоко, значит, мы обе обмолачиваем его. А как же иначе? Только мне всё равно больше хочется поехать в Копенгаген.
— Мне тоже, — отзывается Мадикен.
Они входят в дом и категорически заявляют маме, которая моет в кухне посуду, так как Альва Сегодня свободна после обеда, что тоже хотят в Копенгаген.
— К сожалению, вам нельзя ехать с нами, золотые мои бомбошечки, — ласково говорит мама — Но мы постараемся придумать для вас что-нибудь другое, столь же интересное.
— Например, вытирать посуду, да? — кисло цедит Мадикен, потому что мама тут же нашла дочкам работу, дав им в руки по полотенцу.
— Эх ты, фрёкен Простокваша… — говорит папа.
Больше он не произносит ни слова, а лишь смотрит на Мадикен так, что ей становится стыдно.
Папа моет в кухне пол. Мадикен знает, что ни один папа в городе не стал бы заниматься подобной работой. А ещё она знает, что её папа не такой, как другие. И любит его за это. Хотя сейчас и киснет как простокваша.
Внезапно раздаётся стук в дверь, и кто же, вы думаете, входит в кухню, как не Турэ с Яблоневого Холма, сын Петруса Карлссона, чьи бычки чуть было не испортили весь мамин день рождения. Турэ приносит яйца, которые заказывала мама. Он заметно разочаровывается, не застав Альвы дома, подмечает Мадикен, ведь Альва ему очень нравится.
Мама угощает юношу кофе, который он тоже любит. Они сидят за столом в кухне: Турэ, мама и папа, пьют кофе, чашку за чашкой, и разговаривают о том о сём. Хотя Турэ застенчив и сам говорит не слишком много. Он лишь время от времени посмеивается тихо и добродушно, как смеются все его домочадцы с Яблоневого Холма.
— Чем вы сейчас занимаетесь? — спрашивает папа.
— Возим сено, — сообщает Турэ.
— А-а-а, значит, вы ездите на возах с сеном! Как вам весело! — завидует Лизабет.
— А тётушка Карлссон тоже ездит на возах? — интересуется Мадикен, потому что ей любопытно, каким образом мама Турэ, которая весит почти сто килограммов, избирается на воз с сеном.
— Ездит на возах? Да нет же, — отвечает Турэ. — Мать занимается дома по хозяйству и доит коров. А мы с отцом и Майей возим сейчас сено, а позднее будем собирать урожай, обмолачивать пшеницу…
— Как же вам весело на Яблоневом Холме! — снова восторгается Лизабет — Доите коровушек, ездите на возах с сеном, обмолачиваете пшеницу! А мы здесь с Мадикен обмолачиваем одного только ёжика.
И вдруг случается чудо. На следующее утро, едва только девочки просыпаются, входит папа и говорит, что Мадикен с Лизабет могут пожить на Яблоневом Холме, пока они с мамой будут в Копенгагене.
— Вы хотите?
Ну ещё бы! Очень даже хотят. Мадикен и Лизабет, конечно, понимают: это не совсем то, что поездка в Копенгаген, но всё-таки! Они тут же вскакивают с постели и начинают упаковывать вещи, которые возьмут с собой в дорогу. Мама приходит помочь им и, пользуясь случаем, даёт дочкам наставления. Довольно много всяких наставлений. Она боится отпускать своих девочек на Яблоневый Холм. Но папа считает, что детям полезно пожить самостоятельно и испробовать свои силы.
— Да и что может случиться? — удивляется он — Более спокойного места, чем Яблоневый Холм, на всей земле не сыщешь.
— А бычки? Или ты забыл? — напоминает ему мама.
И предупреждает, чтобы Мадикен с Лизабет не подходили близко ни к бычкам, ни к бодучим баранам, ни к норовистым лошадям, ни к злобным коровам, ни к острым косам, ни к глубоким колодцам. Им запрещается падать в навозные лужи и сваливаться с нагруженных сеном возов, им следует остерегаться змей и клещей, слепней и двухвосток, шершней и других насекомых, которые могут их ужалить.
Теперь Яблоневый Холм представляется Мадикен отнюдь не самым спокойным, а, напротив, самым опасным местом на земле.
— А больше нам ничего не надо запомнить? — спрашивает она.
Ну разумеется, они должны регулярно умываться и чистить зубы по утрам и вечерам, не забывать говорить «спасибо» после еды, ложиться вовремя спать, слушаться взрослых и быть вежливыми с тётушкой и дядюшкой Карлссонами, которые так любезно принимают их в самый разгар сенокосной страды.
— А с Майей и Турэ нам можно вести себя, как обычно? — спрашивает Лизабет.
Жизнь на Яблоневом Холме начинает казаться ей не слишком заманчивой.
Мама с папой тоже собираются в дорогу. Папа радуется и напевает: «Мы поедем в Копенгаген денька на два, на три..», но мама не перестаёт думать об опасностях на Яблоневом Холме и с трудом понимает, как она только отваживается уехать.
— Я была бы спокойна, если бы знала, что дети остались дома, в Юнибаккене, с Альвой — объясняет она папе, Но папа решительно заявляет, что хочет, чтобы его дети увидели, как живут другие люди, чем они занимаются. Дети должны знать, что жизнь не везде такая, как в Юнибаккене.
Ну конечно, мама это понимает, но всё-таки беспокоится и непрестанно спрашивает Мадикен, хорошо ли та запомнила её наставления.
— Ну да, — отвечает Мадикен и повторяет все напутствия, слегка поддразнивая маму: — Нам надо остерегаться тётушки Карлссон, чтобы она нас не укусила. И ещё мы должны регулярно умывать дядюшку Карлссона в навозной луже по утрам и вечерам, и не подходить слишком близко ни к каким зубным щёткам, и обязательно быть послушными и вежливыми с бычками, так?
— Да, примерно так, — вздыхая, говорит мама — Но хорошо, если бы ты запомнила ещё и то, что ты старшая сестра и на сей раз должна быть немного разумнее.
Рано утром Альва отвозит обеих девочек в лодке на Яблоневый Холм. Они всплакнули немножко, прощаясь с мамой и папой, которые очень спешили на поезд. И ещё они немножко всплакнули, прощаясь с Альвой, когда она сдавала их с рук на руки тётушке Карлсон в кухне её дома на Яблоневом Холме. Заметив, что детям грустно, тётушка Карлссон говорит:
— Не хотите ли пойти со мной покормить цыплят?
Ну конечно, они хотят. Цыплятки такие маленькие, хорошенькие, да и мама не говорила, что их надо опасаться. Теперь девочки больше не плачут, и Альва преспокойно может ехать домой.
— Да, можешь ехать, — отпускает её Лизабет, и они с Мадикен торопятся на птичник.
Там полным-полно цыплят, и все они хотят варёных яиц, которые приносят им Мадикен и Лизабет. Тётушка Карлссон разрешает каждой из девочек подержать цыплёночка в руках, только совсем чуть-чуть. А потом дети идут за ней в курятник собирать снесённые курами яйца.
— Что вы делаете? Не дразните петуха! — пугается тётушка Карлссон. — Ведь когда он злится, он норовит выклевать глаза.
Ого, если бы только мама знала!
— Про петуха она забыла, — говорит Мадикен.
Тётушка Карлссон не понимает её слов, а вот Лизабет — той всё ясно.
Однако петух не может до смерти перепугать их, и вот уже девочки начинают всё больше и больше осваиваться на Яблоневом Холме. Крестьянская усадьба Карлссонов на редкость привлекательна, её красные домики уютно расположились высоко на холме среди яблонь и вишен. Да там кто угодно мог бы распрекрасно прижиться.
— Представляешь, мы будем здесь целых четыре дня, — говорит Лизабет — Ну разве ты не рада, Мадикен?
— Да-а, — отвечает Мадикен. — А в Копенгаген я никогда в жизни не поеду, так я решила.