А Лизабет, смеясь, с трудом поднимается с пола. Она и не предполагала, что на балу может быть так весело! Только кто же это стоит перед ней, если не бургомистерша? Эта дурочка наконец-то перестала разевать рот. Но виду неё очень строгий. Лизабет не понимает, почему.
Бургомистерша многозначительно спрашивает девочку:
— Лизабет, дорогая моя, ты знаешь, кто я?
— Зна-а-аю… Но мама дала мне десять эре, — отвечает Лизабет, смеясь ей прямо в лицо.
Бургомистерша не может понять, что сие значит, и потому сама объясняет, кто она такая.
— Я — бургомистерша Далин. И меня очень огорчает, что маленькие девочки не хотят сидеть смирно и слушать, как я для них пою.
Но тут подходит мама и извиняется перед бургомистершей за манеры Лизабет. Шалунью уводят к столу и там читают ей нотацию. Хотя и не слишком длинную, потому что сейчас начнутся живые картины.
Мадикен подобное зрелище кажется сказочно-прекрасным. Им показывают картины «Рыцарь и дева», «Королева эльфов», «В зале викингов». Они называются «живыми», потому что представляют их живые люди, застывшие в разных позах, совсем как на настоящих картинах. Такое представление удивительно, а придумала и поставила этот немой неподвижный спектакль сама бургомистерша. Несомненно, она способная женщина. Королеву эльфов представляет её дочь, закутанная в тюль, с венком на голове. Вот счастливица, думает Мадикен, любуясь дочкой бургомистерши, и спрашивает Альву:
— Эти живые картины просто невероятно красивы, правда?
— Да, — отвечает девушка, — я не видала ничего прекраснее.
Потом на эстраду возвращается оркестр. Сейчас начнутся танцы. Оркестранты отлучались ненадолго, чтобы поесть, и теперь со свежими силами приступают к работе. Мадикен восхищённо смотрит на Альву. Интересно, кто первый пригласит её? Наверняка один из полковых лейтенантов или, может быль, вон тот маленький худенький нотариус, если только он не прошляпит.
Музыканты играют вальс. И сразу же зал заполняют танцующие пары. Лизабет подпрыгивает от желания танцевать и начинает теребить Мадикен за руку.
— Пойдём с тобой тоже потанцуем вальс!
Вообще-то Мадикен хочет дождаться, пока пригласят Альву, но Лизабет пристаёт к ней и тянет её за руку, ведь раз они научились танцевать вальс, надо показать своё умение.
Да пожалуйста, Мадикен и сама тоже не прочь, попробовать и посмотреть, как у них получится. Она крепко обхватывает Лизабет и ведёт её в вихре танца. «Раз-два-три, раз-два-три», — считает Мадикен, как учила Альва. Всё идёт прекрасно, даже лучше, чем дома в кухне, ведь здесь звучит настоящая музыка. И ничего, что постоянно наскакиваешь на кого-нибудь из танцующих, главное — не терять счёт: раз-два-три, раз-два-три. Однако Мадикен зорко следит за тем, чтобы не утанцовывать слишком далеко от своего столика, Ведь ей непременно надо увидеть того, кто пригласит Альву.
Но девушка по-прежнему сидит на месте. Никто её не приглашает. Да что такое, почему её не приглашают? Мадикен ничего не может понять, и у неё исчезает всякая охота танцевать дальше. Надо сейчас же пойти посмотреть, не грустно ли Альве.
— Всё, хватит, — объявляет она и без церемоний отпускает Лизабет.
Альва сидит, опустив долу глаза, с таким видом, словно ей хотелось бы быть подальше отсюда. Так нельзя вести себя на балу. Надо с самым весёлым видом оглядываться по сторонам. Иначе тебя так никто и не пригласит на танец. Это понимает даже Мадикен.
— Ты должна смеяться, Альва — усердно нашёптывает она девушке.
Но та даже и не пытается улыбнуться. Мама с папой стараются развлечь бедняжку разговором. Однако им почти не удаётся развеселить её. Альва вряд ли слышит, что ей говорят, и односложно отвечает на все вопросы. Она сегодня неразговорчива.
Следующий танец — полька, и в этот раз снова никто не приглашает прекрасную гостью в белом платье. Тогда поднимается папа. Но Альва испуганно возражает:
— Нет, боже сохрани, господин редактор, вы не должны ради меня разыгрывать перед всеми эту комедию!
И тут, наконец, силы оставляют Лизабет. Она заползает к папе на колени и засыпает у него на руках.
Теперь уже папа не может танцевать ни с кем: ни с Альвой, ни с мамой. Да мама и не хочет танцевать. Она говорит, что чувствует себя слишком тяжёлой для танцев. Но ей хочется, чтобы Альва танцевала и веселилась.
А Альва не веселится. Все в этом зале танцуют и танцуют, так что пол дрожит, но Альву никто не приглашает. Как только раздаётся музыка, кавалеры тут же бросаются совсем к другим молодым девушкам и красивым дамам. А на неё никто даже не смотрит.
Никто, кроме бургомистерши, которая время от времени, когда её приглашают на вальс, проплывает мимо их столика. Она бросает на девушку холодный взгляд и брезгливо подбирает юбку, словно боясь прикоснуться ненароком к такой «шантрапе», как Альва.
Мадикен видит: папа сердится. А когда сердится, он опасен, поскольку не отдаёт себе отчёта в том, что делает. Мама тоже злится на бургомистершу, и Мадикен слышит, что она шепчет папе:
— Эта обезьяна обошла все столы и наговорила про Альву всяких глупостей.
— Ты права, — отвечает папа — Но когда-нибудь я загоню её в угол и выскажу всё, что я о ней думаю.
Мадикен робко поглядывает на Альву, в глазах девушки стоят слёзы. Одна уже катится по щеке, но Альва поспешно вытирает её. Она вовсе не желает, чтобы кто-нибудь заметил, как ей грустно.
Но Мадикен всё замечает и всё понимает. Ну конечно, понимает, каково сейчас её любимице. Она плачет оттого, что ей не дают танцевать. Она плачет из-за бургомистерши и всех этих глупцов, которые больно ранили её своим высокомерием и злобой. Мадикен кажется, будто они что-то отняли у Альвы, да нет, они просто убили её. Она сама на себя не похожа.
— Я — это я, и никем другим быть не хочу, — обычно приговаривает девушка и всегда остаётся самой собой. Только не сейчас. Сейчас она сидит с таким видом, словно стыдится быть Альвой.
Этого Мадикен не в силах вынести. Она чувствует, что тоже, того и гляди, разревётся. Нет, такого ужаса нельзя допустить. Ей надо уйти куда-нибудь, где можно незаметно выплакаться. Может быть, на веранду?
— Я скоро вернусь, — бормочет она, и, к счастью, никто её не задерживает.
На веранде пусто, Мадикен повезло. А то обычно здесь частенько толпится народ и глазеет в окна. Тем, кому нельзя побывать на балу и повеселиться, всегда можно постоять за окнами и посмотреть на танцующих, это не запрещено. Окна бального зала притягивают даже городских забияк, когда они, вывалившись из «Весёлой Чарки», замечают вдруг сверкающие огни Павильона и слышат доносящуюся издалека музыку.
Разноцветные лампочки светят довольно тускло, так что на веранде темно. Темнота благоприятствует тому, кто хочет поплакать. Мадикен больше не сдерживается. Она закрывает лицо руками и горько плачет. Ну почему жизнь так печальна, когда могла бы быть весёлой и радостной? Почему никто не в состоянии ответить на этот вопрос?
Мадикен долго стоит в темноте на веранде, плачет и зябнет в своём лёгком платьице. И вдруг, совсем рядом, слышит чей-то голос:
— Дитя моё, что тебя так опечалило?
Возле неё стоит трубочист Берг, чёрный как ночь. Мадикен пугается до полусмерти. Не потому, что вообще боится его, напротив. Он ей нравится. Они обычно подолгу разговаривают друг с другом, когда трубочист приходит к ним в Юнибаккен чистить трубы. Но сейчас он её здорово напугал.
Оказывается, мастер Берг был тут в одном доме на Большой улице: гасил огонь в дымоходе. Такими делами ему приходится заниматься даже по субботам. Потом он гасил свою жажду в «Весёлой Чарке». А сейчас вот решил взглянуть, какие коленца откалывает здесь изысканная публика. У него и мысли не было напугать Мадикен.
Ах, этот трубочист, он прекрасно умеет ладить с женским полом! Он знает, как надо разговаривать и с женщинами, и с маленькими девочками, такими, как Мадикен. Неожиданно для себя она рассказывает ему о том, что её так опечалило. Рассказывает обо всём: о свадьбе Берты, о белом платье, о бургомистерше, об Альве, которая сидит в зале со слезами на глазах и не может протанцевать ни единого танца.
— Что за чертовщина? — удивляется Берг — Такая красивая, милая девушка сидит и не танцует? Нет, это просто никуда не годится!
Трубочист заглядывает в окно, и Мадикен показывает ему, где сидит Альва. Даже издалека видно, что, веселее ей не стало.
— Такого удручённого вида не должно быть на балу ни у одной девушки, — говорит мастер Берг.
В зале снова звучит вальс. «Прощание ландыша». Мадикен сразу же узнаёт его, ведь это любимый вальс Альвы.
А трубочист… О, у него полно талантов! Он и петь умеет. Он стоит сейчас на веранде, напевая вполголоса мелодию звучащего в зале вальса, и смотрит в окно на Альву. И вдруг Берг запевает в полный голос, распахивает дверь, делает шаг вперёд и, громко распевая вальс, направляется через весь зал прямо к Альве. Мадикен, как мышонок, бежит за ним по пятам.
— Разрешите пригласить вас, фрёкен Альва — галантно кланяется трубочист девушке. — Правда, я чёрный, страшный и от меня несёт пивом!
Если бургомистерша не грохнулась в обморок раньше, то она наверняка грохнется теперь, думает Мадикен. Но все остальные, кажется, решили, что поющий трубочист — это не что иное, как очередной спектакль, который входит в программу праздника. Начавшие было танцевать дамы и кавалеры останавливаются и ждут, что произойдёт дальше.
Трубочист тоже ждёт.
— Ну так как же, фрёкен Альва? — спрашивает он.
И тут, наконец, в Альве пробуждается жизнь. Она весело смеётся и смело смотрит трубочисту в глаза.
— Спасибо, — говорит она и гордо вскидывает голову — Самое время поразмяться немножко и показать всему высокопоставленному курятнику, как надо танцевать!
Альва поднимается, трубочист берёт её за талию своей чёрной рукой. И они показывают, как надо танцевать.
Они танцуют одни в целом зале, летают, едва касаясь пола, кружатся, легко, как птицы. И поют оба, глядя друг другу в самую бездну глаз. Платье девушки развевается в вихре вальса. А они всё танцуют и танцуют, поют и смеются. Мадикен никогда прежде не видела, чтобы кто-нибудь так танцевал. Их танец сказочно-прекрасен! Потому что сама эта пара удивительна: Альва — красива и бела, а трубочист — красив и чёрен. Мадикен почти не дышит. Ей хочется, чтобы они танцевали целую вечность.