азмышлял Валерий, – эта смешная обувь принадлежит мне, и я имел глупость использовать её как сменку, но ведь и учреждение, где исчезают пусть модные, но изрядно поношенные туфли, немногого стоит и не внушает доверия».
В холле стояли две тахты. Почувствовав в ногах слабость, Бесов двинулся к одной из них. На пути его появился стол, сплошь заставленный новыми мужскими туфлями и полуботинками. Те лежали не только скученно, но и скучно, поскольку каждый башмак не имел своей пары. Обувная разлука была, видимо, произведена с противокражной целью. И примерять полагалось тоже только на одну ногу. Продавцом этого блестящего, но не цельного, как НОВЫЕ РУССКИЕ, товара была всё та же Нина.
– Что случилось? – спросила она.
– Вот, – вздохнул Валерий, – туфли пропали.
– Быть может, они где-то здесь? – Нина указала на стол.
Бесов присмотрелся.
– Нет, здесь сплошь чёрные, а мои были жёлтые, и вдобавок поношенные.
Сев на край тахты, он понурил голову, но тут же встрепенулся, заметив, что он всё ещё обут в проклятые пинетки. Остервенело стащил их с ног и под тахту забросил. Уж лучше в носках! Так трагичнее и, значит, серьёзнее.
Нина подошла и села рядом. «Может, ты всё-таки выберешь что-нибудь?» – сказала она, погладив его по щеке. Бесов бы выбрал. Ему ли не хотеть прежнего порядка и стабильности! Но у него не было денег. Стыдясь признаться в этом, он сказал: «Спасибо, но я притёрся к своим. И потом, меня смущает чёрный цвет». Он смотрел на Нину и думал, что она ласкова с ним только потому, что ей надо продать свой товар. По сути, ей нет до него дела. По сути, она тоже хочет его ОБУТЬ. «Быть может, она даже заодно с теми, кто украл мои туфли!» ужаснулся он. И, отстранив её объятья, как был – в носках – торопливо покинул учреждение.
Земля стала хищной и непроходимой. Она кусала Бесова за подошвы. Ступая по ней, как по раскалённым углям, он понял, что пинетки не остались под тахтой, – они подстерегают его на каждом шагу, и избавиться от них очень трудно.
Как всегда
Тощий и остроносый Бекетов сел в трамвай. Сыростью и нечистыми людьми пахло. Стёкла слегка запотели. Листья красиво лежали в грязи. Осень.
Реклама, изображающая высокогорье, призывала закурить американских сигарет. Но Минздрав предостерегал. В небе сновала сырость. Дорога долго шла вдоль забора. За ним простирался завод-гигант.
У Гостиного двора, приветствуя проезжающий мимо транспорт, кивал головой и плавно махал руками ряженный леопардом. Открытая в улыбке пасть. Мёртвым придатком висящий хвост. Материя, означающая шкуру, не прикрывала ступней: из-под неё торчали дешёвые поношенные кроссовки – ахиллесова пята актёра. «Вот актёр одной роли, – подумал Бекетов, – роли немой и скудной жестами. Потому он так беден. Однако скоро зима. Сможет ли он пошить себе шкуру медведя?»
Бекетов вошёл в бывшую гостиницу «Центральная». Приватизация превратила номера гостиницы в офисы. Вспомнился любовный вопль Кисы Воробьянинова: «Поедемте в нумера!». Ехать было некуда. Двое юношей курили на лестничной площадке. Казалось, они курят не сигареты, а фимиам своему компьютерному богу: вместе с дымом из их ртов вылетали термины «оперативка», «мегабайты», «модем».
Сев за рабочий стол, первым делом радио включил Бекетов. Театр военных действий в Чечне продолжал давать спектакли. Новости сменились рекламой жвачки. Затем —
Отпустите меня в Гималаи,
а не то я напьюсь и залаю, —
прозвучала песня.
Директор Сидорчук, как всегда, переживал: цены растут, плата за аренду офиса поднимается, заказов нет. С крепкого чая и сигареты, как всегда, начал он день. Но это не успокоило.
– Мы идём ко дну! – мрачно сказал он Бекетову. И добавил: – Как подводная лодка «Курск».
– Ничего, – отшутился Бекетов, – нас поднимут и похоронят с почестями.
В щель между шторами просочилось солнце. Пыль в его полосе заплясала. Захотелось посидеть с красивой женщиной, выпить вина. Бекетов сказал директору: «Боря, бабье лето пришло. Съездил бы ты на дачу развеяться».
Слабое место шефа знал он. На лице Сидорчука появилось выражение блаженства. Воспоминания о стройных грядках с капустой, баклажанами, редиской и прочим, о потрескивании полена в печи-буржуйке вечерами, о початой бутылке пива – эти милые воспоминания оттеснили в его сердце горькое насущное. «Счастлив человек! – подумал Бекетов. – Он нашёл смысл жизни». Самому же Бекетову смысл жизни пока не давался, хотя ему исполнилось уже сорок. Но не отчаивался он. Он знал, что и процесс, поиск стоит многого. Да и наблюдать бессмыслицу бывает порой забавно.
Охранник занёс свежую газету. В рубрике «Светская хроника» говорилось: Вчера в ресторане «Баттерфляй» отметил день рождения горячо любимой мамы спортивный и уголовный авторитет Х. Играли специально приглашённые столичные музыканты. Присутствовало более трёхсот гостей. Бекетов удивился: оказывается, и у бандитов есть мамы.
К телефону пригласили Оксану Чиж. Судя по тому, что она стала хихикать и пританцовывать, на другом конце провода был мужчина.
Перед выборами мэра, губернатора и депутатов городской думы открылось, что все баллотирующиеся господа – жулики. Так они сами называли друг друга. Это ставило обывателя в тупик: хочется проголосовать, а не за кого. Бекетов улыбнулся. Он вспомнил, с какой замечательной интонацией Карлсон открыл Малышу глаза на двух типов, ворующих сохнувшее на чердаке бельё: «О, брат, это жулики!»
Возле оперного театра каменной рукой показывал, каким курсом следует идти, Ленин. Пользуясь тем, что он стоит к театру задом, там шли спектакли сомнительного содержания: «Пиковая дама», «Риголетто», «Каменный гость».
Бекетов сел на скамейку. Прогуливались барышни с бутылками пива и дамы с собаками. Над кустами возвышался чёрный гранитный столб, увенчанный головой матроса. Яблочко солнца закатывалось.
«Осторожно: двери закрываются», – сказала водитель трамвая. Бекетов выискивал в толпе симпатичные женские лица. У муниципального Дворца культуры хор омоновцев репетировал приветствие обещавшему быть столичному начальнику: «Здрав…жела…» Двери снова закрылись. Трамвай обгоняли иномарки. В мусорном баке рылся бомж. Всё было как всегда, и это внушало надежду.
Новогодний подарок
30 декабря в 11 часов вечера следователю Путину пришлось оторваться взглядом от телеэкрана, покинуть удобное кресло и свою уютную квартиру, украшенную ёлкой, и выехать на место происшествия. Он остановил машину на окраине города, возле 9-этажного жилого дома, и поднялся на лестничную площадку 2-го этажа. Там находились: вызвавший его участковый инспектор Кузнецов, медики, кое-кто из жильцов дома и главные действующие лица трагедии – два молодых трупа, крепкие парни лет 25–30. Документов у них при себе не было, и пока удалось только выяснить, что они не из этого дома. Телесные повреждения, на первый взгляд, также отсутствовали.
– Похоже на отравление, – сказал врач, – впрочем, вскрытие покажет.
– Наркоманы, наверное, – вступила в разговор пожилая женщина, уборщица подъезда, – их тут много шастает. Сядут вечером на ступеньки – не пройти. Все стены исписали. Накурятся и рисуют. Давно говорю начальству, чтобы поставили железную дверь.
– Меня другое смущает, – продолжил свою мысль врач, – почему трупы такие холодные? – Он присел и взял одного из них за руку. – Сейчас заметно теплее… Согреваются… А минут 20 назад, когда я их осматривал, казалось, что они прямо из морозильника, где никак не меньше минус сорока.
Парни, в самом деле, как будто оттаивали, и под ними на полу образовались лужи.
– Да, странно, – сказал Путин, – если учесть, что в подъезде примерно плюс 15, а на улице минус 9.
– Выходит, их убили не в подъезде и не на улице и, возможно, не сегодня. Их прятали в холодном месте, а недавно бросили здесь.
Это сказал участковый Кузнецов. Путин серьёзно посмотрел на него и подхватил без оттенка иронии в голосе:
– Да. Людоед припас молодое мясо для праздничного стола, но, сильно напившись, потерял его по дороге.
Забрав трупы, медики уехали. На следующий день им нужно было представить результаты экспертизы. Путин приступил к опросу свидетелей. Собственно, свидетель был один – некий Любшин, чья квартира находилась на этой площадке. Приблизительно в 22 часа 30 минут его пёс Ветер породы кавказская овчарка стал нервничать и лаять. Надев ботинки и накинув куртку, Любшин с собакой на поводке вышел за дверь. Он сразу увидел их – этих несчастных (или счастливых, кто их знает) парней, лежащих на бетонном полу, – и услышал шум сбегающего по ступеням вниз человека. Недолго думая, он отцепил поводок и, задержавшись на секунду, бросился вслед за Ветром. Зачем он задержался? Он хотел узнать, что с парнями. Нехорошие предчувствия оправдались: как будто к ледяным глыбам притронулся он. Когда Любшин выскочил из подъезда, его пёс рычал и терзал на снегу красную тряпку, а от дома прочь отъезжала иномарка с затемнёнными стёклами. Номер автомобиля он не рассмотрел – «задники» были потушены. Тряпка же оказалась довольно большим халатом из атласной материи.
– Халат у меня, – сказал участковый и, достав его из сумки, подал следователю.
– Ничего не понимаю! – пробормотал тот, оглядев и понюхав вещицу. – А больше ничего не заметили?
– Был ещё мешок, – сказал Любшин.
– Какой мешок?
– Синий. Он возле мёртвых стоял. Но когда я возвращался, его уже не было.
Путин вырвал из блокнота листок и написал объявление следующего содержания:
Тех, кто 30-го декабря в районе 22-х часов 30-ти минут что-либо видел или слышал на лестничной площадке 2-го этажа этого подъезда, просим явиться после праздника в районное отделение милиции, в кабинет № 9.