– Ну-с, граждане бородачи, – сказал он, – как вы уже поняли, все вы проходите по одному делу. Как прокурор, я обвиняю вас в нарушении закона о внешнем виде граждан. Только не говорите мне, что вы ничего не слышали об этом законе, существующем 10 лет, или что у вас сломалась бритва, что вы были пьяны или сошли с ума. Это вам не поможет. Напротив, это усугубит вашу вину, поскольку, выдавая детский лепет за серьёзное оправдание, вы тем самым проявите такое же неуважение к суду, какое проявили уже к закону. Уверяю вас: ослов здесь нет, кроме тех, кто сидит на скамье позора. Законопослушный гражданин, не имея бритвы, находит тысячу других способов, как привести себя в порядок. Откуда берутся неестественно красные подбородки и щёки? Люди прибегают к щипчикам, выжигают заразу огнём, терпят боль, но соблюдают правила приличия. А вы решили, что борода – это пустяки, и как-нибудь обойдётся. Нет, закон – это не пустяки! Сегодня вам лень побриться, завтра вы выйдете из дома в тапочках, послезавтра справите свою нужду в подъезде или в трамвае, а через неделю убьёте человека. На что вы надеялись? Разве у вас есть знакомые, которые были бы арестованы по этому делу, а затем отпущены? Таких примеров нет и не будет! И нет вам оправдания!.. Как адвокат, ищу смягчающих обстоятельств, но на фоне ваших волосатых рож все мои доводы выглядят жалкими и надуманными. Слишком наглядна ваша запущенность, ваша вина, и мне ничего не остаётся, как умыть руки. Единственное, что я сумел сделать для вас, – я уговорил уважаемых судей разнообразить ваше наказание и предоставить право выбора вам самим, точнее, провидению. Вы часто упрекаете земной суд в несправедливости и жестокости и противопоставляете ему суд небесный. Что ж, пусть вами займётся рок, а мы посмотрим, что вы ТЕПЕРЬ запоёте! Итак – лотерея смертей! Впрочем, сразу скажу: один из вас вытянет билет жизни, но остальные ему не позавидуют, так как свои дни он проведёт в клетке зоопарка – в назидание подрастающей молодёжи. Остальных ждёт богатый выбор. Нам пришлось поднять мировую историю казней и жертвоприношений, пойти на немалые материальные затраты, чтобы подготовить соответствующие орудия, но в результате все вы умрёте по-разному. Ни один из 30 предназначенных вам билетов не повторяет другой. В списке, например, есть такая прелесть, как «полёт на ядре». Есть «распятие» – и кто-то почувствует себя Христом. А кто-то вспомнит старую добрую Русь, когда будет сидеть на колу. Одному из вас мы дадим покататься на автомобиле… без тормозов. Ну и так далее. Всего не перечислишь. А теперь милости просим поочерёдно к этому барабану (на столе судей появился прозрачный барабан со свёрнутыми бумажками). Как поётся в песне, «барабан не плох, барабанщик – бог». Раз! – и ваша судьба в ваших руках.
Поочерёдно они подходили и вытягивали билеты. И, возвратясь на скамью, разворачивали их. И по скамье прокатилось волнение. Шептались и переговаривались заинтересованно, как дети, получившие подарки.
– У тебя что?
– Расстрел.
– Тебе повезло! А у меня четвертование.
– Как сказать. Сам знаешь, какие сейчас стрелки.
Некоторые вскакивали с мест и громко возмущались: «За что? Вы не имеете права! Дайте мне другой билет!» Но удар дубинкой успокаивал всякого недовольного. А прокурор-адвокат сказал: «Я же сказал: вас судит бог. И все претензии – к нему».
Сидящий рядом бородач обратился к Старыгину:
– Слушай, ты не знаешь, что это за фигня?
Старыгин взял у него билет и прочёл: аутодафе.
– О! – промолвил он. – Мужайся, брат, тебя сожгут на костре.
Прежде чем развернуть свою участь, он мысленно взмолился: «Только бы не зоопарк! Не за этим я сюда пришёл. Всё что угодно, только не зоопарк!» И поначалу обрадовался, когда увидел, что это смерть. Но поняв, КАКАЯ смерть, горько усмехнулся. В билете значилось: отравление спиртным. «Вот она, ирония судьбы! – подумал он. – С чем боролся, на то и напоролся».
С террасы башни, где кружил часовой, открывался простор. Особенно в сторону реки, к которой сбегала по склону главная улица – Комсомольский проспект.
В синем небе зияла золотая дыра солнца. «Бабье лето пришло на смену мужскому – значит, мне пора, – подумал Старыгин. – Пора пуститься следом за пролетающими птицами и самолётами».
На террасе стояло несколько столиков – что-то вроде летнего кафе, куда охранники поднимались перекусить и чего-нибудь выпить. Старыгина посадили за столик. Палач, одетый в чёрную пару, принёс ему на подносе литровую бутылку водки и два стакана: один с томатным соком, другой пустой. «Кремлёвская, – прочёл Алексей Андреевич на этикетке. – А не мала ли доза?» – усомнился он. На что палач ответил: «Тебе хватит. На всё про всё у тебя полчаса». – «А если меня стошнит?» – «Исключено: в соке есть добавка, предупреждающая реакцию отторжения. Запивай каждый стакан несколькими глотками».
Водка оказалась такой же чистой, как день. Жизнь решила порадовать его напоследок. А может, напротив, тут был злой умысел – вызвать в нём чувство катастрофы. Смотри, мол, как тут хорошо! Но тебя это уже не касается. Ты уже отчалил. Ты отрезанный ломоть. Ты не жилец. «Подумаешь, – ответил Жизни Алексей Андреевич, – видал я тебя всякую. А нам необъяснимое приятно, и непонятное нам друг. – И выпил второй стакан. – Вы хорошие ребята, – сказал он палачу, – но у вас проблема с воображением. Вот как, например, вы назвали мой вид казни? Отравление спиртным. Фи-и! Это приземлённо и, кстати, неправильно. Разве я отравляюсь? Нет, я горю и сгораю. Поэтому советую вам сменить название и написать: “ДВИГАТЕЛЬ ВНУТРЕННЕГО СГОРАНИЯ”. Чувствуете, сразу появляются образ, юмор, а главное – точность. Почему двигатель? Потому что сгорающее тело толкает душу, и та, как ракета, преодолевает притяжение земли. Да, моя душа вот-вот взлетит. Но вы не увидите её блистательного полёта. Чтобы увидеть душу, недостаточно надеть галстук и чёрную пару. И лакей, напяливший графский камзол, не превращается автоматически в графа. Только РЫБАК, понимаешь, видит рыбака. Вождь вашего племени говорил: учиться, учиться и ещё раз учиться. А вождь моего пламени утверждает: воображать, воображать и снова воображать!»
Вообрази, я здесь одна.
Никто меня не понимает.
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Впрочем, Татьяна Пушкина с её камерностью не передаёт сути момента. Мы ведь уже не в камере. Мы уже под парами. Нам сейчас ближе Блок с его:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови…
Да я пью, пью. Ваше здоровье… Как, однако, рванули кони! Спасибо, папа, что дал мне прокатиться на своей огненной колеснице! Э-ге-гей! Расступись, зашибу! Вот это скорость! Кони горят, щёки летят. Или наоборот? Всё равно – дух захватывает. Сорок оборотов в минуту вокруг Земли. Голова кружится. Довольно! Мне тяжело. Остановитесь! Папа, они меня не слушают! Они несутся обратно к Земле. Я не хочу. Папа, мне страшно…
Наш гарем
Наш гарем довольно необычен. Начать с того, что в нём всего одна наложница. А евнухов трое. Для одной, пожалуй, многовато. Хотя нет. Ведь хватило же у этой представительницы слабого пола сил и мужества кастрировать нас! «Как?! – воскликнете вы. – Как такое возможно, чтобы юная женщина одолела трёх взрослых мужчин?!» – «Очень просто, – скажу я, – поодиночке». Добавьте сюда, что ей далеко за 30, а мы, хотя и мужчины взрослые, но сравнительно малорослые. Не то чтобы карлики… Нет, я не карлик, я другой!
Короче говоря, в один прекрасный (или злосчастный: теперь не знаю, чего тут больше) день она подняла меня на руки, бросила в мешок и отвезла к этому животному, к этому головорезу-ветеринару. Оказавшись в мешке, я почуял недоброе. Хмель послеобеденного благодушия (а обед был на редкость обильным и вкусным – постаралась, злодейка!) моментально испарился.
– Выпусти меня! – орал я. – Куда ты меня везёшь?
– Не волнуйся, милый, – отвечала она, – я везу тебя для твоей же пользы.
Ни мольбы, ни угрозы не подействовали, и я предстал перед человеком в белом халате с ножом в руке. Тут мне всё стало ясно. Внешне спокойный, но внутренне готовый к прыжку, осматриваясь, куда бы ринуться – в дверь или окно, – я сказал ей:
– Не ты ли 40 раз на дню повторяла, что любишь меня?.. Ладно, пусть ты лгала. Но достаточно было намёка – и я бы ушёл и не вернулся… Нет, ты не веришь в моё благородство, ты хочешь избавиться от меня с помощью этого садиста раз и навсегда!
Я метнулся к окну, но был пойман ею за шиворот. Она усадила меня на колени и, гладя по шее, замурлыкала со слезами в голосе:
– Ты не то подумал. Напротив, я хочу, чтобы ты всегда был со мной, принадлежал только мне. Твои выходы во двор плохо кончатся. Всякий раз, когда ты уходишь, я дрожу от мысли, что больше не увижу тебя. Правда, до сих пор ты возвращался, но вспомни, в каком виде! Чуть живой, грязный, дурно пахнущий кошками… Доверься мне и этому доброму врачу – он удалит у тебя источник беспокойства. Представь, как хорошо нам будет в нашей квартирке! Ты станешь таким домашним, таким моим!
Как молния, поразила меня страшная догадка.
– Я стану ничьим! – закричал я и остервенело укусил её за руку. Так вот он каков, запретный плод – вкус человеческой крови!
– Глупыш! – закричала она. – Если хочешь знать, твой низ никогда меня не интересовал. Он у тебя незначителен. Зато язык у тебя что надо. В смысле языка ты виртуоз и поэт. Ну, лизни меня в знак примирения!
Стараясь вырваться, я бился в её руках, как минтай, от которого, кстати, я без ума. Мои усилия почти увенчались успехом, но тут на помощь ей пришла медсестра. Вдвоём они бросили меня на стол и распяли. Наложница держала за ноги, медсестра – за руки, а хирург… нет, будем выражаться точно: ХЕРург моментально надрезал мне мошонку и вытряс её содержимое. Стой, читатель, и ощути кошмар ситуации! Если ты мужчина, ты поймёшь меня. Фраза «жизнь или кошелёк» бледнеет на фоне свершившегося. «Что деньги, золото?! Что жизнь?! Лучше смерть! – кричал я своим палачам. – Теперь перережьте мне горло!» О, мой самонаполняющийся жидким жемчугом кошелёк! О, неиссякаемый источник богатства и наслаждения! Увы мне, увы! Живодёр не позаботился даже о местной анестезии, не говоря уже о наркозе. Единственным положительным моментом в этом аду был тонкий, едва различимый среди прочих запахов запах валерьянки. Так я лишился страстей.