– Нет, не она. До отлучения от груди это маловероятно, – на удивление спокойно ответил он.
Проводив С., я засел за свою обычную работу. Тогда я писал рассказ для специального выпуска журнала «Сандэ майнити». Сдать рукопись нужно было уже завтра утром. Вдохновение меня не посещало, однако я продолжал через силу водить пером по бумаге. Плач Такаси меня чрезвычайно нервировал. Мало того, стоило ему затихнуть, как начинал рыдать старший сын, четырёхлетний Хироси.
Впрочем, не только это выбило меня из колеи. Днём ко мне явился незнакомый молодой человек – как выяснилось, просить денег.
– Я зарабатываю физическим трудом. Вот рекомендательное письмо от господина К., – заявил он без предисловий.
У меня в кошельке нашлось всего две-три иены, поэтому я отдал юноше две ненужные книги и предложил их где-нибудь продать. Он внимательно изучил выходные данные, а потом спросил:
– Здесь написано, что книги не предназначены для продажи. Смогу ли я за них что-то выручить?
Я смутился, но ответил, что продать их, вероятно, можно.
– Что ж, тогда я попробую. До свидания! – с сомнением сказал он и ушёл, не сказав ни слова благодарности.
Вечером С. снова сделал клизму. На этот раз тёмной слизи было намного меньше.
– Вот видите, сегодня совсем мало, – объявила со значительным видом мать, которая принесла тёплую воду, чтобы помыть руки.
Я тоже если не окончательно успокоился, то почувствовал облегчение. Тому способствовали не только результаты процедуры, но и то, что цвет лица у Такаси стал нормальным, а сам он не капризничал, как бывало всегда во время болезни.
– Вероятно, завтра спадёт жар. Рвоты нет – тоже хороший знак, – с удовлетворением сказал С. матери и принялся мыть руки.
Когда я на следующее утро открыл глаза, тётушка в соседней комнате уже убирала москитные сетки. Кольца сеток звенели, заглушая её голос, и я разобрал только «малыш Така».
– Что там с Такаси? – лениво проговорил я, ещё не совсем проснувшись.
– Ему стало хуже. Надо класть в больницу.
Я сел на постели, чувствуя растерянность, – вчера Такаси ведь шёл на поправку.
– А где С.?
– Он уже приехал. Вставайте скорее.
Лицо у тётушки показалось мне до странного напряжённым, словно она старалась скрыть беспокойство. Я сразу пошёл умываться. В небе бродили тучи, и погода стояла какая-то гнетущая. Я зашёл в ванную – в ушате для умывания плавали две кем-то небрежно брошенные дикие лилии. Мне показалось, что их запах и коричневая пыльца прилипают к моей коже.
Всего за одну ночь у Такаси запали глаза. Мне рассказали, что утром, когда жена хотела взять ребёнка на руки, голова у него запрокинулась, а потом его начало рвать чем-то белым. Сейчас Такаси непрерывно зевал, что тоже, похоже, было плохим симптомом. У меня вдруг сжалось сердце от жалости и в то же время стало не по себе. С. молча сидел у изголовья детской постели с незажжённой сигаретой во рту. Взглянув на меня, он сказал:
– Я хотел бы с вами поговорить.
Я отвёл его на второй этаж, и мы уселись друг против друга у остывшей жаровни.
– Думаю, жизни ребёнка ничто не угрожает, – начал С. У Такаси, мол, сильное расстройство желудка, поэтому надо обязательно поголодать два-три дня. – Думаю, будет лучше на это время положить его в больницу.
Состояние Такаси представлялось мне значительно тяжелее, чем говорил врач. Мелькнула даже мысль, что в больницу ехать уже поздно, однако предаваться отчаянию времени не было, и я попросил С. поскорее отправить туда Такаси.
– Что ж, тогда отвезём его в больницу У. Это недалеко от вашего дома, будет удобно.
Не притронувшись к предложенному ему чаю, С. пошёл звонить по поводу госпитализации. А я тем временем позвал жену и велел им с тётушкой ехать вместе с ребёнком.
Я же в тот день принимал гостей. Только утром пришли сразу четверо. Ведя с ними беседу, я невольно думал о том, как жена и тётя сейчас в спешке собирают ребёнка в больницу, и вдруг почувствовал что-то вроде песчинки на языке. Сначала я решил, что это кусочек пломбы, – я недавно ходил лечить зуб. Хотел потрогать его пальцем, но зуба не нащупал. Меня охватил суеверный страх. Однако я продолжал курить и обсуждать с гостями слухи о том, что сямисэн, принадлежавший когда-то художнику Хоицу, выставлен на продажу.
Потом снова явился вчерашний юноша, который «зарабатывает физическим трудом», прямо с порога начал жаловаться, что за книги выручил всего одну иену двадцать сэнов, и попросил дать ему ещё четыре-пять иен. Отказов он не слушал – и не уходил. В конце концов я вышел из себя и закричал:
– Некогда мне всё это слушать! Уходите немедленно!
Тем не менее юноша не сдавался.
– Дайте хотя бы денег на обратный билет. Пятьдесят сэнов меня бы устроили, – недовольно пробубнил он.
Вскоре он, однако, понял, что меня пронять не удастся, поэтому со стуком задвинул входную дверь и выскочил за ворота. Я же тогда решил, что подобной благотворительностью заниматься больше никогда не стану.
Затем пожаловал пятый гость, молодой исследователь французской литературы. С ним я разминулся, потому что пошёл в гостиную посмотреть, как идут сборы. К тому времени всё уже было готово, и тётушка мерила шагами веранду, с Такаси на руках, который в многослойном одеянии выглядел непривычно пухлым. Я посмотрел на бледное лицо сына и коснулся губами его лба. Кожа был горячей. На виске пульсировала жилка.
– Рикшу позвали? – прошептал я.
– Рикша уже прибыл, – подчёркнуто вежливо, как чужому, ответила тётка.
Тут из дома вышла жена с пуховой подушкой и корзинкой в руках. Она успела переменить кимоно.
– Итак, мы уходим, – необычно серьёзным тоном произнесла жена, сложив руки перед собой.
Я же только и сказал, чтобы на Такаси надели новую шапочку. Я сам купил её всего несколько дней назад.
– На нём и так новая, – ответила жена и, глядя в зеркало над комодом, стала поправлять воротник кимоно.
Я решил их не провожать и вернулся на второй этаж.
С новым гостем мы говорили о Жорж Санд. Посреди беседы я сквозь молодую листву деревьев заметил две коляски. Покачиваясь, они проплыли над изгородью и скрылись из виду. В память мне врезались тогдашние слова гостя, произносившиеся с большим жаром:
– И Бальзак, и Санд, да и все писатели первой половины девятнадцатого века, несомненно, превосходят тех, что пришли им на смену…
Гости приходили и после полудня. Только вечером я наконец засобирался в больницу. За окнами в какой-то момент полил дождь. Переодеваясь, я велел служанке принести мне сандалии гэта на высокой подошве. Тут как раз явился за рукописью Н. из Осаки. Его сапоги были в грязи, а пальто вымокло от дождя. Поприветствовав его у входа, я извинился и объяснил, что написать ничего не смог. Тот мне посочувствовал и сказал:
– Что ж, тут ничего не поделать.
У меня появилось неприятное ощущение, словно я нарочно пытался разжалобить Н., используя тяжёлую болезнь ребёнка в качестве предлога.
Едва Н. ушёл, из больницы вернулась тётушка. По её словам, Такаси ещё дважды вырвало молоком, однако врачи говорили, что нарушений в работе мозга у него, к счастью, нет. Также она сообщила, что ночью в больнице вызвалась дежурить мать жены.
– Как только малыш Така оказался в больнице, ученики воскресной школы прислали букет цветов. Так что всё благополучно, только от букета как-то не по себе, – завершила она свой рассказ.
Я вспомнил, как, занимая гостей беседой, обнаружил, что у меня выпал зуб, однако говорить ничего не стал.
Когда я вышел из дому, уже совсем стемнело. Моросил мелкий дождь. Шагнув за ворота, я понял, что надел гэта на низкой подошве. Кроме того, на левом ослабел один ремешок. Мне вдруг подумалось: если ремешок порвётся, мой ребёнок умрёт, – тем не менее, тратить время на переобувание не хотелось. Возмущённый нерасторопностью служанки, которая так и не принесла мне высокие гэта, я осторожно шёл, боясь оступиться и упасть.
До больницы я добрался около девяти часов. Перед входом в палату Такаси стоял умывальник, в котором плавало несколько лилий и гвоздик. На лампу был наброшен, кажется, платок фуросики, поэтому внутри стоял полумрак, и я с трудом различал даже лица. Жена и её мать лежали по обе стороны от Такаси, даже не развязав поясов оби. Ребёнок мирно спал, положив голову на руку бабушки. Жена при виде меня привстала и прошептала:
– Спасибо, что пришёл.
Её мать повторила те же слова. Их голоса звучали не так встревоженно, как я ожидал. Вздохнув с облегчением, я присел у изголовья. Жена посетовала, что не может кормить Такаси молоком, – ребёнок постоянно плачет, а грудь сильно набухла.
– Резиновая соска никуда не годится. В конце концов дала ему пососать язык.
– Так что теперь он ест моё молоко. – Мать жены со смехом обнажила сморщенный сосок. – Сосёт из всех сил, даже грудь покраснела!
Я, не выдержав, рассмеялся.
– Похоже, всё не так плохо, как я ожидал. Мне-то уж казалось, что надежды нет.
– Вы про Така? Он поправится. Просто живот разболелся. А завтра уже и температуры не будет.
– И всё благодаря заступничеству предков, верно? – поддразнила её жена.
Однако её мать, безоглядно верившая в «Лотосовую сутру», не обратила на это никакого внимания, и принялась дуть Такаси на лоб – видимо, чтобы скорее прогнать жар.
Такаси остался жив. Когда он начал выздоравливать, я решил написать небольшой рассказ о его болезни. Однако снова подступил суеверный страх: а вдруг, если я это сделаю, сын снова заболеет! Потому я отложил эту затею. Теперь же Такаси совершенно здоров и спит в гамаке в саду. Недавно у меня попросили что-нибудь для печати, и я вернулся к старому замыслу. Не обессудь, дорогой читатель.
О-Сино
Собор южных варваров. Обычно в это время сквозь оконные витражи пробивается солнце, но сейчас сезон дождей и небо затянуто тучами, поэтому внутри темно, как будто уже наступили сумерки. В центре тускло поблёскивают полированным деревом окружающие кафедру высокие готические колонны. В дальнем приделе неугасимая лампада освещает стоящую в киоте фигуру святого. Прихожане давно разошлись.