– Подождите. То есть на мнение калек нельзя полагаться?
– Да те, кто выращивает овощи, на него и не полагаются. Но и у них нет единодушия в том, что касается качества овощей. Одни, например, считают, что качество определяется питательностью; по мнению других – важнее всего вкус овоща. Но и это не всё.
– Неужели всё ещё сложнее?!
– Да, есть множество теорий, касающихся вкуса и питательных свойств. Для некоторых овощи без витаминов не питательны, другие настаивают, что питательны только те, что содержат масла, третьи – что морковь ни для чего не пригодна или что везде необходима редька, и так далее.
– Значит, есть два критерия: вкус и питательность, – и в каждом ещё различные вариации. Правильно?
– Вовсе нет. Вот вам пример. Некоторые придерживаются цветового критерия. Это деление цветов на тёплые и холодные, о чём говорится во введении в эстетику. Сторонники этого критерия требуют признать лучшими овощи тёплых цветов, красных и жёлтых. От овощей холодных, зелёных оттенков они нос воротят. Их лозунг – помидоры или смерть.
– Я действительно слышал что-то подобное от мужчины, который в одной рубашке держал речь перед грудой овощей.
– Вот видите. Овощи тёплых цветов называют пролетарскими.
– Но в куче перед ним были только огурцы и дыни…
– Наверное, он дальтоник. Они ему кажутся красными.
– А как же овощи холодных цветов?
– Некоторые уверены, что только овощи холодных цветов и можно считать овощами. Правда, речей они не произносят, только посмеиваются. Но в душе ненавидят овощи тёплых цветов.
– Это от малодушия?
– Нет, они не столько не хотят, сколько не могут произносить речей. От пьянства или сифилиса у них сгнили языки.
– Да-да, рядом с тем мужчиной в одной рубашке я видел умника в узких брюках, который, собирая тыквы, бормотал себе под нос: «Опять речь завёл, сколько можно-то».
– Собирал он зелёные тыквы, да? Овощи таких холодных цветов называют буржуазными.
– И что же получается? По мнению тех, кто выращивает овощи…
– По мнению тех, кто выращивает овощи, всё, что похоже на их собственные овощи, хорошо, а что не похоже – плохо. В этом по крайней мере сомнений нет.
– Но есть там и университет. Говорят, местные профессора читают лекции об овощах, так что отличить хорошие овощи от плохих, должно быть, не так уж трудно.
– Видите ли, профессора университета, когда речь заходит о санрапских овощах, не отличат гороха от фасоли. Впрочем, на лекциях можно узнать об овощах, существовавших до нашей эры.
– Какие же овощи они знают?
– Английские, французские, немецкие, итальянские, русские… Особой популярностью среди студентов, говорят, пользуются лекции по русской овощелогии. Непременно сходите как-нибудь в университет. Когда я в прошлый раз сюда приезжал, ходил на такую лекцию. Профессор в пенсне, показывая старинный русский огурец в банке со спиртом, распинался: «Взгляните на санрапские огурцы! Все они зелёные. А вот огурцы великой России не имеют столь примитивного цвета. Их цвет совершенен, это цвет самой жизни. О-о, огурцы великой России…» От избытка впечатлений я две недели не мог встать с постели.
– Стало быть… стало быть, вывод напрашивается один: есть ли спрос на овощ, зависит от воли Божьей.
– Да, иного вывода и не сделаешь, но должен сообщить, что население этого острова поклоняется Бабраббаде.
– Что за Бабараба… или как его там?
– Бабраббада. Пишется: «Babrabbada». Неужели не заметили – ну, в храме?..
– А-а, изображение большой ящерицы с головой свиньи?
– Это не ящерица. Это правящий миром Хамелеон. Сегодня многие люди кланялись его изображению. Молились о том, чтобы их овощи лучше продавались. Ведь в газетах пишут, что универмаги Нью-Йорка начинают подготовку к новому сезону только после пророчества Хамелеона. Дошло уже до того, что в мире больше не верят ни в Иегову, ни в Аллаха. Человечество пришло к Хамелеону.
– В храме перед алтарём были навалены овощи…
– Это жертвоприношения. Санрапскому Хамелеону приносят овощи, на которые был спрос в прошлом году.
– Но в Японии…
– Кажется, вас зовут.
Я прислушался. Действительно, меня звали: это был гнусавый голос моего племянника, в последнее время страдавшего хроническим насморком. Я неохотно встал и протянул старику руку.
– Позвольте откланяться.
– Буду рад снова побеседовать. Вот моя визитная карточка.
Пожав мне руку, старик как ни в чём не бывало протянул карточку. В центре чёткими буквами значилось: «Лемюэль Гулливер». Я, разинув рот от удивления, уставился на старика. На его правильном лице, обрамлённом шевелюрой соломенного цвета, играла всегдашняя насмешливая улыбка. Однако уже мгновение спустя вместо лица старика передо мной возникла физиономия моего пятнадцатилетнего племянника.
– Просят рукопись. Вставай. К тебе пришли за рукописью.
Племянник тряс меня за плечо. Я проспал полчаса, пригревшись у столика с жаровней-котацу. На столике лежала книга «Приключения Гулливера», которую я начал читать.
– Пришли за рукописью? За какой?
– За очерком.
– Очерком? – И тогда у меня вырвалось: – Похоже, что на базаре Санрапа есть спрос и на сорную траву.
Генерал Ким
Одним летним днём два монаха в соломенных шляпах брели по просёлочной дороге. Это было где-то неподалёку от селения Тонури, уезда Йонгангун, провинции Пхёнаннамдо, в Корее. Эти двое не были обычными монахами-скитальцами, которые влекутся по миру, подобно облакам или текущей воде. На самом деле они приехали из далёкой Японии и имели вполне определённую цель – выведать, каково положение дел в Корее. Один из монахов, Като Киёмаса, был правителем Хиго, второй, Кониси Юкинага, – правителем Сэтцу.
Поглядывая по сторонам, монахи шагали меж зелёных полей. И вдруг заметили, что на обочине дороги, положив себе под голову круглый камень, сладко спит какой-то деревенский мальчишка. Като Киёмаса из-под шляпы так и впился цепким взглядом в лицо мальчика.
– У малыша черты незаурядного человека, – сказал этот неустрашимый воин и недолго думая ударом ноги выбил камень из-под головы мальчика.
Но что за диво – голова не упала на землю, а осталась на том же самом месте, только теперь вместо камня под ней было пустое пространство, мальчик же продолжал спать как ни в чём не бывало!
– Да, похоже, что это непростой малыш.
Рука Киёмасы невольно потянулась к мечу, спрятанному под красновато-жёлтым плащом. Как видно, он решил в зародыше искоренить то, что когда-нибудь в будущем могло обернуться бедой для страны Ямато. Но Юкинага, ухмыльнувшись, задержал его руку:
– Да что он может, этот мальчишка? Не оскверняй себя бесполезным убийством.
Монахи снова двинулись в путь меж зелёных полей. Но встревоженный не на шутку Киёмаса долго ещё оглядывался, воинственно топорща свои тигриные усы…
Прошло три года, и те же два монаха, Като Киёмаса и Кониси Юкинага, вместе с многочисленным войском вторглись в пределы восьми корейских провинций. Жители обратились в бегство, оставив позади сожжённые дома, родители потеряли детей, у мужей были отняты жёны. Кёнсон пал. Пхеньян тоже больше уже не принадлежал корейскому вану. Ван Сонджо бежал в Ыйджу и там дожидался подкрепления от минского государя. А пока ему оставалось лишь беспомощно взирать на то, как войска Ямато попирали его землю, превращая в пепелище её прекрасные горы и реки. Но, к счастью, Небеса не оставили Корею. Её спас Ким Ын Со, тот самый мальчик, который явил когда-то чудо на меже меж зелёных полей.
Ким Ын Со прибежал в ставку в Ыйджу и был проведён к бледному и осунувшемуся вану Сонджо.
– Доверьтесь мне, государь, и пусть тревога уйдёт из вашего сердца.
Ван печально улыбнулся в ответ:
– Разве ты не слышал, что даже демонам не всегда удаётся победить воинов Ямато? Если ты полагаешь, что это по плечу тебе, добудь сначала голову кого-нибудь из военачальников.
Один из предводителей войска Ямато, Кониси Юкинага, давно уже был увлечён пхеньянской гетерой по имени Кевольхян, необыкновенной красавицей, которой во всём Пхеньяне не нашлось бы равных. Но, не забывая о драгоценных шпильках из китайского нефрита, украшавших её причёску, она ни на миг не забывала и о горе, постигшем её родину. Даже когда она смеялась, в её блестящих, опушённых длинными ресницами глазах таилась глубокая печаль.
Однажды зимней ночью Юкинага пировал с братом Кевольхян – таким же белокожим и красивым, как и сестра, – а она прислуживала им. В ту ночь Кевольхян была ласковее обыкновенного, во всём старалась угодить гостю и то и дело подливала ему вина. Юкинага и не заметил, как, улучив момент, она подмешала в вино сонное зелье.
Чуть позже, оставив спящего мёртвым сном Юкинагу, Кевольхян и её брат куда-то исчезли. Не подозревавший ничего дурного Юкинага крепко спал, а его любимый меч висел где-то снаружи, за золотисто-зелёным балдахином постели. Впрочем, он повесил его там не совсем потому, что потерял бдительность. Дело в том, что к балдахину были пришиты маленькие, невидимые глазу колокольчики. Стоило кому-нибудь дотронуться до него, и колокольчики, громко зазвенев, разбудили бы Юкинагу. Вот только он не знал, что Кевольхян потихоньку засунула в колокольчики вату.
Спустя некоторое время женщина и её брат вернулись. Кевольхян ещё вечером завернула в шлейф своего расшитого узорами платья золу из очага. А её брат… Впрочем, какой там брат! Это был Ким Ын Со, выполнявший приказ вана. В руке с высоко засученным рукавом он сжимал меч с зелёными драконами на эфесе. Крадучись парочка приблизилась к золотисто-зелёному балдахину, за которым безмятежно спал Юкинага. Вдруг меч Юкинаги выпрыгнул из ножен и, словно у него выросли крылья, полетел к генералу Киму. Но тот, ничуть не растерявшись, плюнул в его сторону. Как только слюна коснулась меча, он утратил свою чудесную силу и со звоном упал на пол.
Ким Ын Со с громким криком одним взмахом меча снёс Юкинаге голову. Однако голова этого воина, неизменно вселявшего ужас в своих противников, злобно скрежеща зубами, устремилась обратно к телу. Увидав такое чудо, Кевольхян мгновенно выхватила из-под шлейфа спрятанную там золу и бросила несколько пригоршней на кровоточащий обрубок шеи. И сколько ни подпрыгивала голова, ей не удалось соединиться с испачканным золой обрубком.