Более того, он никогда так не ненавидел своих учителей, как в школьные годы. Возможно, каждый из них сам по себе был не таким уж и плохим человеком, но «чувство ответственности за воспитательную работу» и особенно право наказывать учеников невольно превращали их в деспотов. Не гнушаясь никакими методами, они старались привить ученикам собственные, весьма далёкие от объективности взгляды. Один из них – учитель английского языка, имевший прозвище Дарума, неоднократно подвергал Синскэ телесному наказанию, якобы за дерзость. Дерзость же эта заключалась только в том, что Синскэ читал Доппо или Катая. Был там ещё учитель со вставным левым глазом, преподававший родной язык и китайские тексты. Того раздражало, что Синскэ не проявляет интереса к воинским искусствам и спортивным соревнованиям. И он не упускал случая поиздеваться над мальчиком: «Баба ты, что ли?» Иногда Синскэ, не выдержав, огрызался: «А вы, господин учитель, разве мужик?» Конечно же, учитель строго наказывал его за непочтительность. Было много и других случаев. Если перечитать написанные на пожелтевшей от времени бумаге «Записки без самообмана», то станет ясно, что Синскэ постоянно подвергался унижениям. А поскольку у него было сильно развито чувство собственного достоинства, он всегда упрямо стремился защитить себя и дать отпор тому, кто его оскорблял. Если бы не это, он в конце концов, как это случается со многими испорченными подростками, стал бы себя презирать. Закалить же свой дух ему помогали «Записки без самообмана».
«Меня награждают многими бранными кличками, которые, в общем, можно разделить на три типа.
Тип первый – Неженка. Это значит, что физической силе я предпочитаю силу духа.
Тип второй – Праздный Мечтатель или Бездельник. Это значит, что я ценю вещи не только за пользу, но и за красоту.
Тип третий – Зазнайка. Это значит, что я никогда никому не позволяю унизить своё достоинство».
Однако нельзя сказать, что все без исключения учителя стремились унижать Синскэ. Некоторые приглашали его к себе в дом побеседовать за чашкой чая. Другие давали читать английские романы. Синскэ хорошо помнит, как однажды – он тогда только закончил четвёртый класс – среди этих романов ему попались «Записки охотника» в английском переводе, и он их с восторгом прочёл. Но всё же в большинстве случаев «чувство ответственности за воспитательную работу» мешало сближению с учителями. Завоёвывая их расположение, трудно было забыть о том, что они наделены властью, а потому всегда приходилось невольно подлаживаться, что было неприятно. Впрочем, ещё отвратительнее было потворствовать их гомосексуальным наклонностям. В присутствии учителей Синскэ просто не мог держаться естественно. Иногда, демонстративно вытащив из портсигара папироску, он с нарочитой развязностью принимался пересказывать содержание спектакля, который смотрел с галёрки. Учителя же неизменно расценивали подобные вольности как отсутствие почтительности. И были, наверное, правы. Синскэ не принадлежал к числу учеников, которые вызывают симпатию. На старой фотографии, сохранившейся на дне его сундучка, запечатлён болезненный и хилый подросток с несоразмерно большой головой и озорно сверкающими глазами. К тому же этот бледный подросток больше всего на свете любил задавать каверзные вопросы и мучить добрых учителей!
На экзаменах Синскэ всегда получал самые высокие баллы. И только его отметка по поведению никогда не поднималась выше шести. Глядя на арабскую цифру 6, он всегда представлял себе учительскую и обменивающихся насмешливыми улыбками учителей. Учителя и в самом деле пользовались отметками по поведению, чтобы унизить его. Именно из-за этой шестёрки ему никогда не удавалось подняться выше третьего места. Он ненавидел такую мстительность, ненавидел учителей, которые мстили ему. И даже теперь… впрочем, нет, теперь он забыл о так мучившей его в те годы ненависти. Средняя школа была для него дурным сном. Но, может быть, это и к лучшему. По крайней мере Синскэ научился превозмогать одиночество. Если б не это, в те годы ему приходилось бы ещё тяжелее, чем теперь. Как ему мечталось когда-то, он стал автором нескольких книг, однако в конечном счёте не приобрёл ничего, кроме полнейшего одиночества. Сегодня, когда он примирился с собственным одиночеством или, правильнее сказать, когда понял, что ему не остаётся ничего иного, как только примириться с собственным одиночеством, так вот сегодня, оглядываясь на двадцать лет назад, он видит столь ненавистное ему тогда школьное здание скорее в красивом бледно-розовом свете утренней зари. Хотя тополя на спортивной площадке по-прежнему темнеют мрачной купой, а в их густых кронах заунывно воет ветер…
Страсть к чтению овладела Синскэ ещё в младшей школе. Разбудил в нём эту страсть томик «Речных заводей» из «Императорской библиотечки», обнаруженный на дне отцовского книжного сундучка. Устроившись под тусклым светом лампы, большеголовый школьник снова и снова перечитывал «Речные заводи». Более того, ему даже не надо было открывать книгу: дав волю своему воображению, он отчётливо видел знамя «Именем Неба», тигра на холме Цзинъянган, человеческую печень, свисающую с балки в доме Чжан Цина. Фантазии? Эти фантазии были куда реальнее самой реальности. Сколько раз, препоясавшись деревянным мечом, он выходил на задний двор, где сушился рапс, и вступал в сражение с персонажами «Речных заводей»: с Ху Саньян по прозвищу Зелёная в один чжан, с татуированным монахом Лу Чжишэнем. В те годы эта страсть владела им безраздельно. Сколько ночей он просидел с книгой до самого утра! И не только ночей – он читал во время обеда, читал в уборной, читал, когда ехал куда-то и даже когда шёл. Разумеется, деревянный меч давно был заброшен. Но он часто смеялся и плакал над книгой. С каждой новой книгой он словно рождался заново. Он превращался то в одного персонажа, то в другого. Подобно Шакья-Муни он прожил бесчисленное множество жизней и был то Иваном Карамазовым, то Гамлетом, то князем Андреем, то Дон Жуаном, то Мефистофелем, то Рейнеке Лисом, причём отнюдь не со всеми персонажами он расставался, прочтя книгу: некоторые становились неотъемлемой частью его души. К примеру, как-то осенью под вечер он зашёл к своему дяде, рассчитывая получить немного денег. Дядя был родом из городка Хаги, что в Тёсю. Синскэ нарочно принялся с пафосом рассуждать о великом деле реставрации, расхваливать всех выходцев из Тёсю, начиная от Мураты Сэйфу и кончая Ямагатой Аритомо. Этот бледный лицеист, исполненный наигранного восторга, был в тот миг не столько Дайдодзи Синскэ, сколько молодым Жюльеном Сорелем – героем «Красного и чёрного».
Разумеется, книги научили Синскэ очень многому. Во всяком случае, трудно найти хоть что-то, чем он не был обязан чтению. К примеру, он не наблюдал за проходящими по улице прохожими, для того чтобы побольше узнать о жизни. Наоборот, он стремился узнать о жизни из книг для того, чтобы потом наблюдать за прохожими. Возможно, это слишком окольный путь. Но прохожие для него всегда были просто прохожими, не более. Только читая книги, он мог понять их, понять их любовь, ненависть, их тщеславие, другого способа у него не было. Да, только читая книги, и прежде всего прозу и драматургию Европы конца века. В их холодном свете он увидел наконец разворачивающуюся перед его взором человеческую комедию. Более того – он увидел собственную душу, в которой добро было неразрывно связано со злом. И не только о жизни он узнал из книг.
Он никогда не увидел бы, как прекрасны улицы Хондзё, никогда не открыл бы в себе такого острого взгляда на красоту природы, когда б не сборники трёхстиший эпохи Гэнроку[28] и несколько других самых любимых его книг. Именно эти книги помогли ему разглядеть, как мягко «круглятся горы, подступая к столице», как «осенний ветер играет цветами укон», как «паруса мокнут под осенним дождём», как «замирают во тьме крики цапли». То есть ощутить ту красоту окружающего мира, которой его не могли научить улицы Хондзё. Этот путь «от книги к действительности» всегда был для Синскэ путём истины. За половину своей жизни он успел несколько раз влюбиться. Но ни одна из женщин не помогла ему понять, что такое женская красота. По крайней мере, он не узнал от них ничего нового, ничего такого, о чём бы он уже не знал из книг. О том, как прекрасны бывают просвечивающие на солнце мочки ушей или тени от ресниц на щеке, он узнал от Готье, Бальзака, Толстого. Женская красота и теперь существует для Синскэ только благодаря книгам. Если бы он не узнал о ней из книг, то скорее всего открыл бы для себя не женщину, а самку…
К сожалению, Синскэ был беден, а потому не мог купить все книги, которые ему хотелось прочесть. Но он так или иначе выходил из положения. Во-первых, благодаря библиотекам, во-вторых, благодаря книжным лавкам, где можно было брать книги на прочтение, а в-третьих, благодаря собственной бережливости, из-за которой многие называли его скрягой. Как чётко запечатлелись в его памяти: книжная лавка на берегу рва, где он брал книги, добродушная старушка хозяйка, шпильки с искусственными цветами, которые она делала для приработка… У старушки никогда не возникало никаких сомнений в невинности «малыша», едва поступившего в школу. А «малыш» между тем изобрёл способ тайком читать одну книгу, делая вид, что ищет другую. И что ещё запомнилось ему необычайно отчётливо, так это улица Дзимботё: такой, какой она была двадцать лет назад, когда на ней располагались сплошные букинистические лавки, – и освещённый солнцем холм Кудандзака, возвышающийся над крышами этих лавок. Разумеется, тогда по Дзимботё не ездили ни трамваи, ни телеги.
Он, двенадцатилетний подросток, с зажатыми под мышкой тетрадками и коробочкой бэнто, часто проходил по этой улице по дороге в библиотеку Оохаси: полтора ри туда и обратно, – потом стал ходить в Императорскую библиотеку. Он хорошо помнит первое впечатление от посещения Императорской библиотеки, помнит свой страх перед высокими потолками, огромными окнами, массой людей, бесконечными рядами уже занятых стульев. К счастью, этот страх быстро прошёл. Синскэ привык к читальным залам, металлическим лестницам, ящичкам картотеки, к расположенной в подвальном этаже столовой – привык и полюбил всё это. Потом были ещё университетская и лицейская библиотеки. Сколько сотен книг взял он из этих библиотек? И сколько десятков полюбил? И всё же…