– Другими словами, это словно зажечь в темноте спичку и увидеть, что находится вокруг.
Во время беседы я вдруг заметил, что совершенно отчётливо вижу лица О. и жены. Однако ничего не изменилось – в небе по-прежнему ни звёздочки. Мне снова стало не по себе, и я беспрестанно поглядывал вверх. Жена, видимо, тоже обратила на это внимание и ответила мне прежде, чем я успел задать вопрос.
– Наверное, всё из-за песка?
И она остановилась и, прижав руки к груди, посмотрела на широкий песчаный пляж.
– Да, наверное.
– С песком шутки плохи. Миражи ведь тоже из-за него появляются. А вы ещё не ходили смотреть мираж?
– Недавно ходила. Но увидела только что-то синее…
– Так и есть. Мы тоже сегодня ничего больше не видели.
Мы пересекли мост через реку Хикидзи и вышли к дамбе у Адзумая. Налетевший вдруг ветер раскачивал верхушки сосен. Вдруг впереди показалась одинокая фигура – к нам быстро приближался мужчина невысокого роста. Я вспомнил галлюцинацию, которая привиделась мне этим летом. Таким же точно вечером лист бумаги, свисавший с ветки тополя, показался мне стальной каской. Однако мужчина не был галлюцинацией: он подошёл уже настолько близко, что я мог отчётливо разглядеть его рубашку.
– Что это за булавка у него в галстуке? – тихо спросил я и почти сразу обнаружил, что принял за булавку огонёк сигареты.
Жена рассмеялась, закрыв лицо рукавом кимоно. А мужчина спокойно прошёл мимо нас, не оглянувшись.
– Ну что ж, спокойной ночи!
– Спокойной ночи.
Мы попрощались с О. и двинулись дальше под шум ветра в соснах. К нему примешивался едва слышный стрекот кузнечиков.
– Когда же у дедушки золотая свадьба? – Дедушкой она называла отца.
– Я тоже что-то не припомню… А сливочное масло из Токио уже привезли?
– Ещё нет. Только колбасу.
Мы как раз подошли к воротам – к полуоткрытым воротам.
Слова пигмея
«Слова пигмея» не всегда отражают мои мысли. Они лишь позволяют наблюдать за тем, как мысли меняются. Ползучее растение ветвится от одного корня и к тому же даёт ещё множество побегов.
Ещё древние говорили: ничто не ново под луной. Но ничто не ново не только под луной. По утверждению астрономов, требуется тридцать шесть тысяч лет, чтобы свет от созвездия Геркулеса дошёл до нашей Земли. Но даже созвездие Геркулеса не может светить вечно, и однажды перестанет излучать прекрасный свет, превратившись в остывшую золу. Но смерть всегда несёт в себе зародыш новой жизни. И то же созвездие Геркулеса, перестав излучать свет, в своих блужданиях по бескрайней Вселенной при благоприятном стечении обстоятельств превратится в туманность. И в ней будут рождаться новые звёзды.
Да и само Солнце не более чем один из блуждающих огоньков во Вселенной. А ведь оно прародитель нашей Земли. Но то, что происходит на самом краю Вселенной, там, где простирается Млечный Путь, фактически ничем не отличается от того, что происходит на нашей грешной Земле. Жизнь и смерть, подчиняясь законам движения, бесконечно сменяют друг друга. Думая об этом, невозможно не проникнуться некоторым сочувствием к бесчисленным звёздам, разбросанным по небу. Мне даже кажется, что мерцание звёзд выражает те же чувства, которые испытываем мы. Может быть, поэтому один из поэтов высказал такую истину:
Одна из звёзд, песчинками усыпавших небо,
Посылает свет только мне.
Однако то, что звёзды, подобно нам, совершают своё вечное движение, всё-таки немного печально.
Существует знаменитое изречение Паскаля «нос Клеопатры»: будь он покороче, история бы могла пойти другим путём. Однако влюблённые редко видят подлинную картину. Наоборот, однажды влюбившись, мы обретаем непревзойдённую способность заниматься самообманом.
Антоний тоже не исключение – даже если бы нос Клеопатры был короче, он бы вряд ли это заметил. А если бы и заметил, нашёл массу других достоинств, восполняющих этот недостаток. Что это за достоинства? Я убеждён: на всём свете не существует женщины, обладающей столькими достоинствами, сколькими обладает ваша возлюбленная. И Антоний, так же как мы, несомненно, нашёл бы в глазах ли, в губах ли Клеопатры более чем достаточную компенсацию. Кроме того, существует ещё обычное: «Её душа!» Действительно, женщина, которую мы любим, обладает изумительной душой – это было во все времена. Более того, и одежда, и богатство, и социальное положение – всё это тоже превращается в её достоинства. Можно привести даже такие поразительные случаи, когда к числу достоинств причисляется факт или хотя бы слух, что в прошлом она была любима некой выдающейся личностью. К тому же разве не была Клеопатра последней египетской царицей, окутанной ослепительной роскошью и загадочностью? Кто бы обратил внимание на длину её носа, когда она восседала в облаке курящихся благовоний, сверкая украшенной драгоценными камнями короной, с цветком лотоса в руке. Тем более если смотрели на неё глазами Антония.
Подобный самообман не ограничивается любовью. Все мы, за редким исключением, по собственной воле перекрашиваем подлинную картину. Возьмём хотя бы табличку зубного врача – нам она бросается в глаза не столько потому, что существует, сколько потому, что нами движет желание её увидеть, проще говоря – зубная боль. Разумеется, наша зубная боль никак не связана с мировой историей. Но подобный самообман присущ обычно и политикам, которые хотят знать чувства народа, и военным, которые хотят знать положение противника, и промышленникам, которые хотят знать конъюнктуру. Я не отрицаю, что существует рассудок, который должен корректировать наши чувства, но в то же время признаю и существование «случайностей», управляющих всем, что совершает человек. Однако любая страсть легко забывает о разуме. «Случайность» – это, так сказать, воля богов. Следовательно, самообман – вечная сила, призванная направлять мировую историю.
Итак, более чем двухтысячелетняя история ни в малейшей степени не зависела от столь ничтожно малого, как нос Клеопатры. Она скорее зависит от нашей глупости, переполняющей мир. Смешно, но она действительно зависит от нашей торжествующей глупости.
Мораль – другое название удобства. Она сходна с левосторонним движением.
Благодеяние, даруемое моралью, – экономия времени и труда. Вред, причинённый моралью, – полный паралич совести.
Те, кто бездумно отвергает мораль, – слабо разбираются в экономике. Те, кто бездумно склоняет голову перед нею, – либо трусы, либо бездельники.
Правящая нами мораль – феодальная мораль, отравленная капитализмом. Она приносит нам один вред и никаких благодеяний.
Сильные попирают мораль. Слабых мораль лелеет. Те, кого она гнетёт, обычно занимают среднюю позицию между сильными и слабыми.
Мораль, как правило, – поношенное платье.
Совесть не появляется с возрастом подобно нашей бороде: чтобы обрести совесть, нужно определённое воспитание.
Более девяноста процентов людей лишены прирождённой совести.
Трагизм нашего положения в том, что, пока мы – то ли по молодости, то ли по недостатку воспитания – ещё не смогли обрести совесть, нас уже обвиняют в бессовестности.
Комизм нашего положения в том, что, после того как – то ли по молодости, то ли по недостатку воспитания – нас обвинили в бессовестности, мы наконец обретаем совесть.
Совесть – серьёзное увлечение.
Возможно, совесть рождает нравственность, однако нравственность до сих пор ещё не родила то, что есть лучшее в совести.
Сама же совесть, как любое увлечение, имеет страстных поклонников. Эти поклонники в девяноста случаях из ста – умные аристократы или богачи.
Как выдержанное вино, я люблю древнее эпикурейство. Нашими поступками руководят не добро и не зло, только лишь наши пристрастия либо наши удовольствие и неудовольствие. Я в этом убеждён.
В таком случае почему же мы, даже в пронизывающий холод, бросаемся в воду, увидев тонущего ребёнка? Потому что находим в спасении удовольствие. Какой же меркой можно измерить, что лучше: избежать неудовольствия от погружения в холодную воду или получить удовольствие от спасения ребёнка? Меркой служит выбор большего удовольствия. Однако физическое удовольствие или неудовольствие и духовное удовольствие или неудовольствие мерятся разными мерками. Правда, удовольствие или неудовольствие не могут быть полностью несовместимы. Скорее они сливаются в нечто единое подобно солёной и пресной воде. Действительно, разве не испытывают наивысшего удовольствия лишённые духовности аристократы из Киото и Осаки, наслаждаясь угрём с рисом и овощами, после того как отведали черепахового супа? Другой пример: факт, что холод и вода могут доставлять удовольствие, доказывает плавание в ледяной воде. Сомневающиеся в моих словах захотят объяснить это мазохизмом. А этот проклятый мазохизм – самое обычное стремление достичь удовольствия или неудовольствия, что на первый взгляд может показаться извращением. По моему убеждению, христианские святые, с радостью умерщвлявшие свою плоть, с улыбкой шедшие на костёр, в большинстве случаев были мазохистами.
Определяют наши поступки, как говорили древние греки, пристрастия и ничто иное. Мы должны черпать из жизненного источника высшее удовольствие. «Не будьте унылы, как лицемеры» – разве даже христианство не учит этому? Мудрец – тот, кто и тернистый путь усыпает розами.