Ее слова ошеломили меня. Я боялся делать какие-либо выводы, чувствуя, что они, скорее всего, будут неверными. Мне хотелось только одного: быть рядом с ней, не расставаться с ней – любой ценой… Остальное мне было не важно. Я не привык просить у человека больше, чем он может дать. Несмотря на сказанное, я испытывал странное внутреннее спокойствие. Глядя в ее черные задумчивые глаза, которые словно ждали моего ответа, я медленно произнес:
– Мария, я очень хорошо вас понимаю. Вижу, что сказать мне все это вас побудил ваш жизненный опыт, и рад, так как полагаю, что вы сказали все это для того лишь, чтобы помешать всему, что может в дальнейшем испортить нашу дружбу. Значит, вы цените ее.
Она кивнула. Я продолжал:
– Может, вам даже не стоило мне все это говорить. Но откуда вам было знать? Мы ведь недавно знакомы. Лучше быть осторожной… А вот у меня нет такого опыта, как у вас. Я мало с кем бывал знаком и всегда был одинок. Вижу, что, хоть пути наши и были разными, оба мы пришли к одному финалу: мы ищем одного человека, своего человека… Замечательно будет, если мы найдем его друг в друге. Это – главное, а остальное – неважно. Что касается отношений мужчины и женщины, то можете быть уверены, что я никогда не принадлежал к людям того типа, которого вы боитесь. Правда, у меня в жизни не было никаких приключений, но мне никогда даже в голову не приходило, что я смогу полюбить человека, которого не буду считать таким же сильным, как себя, и которого не буду уважать так же, как себя. Вы только что говорили о том, что вас унижают. Если мужчина может позволить себе такое, то, мне кажется, он забывает о своем достоинстве и в действительности унижает себя. Я, как и вы, очень люблю природу, даже могу сказать, насколько я отдалялся от людей, настолько я сближался с природой. Моя родина – одна из самых красивых стран на земле. Там были основаны и пережили падение многие цивилизации, известные нам из истории. Когда я лежал под оливками, которым десять-пятнадцать столетий, я думал о людях, которые когда-то собирали их плоды. Я гулял в горах, поросших соснами. Там, где, как считалось, не ступала нога человека, я видел мраморные мосты, резные колонны. Они – друзья моего детства, спутники моих грез. С детства природа с ее законами для меня превыше всего. Давайте оставим споры, пусть наша дружба тоже развивается естественным путем. Не стоит пытаться насильно менять ее направление и связывать ее преждевременными решениями!
Мария стукнула меня по руке указательным пальцем:
– А вы не такой ребенок, каким кажетесь!
Ее глаза растерянно смотрели на меня. Она выпятила свою полноватую нижнюю губу и стала похожа на маленькую девочку, которая вот-вот заплачет. Взгляд ее был задумчив; казалось, она пыталась в чем-то разобраться. Меня поразило, как быстро и часто меняется ее лицо.
– Вы можете рассказывать мне о вашей жизни, о вашей стране, об оливках! – заговорила она. – А я буду рассказывать вам о своем детстве и об отце – то, что смогу вспомнить. Думаю, нам будет не трудно найти темы для разговоров. Однако здесь делается шумно! Наверное, оттого, что зал пустой… Бедняжки-оркестрантки, наверное, грохотом инструментов хотят во что бы то ни стало развеселить хозяина. Ах, если бы вы знали, что за хозяева у подобных мест!
– Невероятно грубы?
– Еще как! Прекрасная возможность узнать мужчин лучше. Например: хозяин нашего «Атлантика» – человек любезный. Любезен не только с клиентами, но и с каждой дамой, не связанной с ним деловыми отношениями… Если бы я не работала в его кабаре, он бы вел себя со мной учтиво и восхищал бы меня своим благородством. Но по отношению к людям, которым он платит деньги, он меняется и, кажется, называет это «профессиональной этикой». Назвал бы «барышовая этика», было бы вернее. На самом деле его грубость, которая доходит иногда до неприличия и жестокости, – не от желания блюсти уровень заведения, а от страха быть обманутым. Видели бы вы, как этот человек, который, вероятно, и семьянин хороший, и гражданин честный, требует, чтобы мы продавали не только свой голос, улыбки и тело, но и свою человеческую сущность, – вы бы вздрогнули…
Я перебил ее – мне вспомнилось что-то почти забытое:
– Кем был ваш отец?
– Разве я не говорила? Адвокатом. А почему вы спросили? Стало интересно, как я дошла до такой жизни?
Я молчал.
– Очевидно, вы еще не очень хорошо знаете Германию. В моем положении нет ничего необычного. Отец оставил небольшое наследство, которое позволило мне учиться. Жили мы тогда, в общем-то, неплохо. Во время войны я была медсестрой. Затем продолжила учиться. Но из-за инфляции почти все сбережения мы потеряли. Пришлось начать зарабатывать деньги. Но я не жалуюсь. Работать очень даже приятно. Единственное, что меня огорчает, – что мое желание работать не унижаясь, никому не нравится… Еще мне неприятно постоянно находиться рядом с пьяными или теми, кого обуревает вожделение. Иногда я ловлю на себе такие взгляды, что… Не могу назвать их даже просто животными. Будь они такими, они бы были естественными. Это – низменнее животных инстинктов. Это животная дикость, замешанная на человеческом лицемерии, хитрости, ничтожестве… Отвратительно.
Она посмотрела по сторонам. Оркестр громыхал вовсю. Толстуха в баварском костюме с волосами кукурузного цвета горланила заводные тирольские напевы и, издавая забавные гортанные звуки, кружилась на месте.
Мария сказала:
– Пойдемте куда-нибудь в тихое место. У нас еще много времени.
Затем, внимательно заглянув мне в глаза, добавила:
– Может быть, вам со мной скучно? Я постоянно болтаю и с утра таскаю вас за собой. Женщине нехорошо быть такой назойливой… Серьезно говорю, если вам скучно, давайте я вас отпущу!
Я взял ее за руки и долго не мог ничего произнести.
Ей в лицо я тоже не смотрел. Однако заговорил я только после того, как убедился, что она поняла, что во мне происходило:
– Я благодарен вам!
– А я – вам! – сказал она и высвободила руки.
Мы вышли на улицу, и она предложила:
– Пойдемте в одно кафе неподалеку отсюда! Очень приятное местечко. Увидите необычных людей.
– В «Романское кафе»?[20]– Да, вы знаете его? Вы ходили туда?
– Нет, я много о нем слышал!
Она улыбнулась:
– От приятелей, которые к концу месяца остаются без денег?
Я тоже улыбнулся, отвел глаза и стал смотреть вперед.
Я много слышал об этом кафе, которое любили художники и другие люди искусства. Говорили, будто по вечерам, ближе к полуночи, туда сходились пожилые сластолюбцы, охочие до девушек и юношей, и состоятельные дамы, а жиголо всех национальностей и возрастов каждый вечер предлагали себя там.
Но было еще рано, и в кафе сидели только художники. Они сидели компаниями, и каждая компания громко о чем-то спорила. Мы поднялись по лестнице между колонн на второй этаж и с трудом отыскали свободный столик.
Нас окружали молодые длинноволосые художники в черных шляпах на французский манер, дымившие трубками газетчики с неостриженными ногтями.
Высокий молодой блондин с бакенбардами, помахав издалека, подошел к нам.
– Приветствую Мадонну в меховом манто! – сказал он, обняв Марию и целуя ее сначала в лоб, а затем в щеки.
Я опустил глаза. Они поговорили о том о сем. Из их разговора стало ясно, что его картины были на той же выставке. Наконец блондин с силой пожал руку Марии и, бросив мне: «До свидания, юноша!», удалился, как, видимо, было принято среди людей искусства.
Я все еще смотрел перед собой. Мария спросила:
– О чем ты думаешь?
– Вы сказали мне «ты», заметили?
– Да… Вам не нравится?
– Почему? Наоборот, благодарю вас!
– Ох, как вы часто благодарите!
– Мы, жители Востока, – обходительные люди. Знаете, о чем я думал? Тот человек поцеловал вас, а я совсем не ревновал.
– В самом деле?
– И мне стало интересно – почему я не ревновал?
Мы долго смотрели друг на друга, и в наших взглядах светился искренний интерес и доверие.
– Расскажите немного о себе! – попросила она.
Я кивнул. Еще днем я думал, как много я ей расскажу. Но сейчас не мог ничего вспомнить, и в голову приходили совершенно новые мысли. Я начал говорить что попало. Я не рассказывал о чем-то определенном, а только говорил о детстве, о службе в армии, о прочитанных книгах, о мечтах, о нашей соседке Фахрие, о командирах партизанских отрядов, которых видел. Качества, в которых я до сих пор стеснялся признаться сам себе, не спрашивая моего позволения, сами собой рвались в моей речи на свободу. Я впервые рассказывал о себе другому человеку и хотел выглядеть таким, как есть, ничего не приукрашивая. Я прилагал столько усилий, чтобы не лгать ей, не искажать свою сущность, ничего не менять, что даже в этом своем усилии, возможно, иной раз заходил далеко, так выставляя напоказ некоторые отрицательные черты моего внутреннего мира, что тем самым опять отступал от истины.
Воспоминания и чувства, которые я сдерживал всю жизнь, волнения и восторги, вынужденные долгое время таиться в молчании, словно стремительный поток, увеличивая скорость, постепенно набирая силу и вздуваясь, лились наружу. Видя, как внимательно она меня слушает, как разглядывает мое лицо, словно пытаясь увидеть во мне что-то, что я не смог облечь в слова, я говорил все свободнее. Иногда она медленно качала головой, словно подтверждала что-то, а иногда слегка приоткрывала рот, будто ее что-то сильно удивило. Когда я особенно волновался, она медленно гладила мою руку, а когда то, о чем я говорил, звучало жалобно, сочувственно улыбалась.
В какой-то момент я замолчал, словно ощутив толчок какой-то неведомой силы, и взглянул на часы. Было около одиннадцати. Столики вокруг опустели. Вскочив, я воскликнул:
– Вы же опоздаете на работу!
Она попыталась собраться с мыслями и, сильно сжав мои руки, неторопливо поднялась:
– Вы правы!
А надевая беретик, добавила:
– Как хорошо мы поговорили!