Допев последнюю песню, она быстрыми шагами удалилась за оркестр, а свет в зале загорелся вновь. Я какое-то время продолжал блаженствовать и от счастья ни о чем не думал. Затем я спросил себя: «Что мне делать теперь?» Следовало ли выйти на улицу и ждать ее у выхода? С какой целью? Что она подумает обо мне, если я, не будучи с ней знаком, подкараулю ее и скажу: «Могу ли я проводить вас до дома?» Следовало ли в ответ на крошечный знак внимания с ее стороны выступить с таким стандартным предложением обычного бабника?
Я решил, что самым благородным поступком будет сразу же уйти, а завтра вечером прийти снова. Дружбу лучше развивать постепенно. Для одного вечера и так слишком много. Я всегда с детства боялся «быстро потратить» свое счастье, мне всегда хотелось сохранить часть «на потом», для продолжения. Эта привычка стала причиной того, что я упустил немало удачных случаев стать счастливым, но я всегда опасался спугнуть удачу, пожелав слишком многого.
Я огляделся по сторонам, чтобы позвать официанта, и увидел ее. Скрипки у нее в руках не было. Шла она быстро, шла прямо ко мне, к моему столику и дружески улыбалась. Остановилась передо мной и, протянув руку, спросила:
– Как вы?
Только в этот миг я чуть избавился от своей растерянности и догадался встать:
– Спасибо… Хорошо!
Она села на стул напротив меня. Тряхнув головой, отбросила волосы, падавшие ей на щеки, и затем, глядя мне в лицо, сказала:
– Вы, наверное, сердитесь на меня?
Я совершенно растерялся. Я не понимал, что она хочет мне сказать, и на ум мгновенно пришло множество неподходящих предположений.
– Нет, – сказал я. – С какой стати?
Странно, но ее голос вовсе не показался мне незнакомым. Я помнил наизусть каждую черточку ее лица и даже нашел в ее чертах гораздо больше глубины, чем представлял себе раньше, но то было естественно. Я запечатлел ее образ в своем сознании, целыми днями любуясь ее портретом, а затем довел этот образ в своих фантазиях до полного совершенства при помощи «Мадонны Арпи». Но ее голос… Должно быть, я тоже где-то его слышал. Может быть, очень давно, в детстве. А может быть, только в мечтах.
Надо перестать об этом думать. Раз уж она сидит передо мной и со мной разговаривает, думать о чем-то другом глупо и бессмысленно.
Женщина вновь спросила:
– Значит, вы не обиделись? А почему вы тогда больше не пришли?
Господи!.. Она в самом деле спутала меня с кем-то другим! Я уже раскрыл было рот спросить: «Откуда вы меня знаете?» Но вдруг передумал: мне пришла в голову не очень порядочная мысль: а если она, поняв по моему вопросу, что ошиблась, извинившись, встанет и уйдет?
Сколько бы чудесный сон ни продлился, столько и будет хорошо! У меня нет никакого права его прерывать, остановить на половине, проснуться – пусть даже ради правды.
Женщина, увидев, что я не отвечаю, вновь спросила:
– Так вы получаете письма от вашей матери?
Ужасное изумление длилось меньше секунды, а затем я вскочил со стула. Схватив ее за руки, я воскликнул:
– Господи, так это были вы?!
Теперь мне стало все понятно. Я вспомнил, где слышал этот голос.
Женщина звонко рассмеялась:
– Вы такой смешной, как ребенок!
И смех я тоже вспомнил. Это была та самая женщина, которая подошла ко мне, когда я задумчиво сидел на выставке перед картиной, спросить, что я нахожу в том портрете, а когда я ответил, что она похожа на мою мать, рассмеялась, что у меня нет фотографии моей матери. Я никак не мог понять, как я тогда сразу ее не узнал. Неужели картина захватила меня настолько, что лишила способности видеть оригинал?
Я пробормотал:
– Но вы тогда совсем не были похожи на ваш портрет!
– Откуда вы знаете? – улыбнулась она. – Вы же не смотрели мне в лицо!
– Нет, смотрел… Но как такое может быть?
– Правда, вы взглянули несколько раз… Но как взглянули? Лишь чтобы не видеть!
Затем, вынимая руки, все еще лежавшие в моих ладонях, она добавила:
– Когда я вернулась к своим друзьям, я не сказала им, что вы меня не узнали. Иначе они бы очень над вами посмеялись!
– Спасибо!
Она слегка задумалась; на ее глаза будто набежало облачко; внезапно она посерьезнела:
– Ну, вы все еще хотите, чтобы у вас была такая мать?
Сначала я запнулся, затем быстро ответил:
– Конечно… Конечно… Еще как!
– В тот раз вы сказали то же самое!
– Наверное…
Она вновь улыбнулась:
– Так могу ли я быть вам матерью?
– О, нет-нет!
– А может быть, старшей сестрой?
– Сколько вам лет?
– Разве у женщин спрашивают такие вещи? Ну хорошо: двадцать шесть!.. А вам?
– Двадцать четыре!
– Вот видите! Я могу быть вам старшей сестрой!
– Да…
Какое-то время мы молчали. Я чувствовал, что мне нужно очень многое ей сказать, бесконечно многое, так что нескольких лет бы не хватило для этого рассказа… Но сейчас ничего не приходило в голову. Она тоже, не говоря ни слова, смотрела перед собой. Правым локтем она оперлась о стол. Вторая рука свободно лежала на белой скатерти. Пальцы были узкими и острыми в кончиках, из-за чего казалось, что кости у нее очень тонкие. Кончики пальцев покраснели, словно бы она замерзла. Я вспомнил, что руки у нее, которые я совсем недавно держал в своих ладонях, были и в самом деле холодными. Сознательно решив воспользоваться этим, я сказал:
– У вас такие холодные руки!
Не колеблясь ни секунды, она тут же протянула мне обе руки:
– Согрейте!
Я посмотрел ей в глаза. Ее взгляд был волевым и властным. Кажется, она не находила ничего особенного в том, чтобы вверить обе руки человеку, с которым она разговаривает впервые. А может?.. Мне на ум приходили все те же неуместные предположения. Чтобы выбросить все это из головы, я заговорил:
– Меня отчасти можно простить за то, что я не смог узнать вас на выставке! Вы выглядели такой веселой, насмешливой даже! И потом, как бы это сказать… Весь ваш вид и ваши жесты противоречили образу на картине… Волосы короткие… Юбка тоже короткая, одежда облегающая… Вы шли так, будто бежали вприпрыжку… Сравнить вас с той серьезной, задумчивой, и даже, наверное, немного грустной женщиной с портрета, который критики назвали «Мадонной», было довольно трудно… Но я все равно удивлен… Значит, я такой рассеянный!
– Да, рассеянный… Я помню вас с первого дня, когда вы пришли на выставку. Вы бродили с таким видом, что было видно, как вам скучно, но внезапно остановились перед моим портретом… Вы с таким необыкновенным вниманием его рассматривали, что удивлялись даже проходившие мимо посетители. Я сначала решила, что портрет напомнил вам кого-то из ваших знакомых. Затем вы начали приходить каждый день. Меня охватило любопытство, которое можно легко понять. Я несколько раз подходила к вам и смотрела на картину вместе с вами, почти наедине с вами. Но вы ничего не замечали, меня не узнавали, хотя несколько раз переводили взгляд на докучливого зрителя, который мешает вам смотреть. В вашей рассеянности была странная привлекательность… Как я уже сказала, мне тоже стало любопытно. В конце концов я решила подойти и заговорить с вами. У других художников, моих приятелей, вы тоже вызывали любопытство. Они-то и настояли… Лучше бы я этого не делала! Мы вас после этого совсем потеряли, вы перестали приходить на выставку!
– Я решил, что надо мной смеются! – сказал я. Но сразу же пожалел о своих словах. Она могла обидеться. Однако она согласилась:
– Вы правы!
Затем, вглядываясь в мое лицо, словно ища в нем что-то, она спросила:
– Вы один в Берлине, не так ли?
– В каком смысле?
– То есть – один… У вас никого нет… Духовно одиноки… Вы выглядите так, будто…
– Понимаю, понимаю… Я совсем один, но не в Берлине… Во всем мире я одинок… С самого детства…
– Я тоже одна… – сказал она. И на этот раз взяв мои руки в свои ладони, добавила:
– Настолько одна, что удавиться хочется… Как больная собака…
Сильно сжав мои пальцы, она слегка приподняла их, а потом ударила ими об стол:
– Мы можем с вами подружиться! – сказала она. – Вы со мной только что познакомились, но я вас изучала примерно двадцать дней. В вас есть что-то, что делает вас непохожим на всех. Да, мы сможем с вами очень близко подружиться…
Я удивленно посмотрел на нее. Что она хотела этим сказать? Что могла предложить такими словами женщина – мужчине? Я ничего не знал. У меня не было никакого опыта, я совсем не знал людей.
Она это заметила. На ее лице появилось волнение, как у человека, который сказал лишнее и боится, что его неверно поймут:
– Вы только, пожалуйста, не поймите меня неправильно, – сказала она. – Не пытайтесь придать моим словам другой смысл. Я всегда разговариваю так откровенно… Как мужчина… Во мне вообще много мужского… Может быть, поэтому я и одна…
Она смерила меня долгим оценивающим взглядом. И внезапно сказала:
– А в вас есть что-то женское… Я только сейчас замечаю… Может, поэтому я и нашла в вас с самой первой минуты, как увидела, нечто симпатичное мне… В вас есть что-то девичье.
Меня огорчило и смутило, что человек, с которым я разговариваю впервые, говорил мне слова, которые я много раз слышал от отца с матерью. А она продолжала:
– Никогда не забуду ваш вчерашний вид! Всю ночь вспоминала со смехом! Вы бились, как девочка, которая защищает свою честь. А спастись-то от фрау ван Тидеманн не очень-то легко.
От удивления я широко раскрыл глаза:
– Вы и с ней знакомы?
– Прекрасно знакома. Она моя родственница! Дочь маминого брата. Но сейчас мы в ссоре, не я, мама не хочет с ней общаться, из-за ее поведения… Ее муж был адвокатом. Погиб в мировую войну. А сейчас, как говорит моя мать, она ведет «неподходящий» образ жизни. Но нам-то какое дело? Так что случилось вчера вечером? Вам удалось спастись? Откуда вы ее знаете?
– Мы живем в одном пансионе. Вчера вечером мне удалось спастись лишь по счастливой случайности. У нас в пансионе живет некто герр Дёпке, который имеет виды на дочь вашего дяди. Вот мы его и встретили.