Деревенский глашатай заранее приготовился к визиту доктора. Журнал записи на прием был извлечен из шкафа и лежал на столе, открытый на сегодняшней дате. Однако доктор Цегеди-младший хотел вначале просмотреть другие журналы учета. Как новый врач, отвечавший за здоровье жителей деревни, он решил проверить, правильно ли ведутся журналы для регистрации родившихся и умерших.
Журналы представляли собой толстые фолианты в добротных переплетах, вверху каждой страницы которых был проставлен старинный мадьярский герб. От старости у них в некоторых местах стал рассыпаться переплет. Кроме того, за десятилетия своего использования они неизбежно покрылись отпечатками грязных пальцев крестьян. Журналы для регистрации, даже с учетом утраченного былого великолепия, казались слишком помпезными в унылой обстановке деревенской ратуши.
Доктор Цегеди-младший придвинул к себе первый фолиант, откинул его парадную корочку, поправил очки и склонился над книгой. Он сразу же стал похож на своего отца, который теперь был уже совсем стариком. Он водил пальцем по чернильным записям на страницах, перечитывая имена новорожденных, даты рождения, пометки повитухи. Особенно его интересовали записи, касавшиеся любых необычных обстоятельств при родах.
Он особо отмечал для себя те случаи, когда там, где должно было быть вписано имя новорожденного, стоял прочерк, а затем следовало краткое объяснение причины мертворождения.
Доктор перевернул страницу. Тишину в ратуше нарушал лишь шорох перелистываемых страниц. Цегеди-младший приехал в Надьрев как раз перед тем, как ратуша должна была открыться на весь день, и деревенский глашатай тихо ходил вокруг него, готовя ее к приему посетителей.
Процесс просмотра журналов для регистрации родившихся был достаточно длительным и утомительным, хотя доктор и старался делать это как можно быстрее. Он был уверен, что его отец никогда бы не стал проявлять такой дотошности. Доктор Цегеди-младший продолжал читать, постепенно сдвигая свой палец вниз по строчкам, но неожиданно задержал его на середине страницы. Он наклонился ближе к журналу, поскольку иногда было трудно разобрать неряшливые каракули. К этому времени солнце уже вовсю светило, однако в ратуше все равно оставалось достаточно темно. Доктор огляделся в поисках окна, рядом с которым было бы хоть немного светлее.
Затем он пролистал журнал назад и перечитал предыдущие записи. И еще несколько страниц. Он пролистал назад таким образом несколько страниц, внимательно перечитывая заинтересовавшие его сведения.
Закончив пересматривать записи о рождении, он перешел к журналам для регистрации умерших, лежавшему перед ним. В этом регистрационном фолианте страницы были в ширину больше, чем в высоту. Доктор Цегеди-младший поправил на носу очки и возобновил чтение. Снаружи церковные колокола пробили час. Дети уже отправились на учебу, неся сумки, набитые книгами. Доктор мог слышать их смех и крики, когда они по дороге в школу играли в догонялки.
Доктор Цегеди-младший изучал записи о смерти так же усердно, как и записи о рождении. Большинство записей о рождении были сделаны торопливыми каракулями, словно тот, кому выпало фиксировать эти факты, особенно не задумывался о том, что кому-то годы спустя они могут понадобиться. Записи же о смерти были сделаны изящным почерком, от которого веяло официальностью. Этот почерк был достоин того, чтобы зафиксировать окончание жизни.
Доктор внимательно просматривал каждую запись, помогая себе прижатым к странице пальцем, который он перемещал вниз по мере прочтения. Он пока еще не мог понять, что же именно он ищет.
Медленно сдвигая палец вниз по странице, доктор вновь внезапно остановился и перелистнул несколько страниц назад, к предыдущим записям. И еще дальше назад. В его переносной медицинской сумке для оказания первой помощи лежали блокнот и ручка. Он достал их и начал делать собственные пометки.
Его шея и спина уже ныли от того, что он столько времени провел, наклонившись над регистрационными журналами. Деревенский глашатай сделал вокруг него несколько кругов, намекая на то, что уже давно пора перейти к журналу записи на прием.
В медицинском училище доктора Цегеди-младшего учили, как определять признаки болезни. Для этого необходимо обратить внимание на бледность кожи, измерить пульс, послушать работу сердца, проверить дыхание. Каждый симптом, каждая жалоба, каждое отклонение от нормы являются ключом к более широкой картине, из которой неизбежно вырисовывается закономерность.
Теперь он был уверен, что увидел в регистрационных журналах закономерность.
Доктор Цегеди-младший выпрямился за столом, над которым он провел, склонившись, несколько часов. Он снял очки и помассировал переносицу. Он энергично захлопнул корочку тщательно просмотренного фолианта. В результате этого движения можно было почувствовать легкое дуновение, словно последний вздох.
– А кто, – спросил доктор деревенского глашатая, – здесь повитуха?
Доктор Цегеди-младший провел бо́льшую часть дня, расспрашивая своих новых пациентов о Жужи Фазекаш. Он интересовался, как долго она проработала в деревне повитухой, откуда она родом и насколько хорошо ее знали деревенские. Не менее подробно он расспрашивал и о ее семье.
Молодой врач был не похож на своего отца. В начале своей карьеры Цегеди-старший был весьма амбициозен. Он вошел в состав различных советов директоров и больничных комитетов и на этом основании часто ездил в Будапешт и Сольнок на всевозможные встречи, совещания и консилиумы. Однако к тому времени, когда началась война, он практически утратил свои профессиональные навыки, поскольку в последние годы жизни потерял интерес к врачебному делу и начал пить. Он перестал интересоваться своими пациентами. По этой причине он позволял больным обращаться к услугам повитух, которые, продолжая многовековые традиции, прибегали к траволечению и вере деревенских жителей в колдовство.
Однако доктор Цегеди-старший был заменен своим сыном из-за новой концепции властей. Назначение Цегеди-младшего состоялось потому, что в Будапеште стали настаивать на необходимости включения в территорию ответственности квалифицированных районных врачей удаленных и практически заброшенных деревенек, таких как Надьрев. Цегеди-младший понимал, что ему предстоит нечто большее, чем просто проведение приема больных в таких деревеньках раз в неделю. Он осознавал, что власти рассчитывают на его усилия по искоренению в удаленных деревнях, оказавшихся в его врачебном участке, старинных традиций и обычаев, практикуемых сельскими повитухами. Однако то открытие, которое он сделал сегодня утром, ошеломило его. Он был готов к тому, что ему придется бороться с суевериями и предрассудками. Однако он никак не ожидал, что ему предстоит расследовать возможные преступления.
К тому времени, когда доктор Цегеди-младший в следующий вторник прибыл в Надьрев, он уже был готов действовать решительно. Когда деревенский глашатай встретил его с журналом записи на прием, доктор отмахнулся от него и вместо этого попросил о встрече с Эбнером. Когда глашатай отправился за секретарем сельсовета, доктор, настроившись на долгое ожидание, устроился в полутемной ратуше. Начался сезон охоты на фазанов, и Эбнер скорее всего находился где-то в районе своего охотничьего домика.
Доктор Цегеди-младший присел на потрепанную деревянную скамью у самого входа. По сравнению с прошлым вторником стало заметно холоднее, и он ощутимо мерз. Это напомнило ему о том, что уже через неделю, а может быть, буквально через несколько дней станет совсем холодно, и в таком случае погода может помешать ему вновь приехать в Надьрев. Эта мысль встревожила доктора, так как ему предстояло переделать здесь очень много дел.
В сельской ратуше не наблюдалось какой-либо активности. Обычно все текло здесь крайне неспешно. Время от времени заходили крестьяне или их жены, чтобы оставить у деревенского глашатая объявление или же записаться на прием к врачу. Иногда деревенские появлялись в ратуше небольшими группами, чтобы обратиться к Эбнеру с просьбой уладить те или иные разногласия между ними. Частенько здесь ночевал хулиган, покидавший наутро свою условную «тюрьму» (кладовку деревенского глашатая), но на этот раз не было и его. Как и обычно, телефон также молчал, и в ратуше царила полная тишина.
Со своего места на скамье доктор Цегеди-младший мог видеть рабочее место нового сборщика налогов. В этом качестве выступал граф Мольнар, который сейчас тихо трудился над своими записями. Власти в Будапеште, стремясь к переменам, приняли решение о назначении сборщиков налогов в каждую деревню вне зависимости от числа ее жителей. Доктору Цегеди-младшему было известно, что местные поносили Мольнара почем зря, и он искренне сочувствовал графу.
Наконец в ратушу ворвался холодный порыв сырого ноябрьского воздуха, что ознаменовало появление Эбнера. Тот погрозил своей тростью уличным собакам, которые захотели проследовать вместе с ним, и захлопнул тяжелую входную дверь прежде, чем одна из них попыталась протиснуться внутрь. От Эбнера часто пахло овечьим гуляшом или какой-нибудь другой вкуснятиной, например, хорошо приготовленной козлятиной или свининой, и собаки находили этот запах неотразимым.
Эбнер посмотрел сверху вниз на доктора Цегеди-младшего, который поднялся со скамьи у входа, и протянул свою пухлую руку, чтобы поздороваться с ним.
Затем Эбнер прошел мимо глашатая в свой личный кабинет. Он толкнул дверь, открывая ее, затем потыкал в нее своей тростью, чтобы она распахнулась шире. Войдя, он снял шубу из рыси и прошел к своему столу. Возможность закрыть дверь он предоставил доктору Цегеди-младшему. Стол в кабинете Эбнера по своим масштабам совершенно не вписывался в общую обстановку. Он была такой же громадной ширины, как и длины, и Эбнеру пришлось протискиваться мимо него в оставшемся тесном пространстве. Секретарь сельсовета, наконец, плюхнулся в свое кресло. Прямо посередине стола стояла пишущая машинка, и Эбнер сидел перед ней, словно капитан за штурвалом корабля. Рядом с ним находился телефонный аппарат, похожий на канделябр, и лежала стопка бумаг, которые принесли глашатай и почтмейстер.