Их дружба складывалась из массы откровенных фактов, которыми они решались делиться друг с другом. Эти незначительные на первый взгляд факты озвучивались между неторопливыми глотками вина и медленным перелистыванием страниц новостей («Ты знаешь, я навестил Марицу Шенди в Будапеште»; «Поезд Марицы прибывает сегодня днем»; «Прошлой ночью батрак ночевал у нас в доме»). Как всегда, более сокровенная правда находилась где-то рядом.
Брак Михая с Марицей, состоявшийся в прошлом году, не стал преградой между двумя друзьями. Ни один из них не был склонен к самоанализу и не предавался каким-либо сожалениям. Михай смирился со своим положением, однако ему доставляло удовольствие (как человеку, склонному к игре и жульничеству) пренебрегать некоторыми границами установленных общих правил.
Михай сунул руку в карман фуфайки и вытащил заветное письмо. К этому времени оно протерлось на сгибах, а его края настолько истрепались, что бумага могла порваться каждый раз, когда он брал письмо в руки. Михай поднес письмо к носу и понюхал его. Затем он открыл его и провел рукой по странице, не подозревая, что пальцы Марицы недавно проделали тот же самый путь.
Михай подозревал, что, когда он встретил Марицу, это стало для него своего рода западней. Он выступал в качестве животного, которое угодило ногой в силок. Во многом его подвело высокомерие, хотя у него пока еще оставалась возможность, оставив свою надменность, исправить положение дел. Тем не менее в глубине души его все еще тянуло к Марице.
Женщина в Будапеште была вдовой. Михай встречался с ней уже несколько недель. «Я люблю тебя, – написала она. – Давай поженимся!»
Михай помахал письмом перед лицом своего друга, улыбаясь и поддразнивая его. Это был его любимый сувенир из Будапешта, и он носил его с собой в качестве трофея.
Но, как и все последние годы, Судья отмахнулся от этого очередного письма, проворчав при этом:
– Нравится тебе играть с женщинами, как кошка с мышью.
Всякий раз, когда приходила почта для тетушки Жужи, будь то телеграмма или письмо, ее сын выбирал ее из общего потока и приносил ей отдельно после того, как заканчивал свою дневную смену. Он был готов даже зачитать ей очередной текст вслух, хотя это могло отнять у него некоторое время. Однажды, в самый разгар весны, он принес ей сразу два уведомления. Оба были отправлены из суда Сольнока.
В первом сообщалось о том, что нападавший на нее был осужден. Молодой человек добивался того, чтобы с него сняли обвинение, однако суд вынес решение не в его пользу.
Тетушка Жужи узнала эту новость с большим удовлетворением и с явным удовольствием сообщила о ней своим многочисленным знакомым в Надьреве еще до того, как деревенский глашатай объявил об этом факте в своих ежедневных известиях.
Второе уведомление касалось ее собственного обвинительного приговора. Тетушке Жужи сообщалось о том, что рассмотрение ее апелляции назначено на январь следующего года в Будапеште. Именно тогда вышестоящая судебная инстанция должна была рассмотреть ее дело. У бывшей повитухи впереди было несколько месяцев, чтобы попытаться изменить ситуацию в свою пользу. И она сразу же приступила к решению этого вопроса.
В течение нескольких недель, последовавших за рождением у Анны мертвого ребенка, доктор Цегеди-младший старался не задавать себе лишних вопросов по поводу прошедших неудачных родов. Он коротко поговорил со своим отцом об обильном кровотечении у роженицы, и оба врача пришли к выводу, что это печальное событие было трудно предугадать и предотвратить. Ни один из них не смог предположить конкретной причины случившегося, тем более что у Цегеди-старшего было еще меньше опыта в родовспоможении, чем у его сына, поскольку он вообще никогда не принимал участия в этой процедуре.
До того как превратиться в заядлого алкоголика, доктор Цегеди-старший был ярым сторонником достойного уровня здравоохранения в своем районе. Он входил в состав инициативной группы, которая выступала за открытие в Сольноке окружной больницы. Он неоднократно настаивал на этом на различных собраниях и конференциях, утверждая, что малоимущие и престарелые в его районе практически не имеют доступа к медицинской помощи, – если не считать тех случаев, когда он раз в неделю навещал их, имея при себе лишь переносную медицинскую сумку. Именно в эту окружную больницу молодой доктор Цегеди за время своего относительно короткого пребывания на посту районного врача время от времени имел возможность устраивать некоторых из своих пациентов. В случае внезапных и острых заболеваний такие варианты исключались, поскольку длительная по времени транспортировка больных делала это бессмысленным. Однако если речь шла о затяжных и хронических недугах, например, о туберкулезе, то молодой врач всегда отправлял таких больных в окружную больницу.
У доктора Цегеди-младшего не было желания входить в руководство нового института акушерского дела (хотя его туда в действительности никто и не приглашал). Судебный процесс над тетушкой Жужи позволил ему определиться в этом вопросе: теперь он знал, что для него будет лучше не занимать руководящую должность в этом институте, а заниматься врачебной практикой в отдаленных деревнях, где можно было бы контролировать деятельность сельских повитух.
Кукурузная овсянка, невзрачная маленькая птичка, сидела на ветке, и легкий ветерок шевелил ее крошечные перышки. Издав звонкое чириканье, она ненадолго поднялась в воздух (во время полета ее тонкие ножки были похожи на две оборванные ниточки) и мягко приземлилась на сухую траву. Затем маленькая птичка несколько раз подпрыгнула, заставив цыплят во дворе разбежаться в разные стороны, и вскоре снова взлетела на ближайший куст.
Михай все утро слушал пение птиц. Он мог с самого рассвета слышать их карканье, чириканье, щебетание и трели сквозь тонкие стекла окна своей спальни.
Он часто наблюдал, как птицы вили свои гнезда на территории его дома. Они строили их на живой изгороди, на ореховых и сливовых деревьях, иногда исхитрялись вить их даже под крышей хлева. Михаю время от времени удавалось замечать золотистую иволгу с комочком мха в клюве, готовящую себе насест, или славку, собирающую маленькие пучки сена. Михай уже несколько дней не выходил на улицу, и ему оставалось только, закрыв глаза, представлять себе, как птицы перелетают с ветки на ветку, гоняются за мошкарой и плещутся в лужице у колодца.
Михай часто прислушивался к движениям Марицы по дому и к звуку ее голоса. Ее быстрые шаги были похожи на шуршание мышей по коридору. Он слышал, как она отдавала Марселле различные распоряжения по хозяйству. Ее голос казался ему похожим на одну песню, которую он когда-то находил привлекательной. Михай почти не видел свою жену, пока перемещался по ставшему для него в последнее время привычному маршруту по дому: из спальни в уборную и из спальни на веранду. Во второй половине дня он обычно сидел во дворе, чтобы пообщаться с друзьями, которые заходили навестить его. Оттуда он также наблюдал за Франклином, который ухаживал за животными в хлеву.
Марселла открыла дверь в спальню Михая, и в нее ворвался запах гуляша. Михай устроился на кровати, прислонившись спиной к изголовью, и неуклюже поправил свое постельное белье, которое сбилось, пока он лежал. За это время Марселла успела поставить поднос с едой на его прикроватный столик.
В последние дни Михай видел Марселлу гораздо чаще своей жены. Именно она, Марселла, приносила ему еду, стирала его одежду и постельное белье, поднималась среди ночи, чтобы опорожнить его ночной горшок.
Михай внимательно посмотрел на принесенное ему блюдо. Миска была наполнена почти до краев, несмотря на то, что аппетита у него не было. Как всегда, рядом с миской стоял полный стакан спиртного. Ни того ни другого Михаю не хотелось, но спиртное, по его мнению, могло бы согреть желудок, поэтому он поднес стакан к губам и сделал глоток. Он вновь отметил, что у этого напитка с некоторого времени вкус стал более горьким, чем у того, который он делал сам для себя.
Возможно, это являлось следствием его болезни, но Михаю стало любопытно, и он поинтересовался у Марселлы, было ли это спиртное из его собственных запасов.
– Напитки разливает Марица, – ответила простодушная Марселла. – А еду вам готовит тетушка Жужи.
Михай медленно поставил стакан обратно на поднос и уставился на него. Затем он перевел взгляд на миску с гуляшом. От горячего рагу все еще исходил аромат паприки и чеснока.
Михай уронил голову на грудь и подождал, пока кусочки мозаики окончательно не сложатся у него в голове.
Теперь ему все стало предельно ясно.
– Эти две суки что-то подсыпают мне в еду! – в ярости воскликнул он.
Судье бросились в глаза некоторые странности из происходящего в доме Михая Кардоша, когда он приезжал туда навестить своего друга. С того момента, как Михай слег и практически не поднимался с постели, Судья ни разу не видел, чтобы Марица входила в спальню своего мужа. В большинстве случаев он вообще не заставал Марицу дома, а когда она находилась там, то занималась довольно неожиданными, с его точки зрения, делами: то ухаживала за садовым кустом в дальнем дворе, то возилась с разными инструментами в хлеву, а то (и это было, по его мнению, самым странным), наводила порядок в и без того хорошо прибранных комнатах. Он никогда раньше не замечал в ней такой склонности к утомительной рутинной работе.
Судья всегда считал Марицу любопытным существом. Когда она была совсем маленькой девочкой, он с умилением наблюдал за тем, как она, словно очаровательная фея, носилась по деревне. Она была совершенно прелестным ребенком, который с того момента, как стал делать первые шаги, пленил весь Надьрев своим обаянием малыша – и одновременно своей смышленостью. Наряду с этим по мере того, как Марица становилась все старше, Судьей овладевали дурные предчувствия. Он убеждался в том, что Марица была готова практически на все, чтобы заполучить те вещи и тех людей, которых она жаждала иметь в своем безраздельном распоряжении. Она была готова лицемерить, плутовать, расставлять коварные ловушки.