Тетушка Жужи и ее дочь подошли поближе к огню. У бывшей повитухи на лице горел яркий румянец от выпитого вина, жар от огня добавил ему ярко-вишневого оттенка.
– Где были в столь поздний час? – поинтересовался Хенрик.
Тетушка Жужи погасила лампу и поставила ее у своих ног. Ее руки пока еще не отошли от холода, и она потерла ладони друг о друга, затем поднесла их к огню.
– Гуляли в одном месте, где пили хорошее вино, – ответила она.
На импровизированном столе Хенрика, который совершал регулярный обход по кругу, наливая своим друзьям, стоял кувшин спиртного. Вокруг него стояло несколько грязных стаканов, оставленных теми, кто уже разошелся по домам. Тетушка Жужи с явным намеком посмотрела на этот кувшин.
– И где же это было? – спросил Хенрик.
Он принялся, пожалуй, слишком усиленно протирать тряпкой внутреннюю поверхность одного из стаканов.
– В корчме семьи Цер.
Хенрик наполнил стакан спиртного и протянул его бывшей акушерке.
Тетушка Жужи сделала большой глоток, издав после этого смешок. Быстрая порция спиртного сделала ее еще более раскованной и легкомысленной. Она встретилась взглядом с Марой. Эта пара была одета почти одинаково. У обеих женщин на головах были тяжелые темные платки; обе были одеты в темные, однотонные шерстяные пальто с поясами и тяжелые ботинки. Это выглядело так, словно перед вами предстали магистр театра и его актер в процессе изучения.
Тайна, которую хранила тетушка Жужи, явно просилась наружу. Она вертелась у нее на языке. Бывшая повитуха знала, что та прожжет ей язык, если не выйдет наружу. Чтобы не терпеть более, она произнесла:
– Малыш Иштван уже высказал свою последнюю волю и завещание.
– Кому же? – спросил Хенрик после явной паузы.
Тетушка Жужи поставила свой стакан на стоящую вертикально бочку. Она потерла ладони друг о друга и поднесла их к щекам, чтобы почувствовать, как жар отходит от ее лица.
Затем она наклонилась поближе к Хенрику и произнесла, всячески стараясь придать значимость своим словам:
– Они были только для моих ушей.
Деревенский глашатай в полной темноте потянулся за спичками. Он прикрыл пламя ладонью, защищая лицо от ветра, который задувал через его обшарпанную входную дверь. После этого он опустил руку к лампе и зажег фитиль.
Убогость его старого дома его не беспокоила. Он в самом начале повесил на стену потертый гобелен, когда въехал сюда, и больше никогда об этом не вспоминал. Он никогда не замечал, что тот все больше выцветает, становится все более потрепанным и покрывается все более толстым слоем пыли. Для него имело значение лишь то, что работала дровяная печь. Его кровать представляла собой прочную раскладушку рядом с кухней с толстым соломенным матрасом, достаточно высоко от земли. Он прожил в этом обветшалом доме более дюжины лет и до сих пор ничего в нем не изменил. Он спал здесь в ботинках, а в самые холодные ночи – в тонком пальто.
Глашатай потянулся за своим плащом, который висел на крючке возле двери, и накинул его. Он наклонился и поднял свой барабан, перекинул лямки через плечи и пристегнул барабан к поясу. После этого он взял лампу и шагнул за дверь в ночь.
Когда он свернул на улицу Арпада, к нему подбежали уличные собаки. Он ударил по своему барабану палочкой, чтобы отогнать их. Затем глашатай направился к деревенской ратуше, где ознакомился с теми объявлениями, которые ему предстояло делать, и записал их в свой свиток. Вернувшись на улицу, он направился в том направлении, откуда пришел, чтобы добраться до колодца на центральной деревенской площади. Его лампа болталась, когда он шел, отбрасывая странный, призрачный свет на дорогу. Ручка лампы была ржавая и скрипела при раскачивании.
Он прошел мимо ночного сторожа в плаще. Глашатай видел, как сторож время от времени тайком отхлебывал спиртное из фляжки, которую он прятал под своим плащом. Он знал, что сторож также припрятал там буханку хлеба и видел, как тот отрывал большие куски и втихомолку съедал их.
Когда глашатай прибыл на центральную деревенскую площадь, он уже мог видеть окна близлежащих домов, освещенные фонарями. Солнце должно было взойти еще по крайней мере часа через два, но его, глашатая, рабочий день должен был начаться уже сейчас.
Он развернул свой информационный свиток. Там было несколько объявлений. Он сначала пролистал их, после чего начал с самого начала:
– Внимание! По прошествии двух лет Жужанне Олах Фазекаш засчитан тот срок, который она провела в тюрьме Королевского округа Сольнок, и ей позволено вернуться домой в Надьрев…
Как только взошло солнце, малыш Иштван умер.
Конец сентября 1923 года
Кристина Чабай открыла дверь своей спальни. Она не спала там уже несколько недель, ее место в спальне занял сын. Его кровать внесли сюда и поставили напротив кровати его отца. И отец, и сын уже несколько недель болели дизентерией.
Кристина прошла мимо спящего сына к мужу, который тоже спал. Во время последнего визита доктора Цегеди-младшего он дал каждому пациенту большую дозу кодеина, чтобы облегчить им течение болезни. Гнилостный, кислый запах дизентерии смешивался с кисловатым запахом уксуса, которым Кристина постоянно протирала стены и полы.
Она посмотрела на своего мужа в постели. В результате лихорадки, ломоты во всем теле и болезненных ощущений его сон стал прерывистым, и все равно он за время болезни стал более спокойным, чем когда-либо в последние годы. Теперь это был своего рода отголосок ее довоенного мужа, его довоенного возлюбленного, который был тогда добрым и спокойным.
В свое время он оказался на итальянском фронте. Ему приходилось взбираться по отвесным, покрытым льдом скалам Альп, ползти на трясущихся от напряжения руках и коленях по узким горным уступам в общей цепочке его братьев по оружию. Он забирался в расщелины и горные пещеры, чтобы оттуда обстреливать врагов, и ждал, когда после его выстрелов сойдет очередная горная лавина, чтобы можно было продолжать стрелять. Он вел огонь по противнику в промежутках между горными лавинами. Таковы были условия ведения той войны. Именно на ней зародилась его неудержимая ярость.
Кристина встряхнула мужа, чтобы разбудить его. Она подложила ему под спину подушки и протянула ему небольшой стакан воды, который приготовила на кухне. Тетушка Жужи решила, что это идеальное время для принятия ее настойки. Болезнь всегда служила хорошим прикрытием для тех делишек, которые планировала состряпать бывшая повитуха. Если яд замаскирован под лекарство для той или иной болезни, то его бывает достаточно сложно обнаружить.
Любому человеку. Любому врачу, включая доктора Цегеди-младшего.
Пятница, 5 октября 1923 года
Черная косынка Кристины промокла насквозь, и тот узел, который она завязала у себя под подбородком, распух от дождя и затянулся намертво. Пряди ее волос прилипли ко лбу. Ровные струйки воды стекали с края косынки, вода просачивалась в ботинки. Кристина была вынуждена постоянно моргать, чтобы капли дождя не попадали в глаза.
Сейчас она стояла перед уборной, обеими руками вцепившись в ночной горшок. Запах дождевой воды помогал заглушить вонь, поднимавшуюся от кровавых экскрементов и рвоты, плескавшихся на дне горшка. Кристина перевернула его, и водянистая смесь выплеснулась наружу. Слизь, окрашенная в розовый цвет крови, постепенно впиталась в размокшую землю вместе с остальной мокротой.
Дверь уборной с шумом захлопнулась за Кристиной, когда она повернулась, чтобы вернуться в дом. Подошвы ее ботинок утопали в мягкой земле, мокрая грязь прилипала к потертой коже, когда она поспешила обратно через двор. Все ночные звуки: лай дворняг, кукареканье петухов, вой камышовых волков, тявканье лис, ожесточенные драки диких кошек – скрадывались проливным дождем. Был слышен лишь шум неудержимого ливня.
На его фоне казалось, что Земля неслась по пути космической пыли, поднятой неизвестной кометой. Это ощущение могло бы послужить предостережением для жителей Надьрева, помочь им осознать, что происходит в деревне, и предупредить их о предстоявших им серьезных испытаниях.
Утром муж Кристины Чабай скончался.
Восемь плачущих сирот
Когда я была маленькой любопытной девочкой, я задала вопрос о смерти моего прадедушки, и мои родители сказали мне, что, когда он умер, никто не проводил расследования. Его не проводилось, потому что все знали, что моя мать не могла сделать ничего плохого.
С тех пор как умер старый Амбруш, тетушка Жужи и Лидия практически каждый летний вечер чистили кукурузу во дворе у Лидии. Какое-то время они продолжали навещать старую Амбруш, но после смерти своего мужа та стала вести замкнутый образ жизни, и к моменту ее смерти в конце следующего года сестры, изменив свои традиции, отказались от этих визитов.
Дом Лидии был похож на дом тетушки Жужи, в нем хранились небольшие, но ценные для хозяйки коллекции: фарфоровые чашечки для кофе, серебряные чайные ложки, декоративные тарелки. Эти вещи она либо унаследовала от своей свекрови, либо приобрела у торговца антиквариатом, либо купила в качестве сувениров в Будапеште. Дом Лидии содержался в идеальном порядке. Она протирала столешницы и шкафы при первом же намеке на пыль или грязь. Если какой-нибудь предмет оказывался не на своем месте, Лидия спешила вернуть его обратно. Вместе с тем в доме у нее стоял стойкий запах свежего суглинка, который каждый вечер приносил ее муж Валентин. Ему было далеко за шестьдесят, но он по-прежнему каждый день работал в поле вместе со своими сыновьями.
Хотя Лидия уже много лет не вспоминала об этом, под одним из камней кладки аккуратного побеленного дома была спрятана стеклянная бутылка. Валентин положил ее туда во время строительства дома. В бутылке был лист бумаги с указанием даты постройки дома, для кого он был построен, цен на различные товары в то время, такие, как сахар или табак, и кратким перечнем важных событий, произошедших в 1880 году, когда Лидия и Валентин Себестьен,