Тот факт, что у Карла были дети, поначалу ее не беспокоил. Карл заверил ее, что найдет для них другие места для проживания и переселит их туда. Но точно так же, как он искажал истинное положение дел, рассказывая о своей собственности (представляя ее как поместье, а не как захудалый дом), он преувеличивал свои возможности и в этом вопросе.
Что же касается настоящих поместий, то Розе довелось побывать в них. Она была десятилетней девочкой, когда родители отправили ее из Будапешта работать прислугой в одно из таких поместий. Когда ей исполнилось восемнадцать, она покинула его и вышла замуж за Габора Калоша.
Уже в то время Роза уяснила себе, что поместья всегда обнесены каменными стенами, за которыми скрываются широкие зеленые лужайки. Роза помнила деревья, чьи раскидистые ветви укрывали густой тенью детей, игравших под ними. Она помнила тяжелые железные ворота, которые, широко распахнувшись, позволяли проехать автомобилю хозяина поместья или же его упряжке белых лошадей, запряженной великолепным экипажем.
Поместье, в котором она служила, было настолько большим, что молодой девушке в первые дни работы было легко там заблудиться. Она могла направиться на кухню – и оказаться в кабинете или гостиной. Она хотела попасть в детскую – но вместо этого обнаруживала себя у двери хозяйской спальни. Она была одновременно напугана и поражена.
Воспоминания Розы о поместье не были омрачены ностальгией. Оглядываясь назад и вспоминая события прошлого, она понимала, что достаточно быстро усвоила реалии своей новой жизни и приспособилась к ней. Впервые поднявшись по ступеням особняка в своем детском платьице и туфельках, она сразу же уяснила, что господин и госпожа были ее работодателями, а не родителями-опекунами, а их дети – ее повелителями, а не друзьями по играм. Она превратилась в зоркого сокола, взгромоздившегося высоко на скалу и обозревавшего незнакомый пейзаж. Ее детство было продано, но она прогнала страх и постаралась увидеть в новой ситуации выгоду для себя. Поместье стало для нее местом посреднических сделок: теплая спальня вместо промерзшей комнаты, хорошее питание, приличная одежда, уроки хороших манер и правильной речи вместо нищеты и бесприютности. Со временем, обладая своим соколиным зрением, она научилась подмечать и другие благоприятные возможности, которые ей можно было использовать в своих интересах.
Сольнок
Прокурор Янош Кронберг подошел к ступеням здания суда. У его ног кружилась пыль. Остановившись перед временными деревянными подмостками, сооруженными от улицы до входных дверей, он оглядел царивший вокруг беспорядок.
Ранней весной администрация города утвердила крупный бюджет на ремонт здания суда и тюрьмы. Средства должны были поступить от Лиги Наций, которая одобрила займы на послевоенное восстановление городской инфраструктуры. Утвержденный план преследовал две цели: поменять местами здание суда и тюрьму, чтобы обеспечить выход из здания суда непосредственно на оживленную улицу Горова, и удвоить вместимость тюрьмы, доведя ее до семидесяти заключенных. Последняя цель казалась Кронбергу абсурдной. Он не понимал, зачем такому небольшому городу, как Сольнок, иметь тюрьму таких размеров. Это было выше его понимания. Не дай бог, всякий раз думал Кронберг, если когда-нибудь за решеткой тюрьмы Сольнока окажется одновременно столько преступников.
Однако планировавшиеся финансовые средства были заморожены по бюрократическим причинам. Администрация города перегнула палку в отношении перестройки здания суда в тюрьму, а тюрьмы, в свою очередь, в здание суда. Имеющихся денег едва хватало на обеспечение судебных процессов по текущим делам. Как результат, груда камней, предназначенных для строительства, уже несколько недель лежала без какого-либо движения.
На боковой стене конюшни была развешена упряжь. Роза потянула к себе сбрую от своего коня и принялась распутывать переплетение пряжек и кожаных ремешков, пока часть их, освободившись, не звякнула об пол. Сняв упряжь с крючка, она почувствовала ее внезапную тяжесть в своих руках. Это было похоже на падающий в глубину водоема якорь. Кожа упряжи была холодной на ощупь, и Розу пробрал озноб.
Перестань быть жестокой с детьми!
Карл буквально умолял ее.
На полу конюшни лежала большая охапка соломы. Соломинки прилипли к подошвам деревянных башмаков Розы, мокрых от росы, царапали кожу ее ног, впившись в чулки.
От твоих побоев у детей остаются синяки!
Роза легким шагом подошла к своему коню, ласково поприветствовала его: «Привет!» Фонарь давал в конюшне лишь тусклый свет, но она так хорошо знала своего коня, что ей не требовалось яркое полуденное солнце, чтобы различить каждую его черту. Ей была знакома каждая длинная ресница на его веках, каждая вздувшаяся вена на его морде. Роза положила руку ему на бок и погладила кончиками пальцев по его гриве.
Когда она ласково заговорила с конем, тот опустил голову. Роза угостила его кусочком сахара и затянула храповый ремешок, а затем подшейник уздечки.
…без детей с таким мужчиной, как Карл, было бы гораздо легче…
Роза подождала, пока Карл не ушел на работу в поле, после чего направилась в конюшню, прихватив с собой тот же узелок, который она привезла с собой в Цибахазу из Надьрева.
…спичка, зажженная у его кровати… падение с лестницы…
Роза запрягла своего коня и подтянула подпругу, затем подогнала шлею и, наклонившись, закрепила подхвостник.
Ну его к черту!
Роза прошла к своей повозке, ее длинное платье по пути цеплялось подолом за неровности соломенной подстилки. Роза наклонилась, подняла повозку за оглобли и подтащила ее к коню, после чего продела оглобли в тяговые петли чересседельника. Если повезет, то она должна вернуться в Надьрев к завтраку.
Она была по горло сыта Карлом.
Лето в Надьреве прошло спокойно. Молоток сапожника стучал не переставая, чтобы успеть к сроку починить детскую обувь к новому учебному году. У крестьян выдался один из лучших за последние годы урожаев бахчевых. Фруктовые и овощные рынки в Сольноке и Кечкемете были переполнены. Из-за плохих дорог обычно пропадала примерно половина продуктов, которые отправляли на рынок, но в этом сезоне это практически не имело значения. Бахчевых было такое изобилие, что их запас для продажи, казалось, был неиссякаем.
Уже состоялось традиционное шествие по деревне менестрелей и коробейников, среди которых, как обычно, был и Голдман, бродячий торговец. Каждое лето он приезжал в своем крытом фургоне, в котором хранил свой большой сундук, набитый товарами и маленькими пакетиками с мелкими предметами, такими как швейные иглы, шпульки для намотки ниток и пряжи, специи, которые трудно было достать на рынке по четвергам. Голдман останавливался в конце улицы и спускал свой увесистый сундук на землю. Затем он перекидывал через одну руку сумки поменьше и ходил с ними от двери к двери, волоча сундук свободной рукой. «Что у вас сегодня есть для нас?» – живо интересовались у него женщины. Голдман открывал свой сундук, поставив его на колоду во дворе или же затащив в хлев, если шел дождь, и представлял свой товар.
Прежде чем покинуть деревню, Голдман обязательно подъезжал к кузнице, чтобы проверить колеса своего фургона или же починить их. Когда он появлялся в кузнице, каскад искр, сыпавшихся от раскаленного железа, прекращался. Кузнец делал перерыв и отходил от ворот усадьбы, которые он мастерил, или от подковы, которую он чинил, чтобы поболтать с Голдманом. Тот всегда приносил с собой новости из других городов: кто из их общих знакомых умер, кто женился, кто подстрелил огромных размеров фазана. Новости, которые узнавал кузнец от Голдмана, в дальнейшем разлетались по Надьреву, словно птицы. Летом кузница была способна соперничать с правительственными бюллетенями и деревенским глашатаем по информированию жителей Надьрева о последних событиях в стране.
Тем не менее именно глашатай донес до жителей деревни новость о том, что в сельском совете грядут перемены. Освободилась должность звонаря, и до тех пор, пока она не будет занята, обязанность по заполнению всех свидетельств о смерти была возложена на доктора Цегеди-младшего.
Новый человек должен был быть назначен на вакантную должность на совещании сельсовета в ноябре.
У тетушки Жужи был на примете идеальный кандидат для этой работы.
Роза достала из кладовки пузатые стеклянные банки и расставила их на столе. Чтобы освободить для них место, она отодвинула на столе графин, а заодно убрала скатерть. Банки были старыми, все в мелких царапинах, их стекло с годами потускнело. Проникавший из небольшого окошка над кухонным столом солнечный свет словно оказывался в западне внутри этих мутных банок.
На скамье рядом с кухонным столом стояла большая корзина со свежевымытыми и очищенными фруктами. Там были сливы, абрикосы, вишни. Часть из них Роза собрала из своего собственного маленького садика, остальные сорвала с фруктовых деревьев, которые росли на деревенских улицах. Роза все утро посвятила чистке фруктов, ее пальцы были перепачканы их мякотью, а на некоторых остались небольшие случайные порезы от кухонного ножа.
Роза не задумывалась о Карле с тех пор, как вернулась в Надьрев. Она была не из тех, кто тратит время на пустые размышления о прошлом. Что же касается своего будущего, то она заглядывала в него ровно настолько, насколько это было необходимо. Она считала бессмысленным изводить себя мыслями о прошлом или же о предстоящем.
Вернувшись домой, она посвятила первый день наведению порядка: развязала узелок, который брала с собой в Цибахазу, осмотрела свою кухню, открыла ставни на окнах, промела в доме пол.
Время от времени к ней заходили соседи, однако эти визиты являлись скорее проявлением любопытства, они не были вызваны какой-либо необходимостью. Зашла также Лидия, сестра тетушки Жужи. Роза и Лидия всегда держали себя на равных, несмотря на возраст Лидии, которая была старше Розы на двадцать шесть лет. Обе женщины относились к деревенской жизни весьма прагматически, что бывает свойственно, как правило, людям со стороны. У них были схожие характеры, хотя для Лидии, в отличие от Розы, было порой характерно состояние беспокойства. Как и ее сестра, Лидия, испытывая тревогу, имела привычку вращать большими пальцами рук и слегка подрагивать ногой. Роза же отличалась хладнокровием и флегматичностью.