Внешне Роза выглядела вполне обычной женщиной. У нее было плотное, мускулистое телосложение, длинные, распущенные волосы, длинный нос, сидящий на продолговатом лице, ровная линия рта. Она редко складывала губы в улыбку, а когда это случалось, то быстро прятала ее. Общаясь с кем-либо, она, как правило, смотрела на своего собеседника отстраненно, с отсутствующим видом, ее взгляд скользил по нему, словно по тусклому стеклу.
В самый разгар фруктовых заготовок Роза услышала тихий, ритмично повторявшийся звон. Это был знакомый звук дребезжащего колокольчика фургона. Кто-то неторопливо подъезжал к ее дому. Роза стала внимательно прислушиваться к звону колокольчика, который становился все ближе, все настойчивей.
У Розы была возможность заранее узнавать, что кто-то сворачивал на ее улицу, завернув за угол, по звону колокольчика на его фургоне. У некоторых возниц колокольчик продолжал звенеть даже после того, как фургон уже останавливался напротив ее дома. У этого гостя к тому моменту, когда он подъехал вплотную к дому Розы и резко остановил свой фургон, звон достиг истерического накала и прекратился лишь спустя минуту.
Роза часто оставляла открытыми и свою калитку, и входную дверь. Через этот просвет она могла наблюдать за тем, что происходило на улице перед ее домом.
Вот и теперь она могла рассмотреть фургон, заставленный различными вещами. На пол и на сиденье были навалены деревянные сундуки, плохо перевязанные узлы, какие-то вещи, завернутые в одеяла. Вдоль стен фургона лежали сельскохозяйственные инструменты с налипшими на них комками земли и грязи. Посреди этой беспорядочной горы вещей сидел, скрючившись, Карл, который был похож на испуганную мышь.
Роза смотрела, как он неловко выбирался из фургона. Вначале он с трудом после нескольких неудачных попыток перекинул через борт здоровую ногу, стараясь не превратить беспорядочно набросанные пожитки, распиравшие фургон, в полный хаос. После этого он перекинул через борт другую ногу и осторожно спрыгнул вниз, попытавшись приземлиться на здоровую. Было видно, что его при этом пронзила острая вспышка боли. Годы усиленной нагрузки на одну ногу, выполнявшей работу за две, давали себя знать. Любое движение отдавалось болью в его лодыжке. Остальные кости его здоровой ноги также были изношенными и хрупкими, словно у девяностолетнего мужчины.
Карл немного передохнул у фургона, затем выпрямился, насколько мог себе это позволить, и направился к дому. Розе было видно, с каким трудом он втаскивал себя на ее крыльцо, как каждое усилие отражалось гримасой боли на его лице, как он был вынужден напрягаться для того, чтобы сделать очередной шаг. В конце концов он шагнул внутрь дома и остановился у порога. После долгого пути из Цибахазы он был весь покрыт тонким слоем пыли. Когда он снял свой картуз, на его лбу проступила грязная полоска, а на лице стали отчетливо видны следы от струек пота. Его толстые брюки были мятыми, на спине темнело мокрое пятно. Роза почувствовала исходящий от него запах пота. А еще она ощутила запах уставшей лошади, проделавшей долгий путь, и прелого сена, который исходил от Карла и нещадно бил в нос Розы. Эти резкие запахи оскорбляли тонкий, нежный фруктовый аромат, стоявший на кухне.
За исключением жалких пожитков, сваленных в старый фургон, который сейчас стоял у дома Розы, Карл, как оказалось, продал все, что у него было: свой дом, свой виноградник, свой земельный участок. Все его скромные активы были полностью обращены в наличные.
Своих младших детей Карл отдал в приемную семью, а старших – в детский дом в Цибахазе.
Я не могу жить без тебя.
Один из соседей Розы, живший дальше по улице, держал у себя коз и каждый день выводил их к Тисе, чтобы они попаслись там, где причаливал паром. Роза слышала, как они сейчас блеяли, проходя мимо жалкого фургона Карла, оставленного напротив ее дома.
Карл с мольбой протянул к ней руки. Произошло то, на что Роза уже и не рассчитывала: Карл избавился от своих детей, и его карманы были набиты наличными.
Роза предложила Карлу войти в дом и осмотреть его.
Иногда Лидия сопровождала сестру в ее выходах в лес, когда та обследовала места, где дикие утки любили откладывать яйца. Лидия, как и тетушка Жужи, внимательно изучала подозрительные кучки листьев, веточек или сухой травы, в которых могли оказаться спрятаны утиные кладки. Обе женщины задирали повыше свои платья, чтобы вовремя обнаружить змей, скользивших под листьями. Когда Лидия находила кладку, она носком ботинка откидывала то, что ее укрывало, наклонившись, выбирала лучшее, по ее мнению, яйцо и аккуратно устраивала его в карман своего фартука. Дома она подкладывала его под кур, которые высиживали его вместе с остальными яйцами. Когда утка вырастала достаточно большой, чтобы начать летать, Лидия подрезала ей крылья, а после того, как та подрастала еще больше и вполне годилась для жарки, сворачивала ей шею.
Во время этих походов в лес у сестер появлялась возможность свободно, без оглядки на посторонних, поговорить на разные интересовавшие их темы.
Как-то разговор зашел о Розе. Тетушке Жужи было хорошо известно, что та вернулась в Надьрев. Знала она и о том, что Карл вскоре после этого последовал за ней. У бывшей повитухи в этой связи был только один вопрос.
Почему она все еще возится с ним?
Доктор Цегеди-младший почти каждое утро выезжал в своем экипаже вместе с крестьянскими телегами, а когда те сворачивали в поле, его лошади знали, куда им дальше везти экипаж, чтобы доктор оказался в тех деревнях, где его ожидали пациенты. Его лошади не нуждались в каких-либо подсказках. Доктор этому уже не удивлялся. Он слышал множество историй о том, как тот или иной крестьянин, сильно напившись, или слишком устав, или ослабнув от болезни, забирался в свою телегу и там засыпал, а его лошадь трусцой везла его домой. Во время этих долгих утренних поездок Цегеди-младший откидывался на спинку сиденья в экипаже и размышлял. Времени для этих размышлений у него было достаточно. Его только оказывалось недостаточно, чтобы понять подоплеку некоторых событий и фактов.
В течение этого лета сильное беспокойство у доктора вызывал Карл. Цегеди-младший всегда считал его человеком, который с трудом приспосабливался к своим обстоятельствам. У его друга был длинный список бед, перечислить которые у доктора не хватило бы пальцев на руках. И его косолапость была не единственным и далеко не самым крупным его несчастьем. Карл любил долго и слезно жаловаться на целый ворох проблем, которые подстерегали его на каждом шагу. Ему нравилось непрестанно жаловаться на свою несчастливую судьбу и на темные силы «Проклятия Турана»[29], великого проклятия, которое было наложено на Венгерское королевство почти тысячу лет назад. Карл был совершенно искренне уверен в том, что «Проклятие Турана» избрало конкретно его своей жертвой.
Наряду с этим доктор Цегеди-младший знал, что именно нежная, любящая душа Карла сделала его таким восприимчивым к жизненным бурям. Он стенал о своих страданиях – и вместе с тем был признателен небесам за то, чем его одарила жизнь. Его дети являлись для него источником гордости. Он не обращал ни малейшего внимания на те оскорбления, которыми осыпали его жители деревни в связи с его необычно большой семьей. Карл находил утешение в своих детях. Он всегда был любящим, внимательным отцом. Именно поэтому внезапный и решительный отказ Карла от них представлялся доктору Цегеди-младшему крайне загадочным и совершенно необъяснимым поступком. Карл казался заколдованным чьей-то злой волей. Совершенно точно так же считали и дети Карла, которые, рыдая, утверждали, что их отца заворожила Роза.
Старшие дочери Карла пришли к доктору Цегеди-младшему во время его приема и сообщили ему, что их отец не в своем уме и что они наняли адвоката. Они подали ходатайство о том, чтобы Карла поместили в психиатрическую лечебницу, поскольку это был единственный способ вернуть хоть что-то из того, что он продал из их общего имущества. Карл продал дом, в котором они жили все вместе, и их земельный участок, а все вырученные от этой продажи деньги отдал своей новой жене, женщине, которую он едва знал. Доктор Цегеди-младший понимал, что действительно признание Карла психически нездоровым являлось для детей Холибы единственным шансом получить обратно хотя бы часть того, что оказалось в распоряжении Розы. Они могли бы выжить без своего отца, но не без его средств к существованию.
Веранда Лидии стала убежищем для Розы с того времени, как Карл переехал к ней. Ее новому мужу больше не нужно было заниматься работами в поле, не требовалось вести хозяйство. У него теперь не было детей, о которых нужно было заботиться. У него не было друзей в Надьреве, лишь несколько знакомых. Карл проводил все свое время, волочась следом за Розой из комнаты в комнату, от лавки к лавке, от магазина к магазину, и для нее было весьма непростой задачей найти такое место, где его бы не было. И именно таким местом, куда она могла бы пойти, зная, что он не последует туда за ней, был дом ее соседки.
Иногда Роза приходила к Лидии со своей вышивкой, и обе женщины сидели рядом, вышивая и обсуждая ситуацию, сложившуюся с Розой. С задней стороны крыльца был навес, где были сложены дрова, и каждая из них садилась на чурбак для колки дров и вышивала под этим карнизом. И у Розы, и у Лидии был деревянный сундук, наполненный «варротами», ручной кустарной вышивкой, которая бережно копилась годами. Это были замысловатые, ярко раскрашенные узоры, вытканные на бледно-охряных тканях, которые с течением времени стали считаться уже старомодными.
– Просто избавься от него! – произнесла как-то Лидия во время одной из таких посиделок.
Роза считалась большой мастерицей в обращении с иглой. Она могла вышивать крестиком, могла делать узоры спиральным швом. Первоначально ее мать и бабушка научили ее шить в Будапеште, а затем она в совершенстве овладела этим мастерством во время работы в поместье.