Как только у тетушки Жужи немного отлегло от сердца, она поняла, что эта бессонная ночь прояснила для нее одну важную вещь: нужно было что-то делать с доктором Цегеди-младшим.
Осенью виноградники Венгерской равнины представляют собой благостную картину: их листья нежно шумят на ветру, по земле прыгают кролики. Однако тишина нарушается, когда приходит время собирать урожай. Жители деревни всегда собирали виноград все вместе, и после его сбора с чьего-либо участка, пусть даже небольшого, сюда приносили стол и устраивали пикник. Дети читали стихи, взрослые произносили тосты, разливалось спиртное. Все расходились по домам уже в сумерках, чтобы следующим утром заняться тем же самым уже на следующем винограднике. Это была давно установленная традиция, которая предполагала обильное, вкусное застолье и не такую уж тяжелую работу, поэтому жители деревни каждый год с нетерпением ждали этого сезона. Для них это была возможность последний раз отдохнуть на открытом воздухе перед наступлением холодов.
В разгар сбора винограда расследование убийства Карла Холибы продолжало занимать умы многих жителей Надьрева. Их интерес к этому вопросу подогрел тот факт, что в последнюю неделю октября в сельсовет пришло официальное сообщение из Сольнока в качестве ответа на письмо доктора Цегеди-младшего. Эбнер старался оставаться равнодушным к тому ажиотажу, который творился вокруг расследования, несмотря на то, что в последние недели под дверь ратуши регулярно подсовывали адресованные ему анонимные записки. По мере их получения Эбнер складывал их в папку в ящике своего стола. Анонимок набралась уже целая пачка, и секретарь сельсовета не осмеливался выбрасывать их в мусорное ведро, поскольку их там мог обнаружить деревенский глашатай.
Эбнер прекрасно понимал, что, если эксгумацию Холибы одобрят, жители деревни придут в еще большее возбуждение. Деревенские всегда были склонны считать подозрительной любую смерть односельчанина вне зависимости от возраста умершего или состояния его здоровья. Расследование смерти Карла вызвало смятение в Надьреве, и Эбнеру не терпелось поскорее покончить с этим вопросом. Секретарю сельсовета всегда казалось забавным, до какой степени аффекта могли довести себя простые крестьяне по совершенно пустяковому поводу. За те годы, что он занимал свою должность, он получил бесчисленное множество анонимных писем с обвинениями того или иного жителя деревни в таких правонарушениях, как кража ведер из-под молока, или дров, или сельскохозяйственного инструмента. Порой односельчане обвиняли друг друга в актах вандализма. Однако та совершенно безумная истерия, которая поднялась из-за официального расследования убийства, приобрела совсем другие масштабы, поэтому Эбнер страстно желал, чтобы этот вопрос был поскорее закрыт. Именно по этой причине письмо от председателя областного Королевского суда Сольнока в ответ на запрос доктора Цегеди-младшего принесло ему облегчение.
В эксгумации было отказано.
Областной Королевский суда Сольнока признал, что он не может санкционировать расследование с учетом нехватки финансовых средств для его проведения. Займы Лиги Наций, которых ожидал суд, пока еще так и не были предоставлены. Грандиозные ремонтные работы в зданиях суда и тюрьмы были приостановлены, и областному Королевскому суду Сольнока, включая прокуратуру, которая курировала расследование убийств, приходилось экономить каждую крону.
Начало ноября 1924 года
Данош стоял за своим парикмахерским креслом с сигаретой в руке. От ее кончика поднималась тонкая струйка дыма, одновременно хрупкая и отталкивающая. Поднося сигарету к губам, Данош наблюдал, как ее краешек становится в тусклом свете ярче, когда он делал очередную затяжку.
Сумерки окрасили узкое помещение парикмахерской в черные и серые тона. Перед креслом висело зеркало, и Данош мог видеть, как в нем отражается комната. В небольшой фарфоровой чашке лежал помазок из конского волоса, на потускневшем серебряном подносе рядом с ножницами и кусачками для маникюра находились флаконы с маслами для увлажнения кожи после бритья и мыло. Бритва была уложена в кожаный футляр. На полке позади Даноша были разложены склянки с воском для усов и тоником для волос.
Окно парикмахерской выходило на улицу. Изнутри оно было все в отпечатках ладоней, которые он не успел протереть, а снаружи недавний дождь оставил на нем свой грязный след. Свет с улицы быстро гас. Данош внимательно наблюдал за той, кого он всегда боялся. Ковыляя по улице Арпада, она становилась все меньше и постепенно растворялась в размытом свете заката. Даношу казалось, что чувствует в комнате сладковатый запах табака из ее трубки.
Ее магия по-прежнему приводила его в ужас.
Данош еще раз взглянул на свое отражение в зеркале. Поднеся сигарету ко рту, он сделал затяжку и выдохнул дым, окутав себя его облаком. Когда это облако рассеялось, он всмотрелся в свое лицо. Оно выглядело пепельно-серым. Это был цвет ужаса. Ужаса, написанного на лице нового звонаря.
Двигаясь к своей цели
Это было «дело об отравлении»…
Утром тетушка Жужи надела несколько нижних юбок, чтобы защититься от холода, который, как она знала, ей предстояло пережить во время намечавшейся поездки. Вместе они были теплыми, как стеганое пуховое одеяло, даже слишком теплыми для нее, когда она суетилась по дому, готовясь к поездке. Она встала рано утром, еще до света, чтобы испечь особый хлеб. Она все еще чувствовала его аромат, стоявший в кухне, когда вразвалочку подошла к буфету и выдвинула ящик, в котором хранила пачку белой бумаги. Достав один лист, она дважды обернула им хлеб, прежде чем положить его в свою плетеную корзину. После этого бывшая повитуха аккуратно сдвинула буханку в сторону, чтобы освободить место для других продуктов, которые она собрала с собой: баночек с вареньями, которые она наварила прошлой весной, леденцов, которые они приготовили вместе с дочерью, штруделей с маком. В кладовой она взяла с полки несколько флаконов со своим зельем, свежую порцию которого она приготовила на днях. Тетушка Жужи завернула каждый флакон в белую бумагу и аккуратно положила все склянки на дно корзины. Затем она подошла к своему пальто, надела его и туго затянула пояс. Повесив корзину на руку – для этой поездки ей нужна была только одна корзина, – она направилась к двери. Когда на тетушку Жужи на улице пахнуло обжигающе холодным, порывистым ветром, она поняла, что была совершенно права, надев дополнительные юбки.
Бывшая повитуха низко опустила голову, защищаясь от холода и ветра. Глядя на свои старые черные ботинки, она осторожно ступала по обледенелым участкам, образовавшимся после недавнего ледяного дождя. Она подняла глаза только тогда, когда добралась до улицы Арпада. Окна корчмы семьи Цер в этот час все еще были закрыты ставнями. Улица выглядела совершенно пустынной. Дворняги, которые обычно слонялись по ней, ушли спать в более теплые местечки.
Тетушка Жужи повернулась к дому Марицы. Поскольку на улице никого не было, она остановилась, чтобы все хорошенько обдумать. За более чем два года, прошедших со смерти Михая, она не перемолвилась с Марицей ни словом, даже когда в деревне распространились странные слухи о том, что Франклин и Марселла вот-вот получат фамилию Шенди. Марица публично объявила, что решила официально усыновить Франклина и удочерить Марселлу.
Тетушка Жужи медленно приблизилась к забору дома Марицы. Сгнившие доски были недавно заменены, и до сих пор ощущался запах свежесрубленного дерева. Бывшая повитуха прижалась лицом к забору и прильнула глазом к щели между досками, чтобы окинуть взглядом владения Марицы. Крыша была покрыта красивой черепицей, хлев переложили свежим брусом, установив новую дверь. Больше всего тетушку Жужи раздражало то, что повозку, запряженную одной лошадью, сменили на богато украшенный экипаж, запрягаемый двумя лошадьми, который в снежную погоду можно было превратить в сани. Этот экипаж был слишком хорош, чтобы бывшая повитуха могла это спокойно вынести. Она оттолкнулась от забора и смачно плюнула на него, испустив проклятие в морозный воздух. Затем она выбралась обратно на улицу и пересекла улицу Арпада. Ее слюне предстояло висеть неровным комком, примерзшим к забору, до ближайшей оттепели.
Когда тетушка Жужи добралась до отделения почты и телеграфа, ее сын уже ждал ее на улице с почтовой повозкой. Она подождала, пока он принесет мешок с почтовыми отправлениями и забросит его в повозку. В то время как почтмейстер доставлял почту в Надьрев, ее сын развозил ее по окрестным деревням. Тетушка Жужи негромко хмыкнула, садясь в повозку. Подняв одну ногу, она перебросила ее через бортик и поставила на пол повозки. После этого она ухватилась за бортик и перевалилась внутрь, с глухим стуком опустившись на покрытую инеем скамью. Сев, она выпрямилась и отдышалась. Затем она подтянула к себе корзину и начала поправлять свое пальто, дергая его то в одну, то в другую сторону, пока, наконец, не устроилась так, как ей хотелось. В знак того, что ей наконец-то стало комфортно, она затянула пояс. Ее ботинки утонули в сене, набросанном на дно повозки, что было весьма неплохо для поездки по холоду.
Ее сын также забрался внутрь. Потянувшись за одеялом, которое он держал в углу повозки, он расстелил его на коленях матери и на своих собственных ногах. За ночь на шерстяной ткани образовались крошечные кристаллики льда, которые сверкали в раннем свете дня.
Тетушка Жужи снова потянулась за своей корзиной и, проверяя, слегка похлопала по ее содержимому. У нее было с собой запасов мышьяка больше, чем она брала когда-либо прежде. Так много отравы она еще никогда не выносила из дома.
Ее сын тряхнул поводьями, лошадь выбралась на проезжую часть и побежала медленной рысью по улице Арпада. Выехав из деревни, они направились в Тисакюрт, где жила двоюродная сестра тетушки Жужи. Настало время развивать бизнес, и Кристина Чордаш была как раз тем партнером, которому бывшая повитуха всегда могла довериться, поскольку это был член ее семьи.