Дело для Кронберга
Сольнок Вторая неделя июня 1929 года
Янош Кронберг всегда проводил свой обеденный перерыв дома, а его собака после обеда всегда сопровождала его обратно в здание суда. Дэнди, помесь бигля и ретривера, любил вышагивать рядом с Кронбергом, высоко подняв морду и безостановочно виляя хвостом, который в это время становился похож на метроном.
Кронберг прошел с Дэнди по улице Барошш, пересек площадь Кошута и остановился у ступеней здания суда. У его ног взметнулись небольшие облачка пыли, которая стала оседать на отвороты брюк, влажные от мелких капелек уличных лужиц. Дорогу мостили уже много лет назад, и на ней постоянно застаивались грязные лужи. Когда Дэнди встряхнулся, на брюки его хозяина попала новая порция уличной влаги и грязи, что, однако, энергичного пса совершенно не смутило.
Кронберг наклонился и осторожно надел Дэнди на шею корзинку. Затем он сунул руку в карман, вытащил записку, которую приготовила его жена, и засунул ее за ошейник собаки. После этого он похлопал Дэнди по боку, и пес побежал в ту сторону, откуда они пришли. Кронберг некоторое время понаблюдал за тем, как Дэнди мчится по грязной дороге с корзиной, которая раскачивалась на его шее. Собака направлялась к мяснику, который, достав из-под ошейника записку и прочитав ее, должен был выполнить семейный заказ. Дэнди знал, что дома его ждет угощение в том случае, если он не притронется к тому мясу, которое мясник положит в корзину, находящуюся всего в нескольких сантиметрах от его носа.
Войдя в свой кабинет, Кронберг снял пиджак и шляпу и повесил их рядом с дверью. В большое окно струились лучи яркого солнца, и в помещении пахло нагретой кожей и разогретым деревом кабинетной мебели. Кронберг сел за стол, заваленный различными документами, бумагами, письмами и папками. Среди них была и новая папка по делу об убийстве в Тисакюрте, к расследованию которого недавно был привлечен Кронберг.
Вскоре в кабинете появился его друг Барни Сабо[31], репортер, которого в городе называли Редактор. Янош Кронберг и Барни Сабо встречались каждое буднее утро в кабинете прокурора. Барни зачитывал Кронбергу новости, выбрав статьи, которые могли представлять интерес для прокурора, из множества газет, как областных, так и национальных. Пока Барни читал, Кронберг сидел неподвижно, сложив руки пирамидой и положив на них подбородок, часто с закрытыми глазами, чтобы лучше представить себе то, о чем шла речь в той или иной статье. Иногда Кронберг останавливал Барни, словно дирижер, делающий движение оркестру своей палочкой, и двое мужчин принимались обсуждать очередную историю. У Кронберга была привычка рисовать в воздухе диаграммы, знаки, цифры, и прокурор вместе с Барни на какое-то мгновение устремляли взгляд в ту точку, где был обозначен очередной условный рисунок Кронберга.
Как только дело об убийстве в Тисакюрте попало к нему в руки, Кронберг обратился к Барни с просьбой рассказать ему все, что тот знал об этой деревне. Когда Барни был моложе, он работал начинающим репортером регионального еженедельника, освещавшим события в деревнях на Тисе, поэтому он смог ознакомить Кронберга с ситуацией в них, по крайней мере, в общих чертах.
Сейчас Кронберг откинулся на спинку стула и открыл папку с делом Тисакюрта. Папка пока еще не успела стать пухлой, но в ней уже накопилось на удивление много газетных статей под громкими заголовками. Новость об убийстве, совершенном супругами Мадараш, была опубликована новостными изданиями даже в самых отдаленных уголках Венгерской равнины. Кронберга всегда поражала та скорость, с которой горячая новость могла появиться в самых отдаленных местах. Репортеры всегда падки на горячие новости, пусть даже основанные на жареных фактах. Прокурор давно уяснил себе это. Он понял, что нужно выбрать из журналистского сообщества одного репортера и держать его рядом под своим контролем. В Сольноке его человеком был Барни Сабо.
Когда супругов Мадараш перевели в Сольнок, они, по существу, повторяли здесь на допросах то же самое признание, которое они сделали жандармам в Тисакюрте, добавляя к нему лишь отдельные новые детали. Они утверждали, в частности, что мать Юзефа несколько раз пыталась убить своего мужа, подсыпая ему в суп ржавчину и металлические опилки, прежде чем они вмешались. Старухи уже не было в живых, поэтому она не могла выступить в свою защиту.
Жандармы Тисакюрта все еще продолжали расследование, пытаясь добиться признания от Эстер Сабо и повитухи Кристины Чордаш и разобраться, какую роль они сыграли в деле супругов Мадараш. Анталь Барталь тем временем поправился.
Кронберг закрыл папку с делом Тисакюрта и отложил ее в сторону, после чего взял со стола еще один документ, который был направлен в его адрес. Это было сопроводительное письмо из канцелярии председателя окружного Королевского суда, которое было прикреплено к написанной от руки записке.
Текст сопроводительного письма был кратким: «Эта записка была переслана нам в апреле секретарем сельского совета в Надьреве. Он не знает ее автора. Может быть, стоит проверить? Тисакюрт находится недалеко от Надьрева».
Кронберг внимательно изучил записку, прилагавшуюся к сопроводительному письму. У него возникло предположение, что она была написана женской рукой:
В Надьреве это всем хорошо известно, в этом замешаны многие женщины деревни. Мужчины здесь по-прежнему умирают, а власти ничего не делают. Отравительницы спокойно продолжают свою работу. Это моя последняя попытка. Если она не удастся, значит, на свете нет справедливости.
«Надьрев – это осиное гнездо»
Надьрев Суббота, 29 июня 1929 года
Вряд ли нашелся бы хоть один житель деревни, который с рассвета не побывал бы на площади, готовясь к предстоящему празднику. Столы сюда перетащили из корчмы еще прошлым вечером, а стулья и скамьи принесли из церкви и домов, находящихся недалеко от площади.
Кузнец вынес из своей мастерской верстаки и накрыл их досками, именно здесь расставили большинство горшков, кувшинов и больших оплетенных бутылей. Еды наготовили достаточно, чтобы кормить всю деревню до конца лета, причем это были не только привычные всем деревенским жителям блюда: гуляш и суп леббенч, – а мясо и птица всех видов: гуси (птицы были прекрасно откормлены благодаря девочкам, которые каждый день выводили их на луг), утки, поросята, не говоря уже об изобилии разнообразных овощей и фруктов. На столах особо выделялись спелые арбузы, которые прекрасно уродились в результате сухой погоды. Была также всевозможная выпечка, включая огромные пятикилограммовые буханки, специально приготовленные пекарем для этого случая. На десерт предлагались пирожные и имбирные пряники.
На всей площади стояли совершенно неотразимые ароматы. Тетушка Жужи даже подняла повыше голову, чтобы как следует принюхаться к ним. Она втиснулась на скамью рядом со своей дочерью. У ее ног стояли пустые корзины, в которых она принесла цветы. Теперь букеты украшали не только ее стол, но и соседние. Бывшей повитухе было приятно смотреть на них. Этой весной цветы у нее в саду выросли на славу, и она была рада поставить их на праздничные столы.
Тетушку Жужи немного стесняло ее праздничное платье, которое было слишком жестким и поэтому причиняло ей определенные неудобства. Воротник у него был намного выше, чем на ее повседневных платьях, чтобы на нем могла разместиться ручная вышивка – белые цветы на темно-синем фоне, характерные оттенки для праздничной одежды жителей Венгерской равнины.
Юбка у бывшей повитухи была синей с блестками, в форме колокола, со складками в виде веера от талии до кромки подола. У юбки не было предусмотрено карманов, как у фартука, в которые можно было бы засунуть разные вещи, поэтому прежде, чем выйти из дома, тетушка Жужи устроила свою трубку из кукурузного початка во внутреннюю складку рукава, так что ее чашечка торчала рядом с запястьем. Трубка выглядела как миниатюрный сыщик в желтой шляпе, прячущийся у бывшей повитухи под рукой. Рукав праздничного платья плотно облегал запястье, поэтому дополнительно вложенная в это тесное пространство трубка вскоре стала натирать тетушке Жужи руку.
Бывшая повитуха надела белую шляпку, а свои седые волосы убрала в пучок. Устроившись на скамье, она сразу же для удобства наполовину вытащила ноги из туфель.
Впервые она надела это платье на свадьбу со своим мужем, гадзо, и с тех пор она всегда надевала его в этот день, на праздник святых Петра и Павла, самый большой праздник в году.
Почти все жители деревни приняли участие в праздничном утреннем шествии во главе с пастором Тотом. После того как был совершен торжественный обход церкви, пастор Тот благословил сделанные вручную и свисавшие с деревянных шестов короны и кресты. Теперь и шесты, и короны, и кресты лежали рядом со столами, и когда любопытные собаки тыкались в них носами, кто-нибудь из участников праздника громко хлопал в ладоши и шикал на дворняг, чтобы прогнать их прочь.
Бывшая повитуха перепробовала все сорта мяса и птицы и почти всю выпечку. Вино и солнце разморили ее, и когда, насытившись, она оглядела стол, ей пришла в голову мысль, что Эбнер не отказался бы от такого угощенья. С тех пор как он умер, прошло уже восемь месяцев. Его жена тоже умерла, но о ней тетушка Жужи никогда не вспоминала.
Тетушка Жужи и члены ее семейства заняли почти три стола. Рядом с бывшей повитухой сидели Лидия и ее семья, членом которой в результате гражданского брака являлась и Роза Холиба. Через несколько дней после того, как жандармы в 1924 году закрыли дело о подозрительной смерти Карла Холибы, Роза переехала к сыну Лидии, и вскоре у них родилось двое детей.
Тетушка Жужи сунула руку в рукав и вытащила оттуда свою трубку. Она не курила с раннего утра, и трубка была прохладной и сухой. Сразу за трубкой бывшая повитуха заложила небольшой кисет с табаком, и теперь она засунула толстый палец поглубже в рукав, чтобы достать его оттуда. Захватив немного табака, она высыпала