Надьрев
Груда плетеных веревок лежала на земле в тени старой ручной тележки. Некоторые из них были сильно потрепаны на концах. Как правило, их плели грубые руки могильщиков. Рядом была брошена еще одна связка таких же веревок. Такие связки были разбросаны по всему кладбищу. Каждый раз, когда могильщик поднимал очередную связку (а сейчас к работе были привлечены десятки могильщиков), в воздух поднимался столб пыли и грязи.
Легкий ветерок разносил запах гниющей сосны. Землю усеивали обломки сгнившего дерева. Было выкопано уже почти сорок гробов, некоторые из которых пролежали в земле более десяти лет. Когда землекопы приподнимали крышки гробов, те крошились в разных местах и поддавались с приглушенным треском.
В начищенных до блеска ботинках и наглаженных брюках, края которых ложились на шнурки, Кронберг осторожно продвигался по лабиринту глубоких ям и раскопанных гробов, обходя веревки, ныряя под ветви деревьев, перешагивая через груды ржавых инструментов и внимательно следя за землекопами, которые выбрасывали из могил землю и время от времени, завершив копать, швыряли лопаты совершенно непредсказуемо.
Остановившись, Кронберг выпрямился, приложив руку к пояснице. Другую руку он поднес ко лбу, чтобы лучше видеть.
Он оглядел армию землекопов, которые сновали взад-вперед по кладбищу. Все они были из местных. Деньги за работу предлагались хорошие, и любой деревенский, не имевший постоянного занятия, был рад воспользоваться такой возможностью. Босые, с закатанными до щиколоток штанинами и широкополыми шляпами, плотно сидевшими на голове, они показались Кронбергу похожими на огородные пугала. В течение последних нескольких дней они занимались тем, что выкапывали из могил своих отцов, дедушек, дядей, двоюродных братьев. Они перекрикивались друг с другом на диалекте, непонятном Кронбергу. Их реплики и восклицания воспринимались им как иностранные фразы. Кроме того, они имели обыкновение ронять на землю свои инструменты прямо там, где стояли. Кронберг уже научился быстро реагировать на звук брошенного топорика, который использовали, чтобы поддеть крышку очередного гроба. Могильщики крутились вокруг доктора Хенрика Орсоша, перед которым был поставлен большой стол, делая вид, будто бы для них это было совершенно обычным делом – раскапывать могилы рядом с врачом в белом халате, стоящим на кладбище перед чашей с человеческими органами.
Доктор Орсош устроился прямо перед глинобитной хижиной кладбищенского сторожа и смотрелся ярким белым пятном в дальнем конце кладбища. Он проводил тест Рейнша[36] на образцах изъятых органов, а доктор Исидор Каниц делал свои исследования внутри этой хижины, где места было достаточно только для одного человека.
Тест Рейнша представлял собой достаточно простую процедуру, при которой полоску чистой медной фольги нагревали в растворе кислоты вместе с образцом, вырезанным из органа. Если медь чернела или же приобретала серый оттенок, это было достаточным подозрением для того, что в органах может содержаться мышьяк, и эти образцы в таком случае отправлялись в химический институт в Будапешт. Наряду с этим проводилась также так называемая проба Марша[37], которая представляла собой гораздо более комплексный метод для обнаружения мышьяка.
Вскоре подозрения в отношении некоторых тел были отвергнуты, в том числе в отношении бывшего мужа госпожи Эбнер и бывшего мужа тетушки Жужи, умерших примерно в одно и то же время в прошлом году. Ни в одном из этих тел не было обнаружено содержания мышьяка. То же самое определили и относительно Шандора Ковача-старшего. Он умер вскоре после того, как Марица вернулась в Надьрев, но в его трупе не было обнаружено существенных следов мышьяка.
Однако, что касается Шандора-младшего, то здесь картина была иной. Как только его гроб открыли, доктор Орсош, осмотрев труп, сразу же заподозрил неладное. Дело заключалось в том, что мышьяк обладает свойством в течение длительного времени сохранять тело неизменным. Доктор несколько раз перечитывал дату, проставленную на боковой доске гроба, чтобы убедиться в том, что этот человек скончался десять лет назад. После этого он сделал подробные записи, которые прокурор Кронберг читал как литературное произведение:
«Удивительно, но все тело настолько хорошо мумифицировалось, что осталось целым, заметно усохнув при этом. Поверхность трупа, в первую очередь лицо, голова и верхняя часть грудной клетки, покрыта толстым слоем желтовато-золотисто-коричневого белого грибка. С левой стороны веко осталось совершенно нетронутым. Волосы довольно густые, длинные, приобрели легкий желто-серый оттенок. Мышцы и шея сохранились настолько идеально, что их цвет остался коричневато-серым. Голова, усохнув, заметно потеряла в весе, который составляет всего один килограмм. Кожа черепа напоминает кожзаменитель, при этом сохранились все ее слои. Височные мышцы высохли и имеют блеклый коричневатый цвет… Мозг смещен в заднюю часть черепа и покрыт короткокрылыми коричневыми трупными жуками длиной 8–9 мм и шириной 1 мм. Они издают кислый и неприятный запах… Кожа груди и живота имеет цвет, похожий на цвет кожуры на беконе. Под кожей – жировой слой желтого цвета, который источает затхлый запах… Сердце среднего размера, его форма и расположение хорошо узнаваемы. Оно имеет светло-красновато-коричневый цвет. Сердечные камеры находятся на месте… Мы изъяли 100 граммов сердца и поместили их в стакан № III».
Врачи обнаружили останки Михая Кардоша в аналогичном состоянии сохранности. Образцы с обоих трупов были отправлены в химический институт.
В хижину кладбищенского сторожа было встроено длинное, узкое окно с тонкими стеклами, через которое задувал ветер. В свое время его клевали и царапали разные птицы и звери. Теперь вокруг него собралась группа крестьян, которые внимательно наблюдали за тем, что делал доктор Каница. Они не отрывали от него глаз. Кронберг был уверен, что они приехали из соседних деревень специально ради этого. Войдя на кладбище, он увидел несколько фургонов с номерами из городка Абони и других мест, расположенных достаточно далеко от Надьрева. Для того чтобы поддержать их интерес к своим манипуляциям, доктор Каниц всякий раз подносил останки умерших поближе к окну, где освещение было лучше, и держал их там на несколько мгновений дольше, чем требовалось ему, чтобы как следует рассмотреть их.
Неожиданно Кронберг услышал рядом с собой легкий шорох, похожий на движение то ли змеи, то ли кролика или белки. Он посмотрел себе под ноги. Земля была песчаной, вся в мелких камешках. Многие могильные плиты были деревянными, но некоторые были сделаны из камня, как та, рядом с которой он сейчас стоял. Прокурор наклонился, чтобы присмотреться, и увидел женщину, одетую во все черное, которая скрючилась у каменного надгробия. Ухватившись за него обеими руками, она осторожно выглядывала из-за каменной плиты, пытаясь разглядеть, чем занимался доктор Орсош.
Вслед за этим прокурор услышал позади себя новые звуки и обернулся, чтобы понять, что там происходит. Солнце, бившее в глаза, было слишком ярким, чтобы во всех деталях разглядеть облака на небе, но белые ленты на деревянных шестах и гуси, ковылявшие по грязи, были хорошо различимы. И ленты, и гуси показались Кронбергу клочками, оторвавшимися от облаков и упавшими с неба.
Деревенские девочки, которые пасли гусей, поднялись к кладбищу из заводи, которая оказалась затопленной после недавнего дождя, чтобы накормить своих подопечных. Они шли по извилистой тропинке между могилами, высоко неся свои деревянные шесты с развевающимися белыми лентами, а гуси послушно следовали за ними, время от времени останавливаясь, чтобы полакомиться травой.
Глава семьи Цер
Пятница, 9 августа 1929 года
Упав, Лайош лежал на земле лицом вниз в то время, как вокруг него клевали куры.
Поняв, что ему в рот набилась грязь, он перевернулся на спину, но обнаружил, что из этого положения ему будет слишком трудно вставать, и снова перевернулся на живот. Он настойчиво стремился найти что-нибудь, за что ему можно было бы ухватиться, и при этом не совсем понимал, где же он находится. На своем собственном дворе? Или где-нибудь еще?
С усилием приподнявшись, Лайош встал на колени и локти и ухватился за ближайший куст. После этого он сразу же вспомнил, что перед его корчмой рос ряд кустов, и это помогло ему сориентироваться в пространстве. Лайош перебирал куст обеими руками, словно взбираясь по лестнице, пока не выпрямился, после чего он отпустил его. Голова у него кружилась от выпитого, отчего он, сразу же встав, чуть не свалился обратно в кусты. Он отступил назад, бешено вращая руками в поисках равновесия. Восстановив его, он, наконец, смог вспомнить, куда он направлялся и почему находился в таком злобном состоянии.
Лайошу удалось прожить бо́льшую часть лета, не принимая непосредственного участия в расследовании, организованном жандармами в его деревне. Его не привлекали к тем допросам, которые проводились в доме деревенского глашатая. Находясь в бессознательном состоянии, он не видел, как несколько раз приходили за его женой, чтобы отвести ее на допрос. Он лишь мельком узнал, что их соседку Розу Киш тоже арестовали. Он не слишком задумывался о том, чего добивались от них обеих. Он не заметил, что в его деревню из Сольнока приехало множество людей в форме. И он даже не сердился по поводу того, что дела его корчмы в результате расследования фактически сошли на нет, поскольку она теперь практически не работала. Возникший в Надьреве хаос никоим образом не выбил его из привычной колеи. Все происходившее кружилось вокруг него, как стрелки часов на циферблате, в то время как он лежал с бутылкой посреди всего этого хаоса – и при этом прекрасно себя чувствовал.
Эта грязная сука!
Чем энергичнее Лайош двигался, тем увереннее чувствовал себя, он уже понял это, поэтому он начал, пошатываясь, спускаться по улице Арпада, иногда падая в заросли акации, окаймлявшие дорогу, а затем выбираясь из них. Новость, которую он услышал, подействовала на него как удар хлыста, после которого он ринулся к Анне, чтобы разобраться с ней.