Когда тюрьма была окончательно перестроена (кредиты Лиги Наций, наконец-то, поступили по назначению), ее вместимость, в основном за счет пристройки второго этажа, была увеличена с тридцати до семидесяти человек. Была увеличена также и тюремная кухня. Однако до последнего времени в здании тюрьмы редко содержалось одновременно больше дюжины осужденных, поэтому бо́льшая часть новой тюремной площади оставалась неиспользуемой.
Теперь же число заключенных почти вдвое превышало то количество, на которое тюрьма была рассчитана. Только по «делу Надьрева» было задержано сто женщин. И одной из проблем, возникших из-за внезапной перенаселенности тюрьмы, стала нехватка питания для заключенных. В начале месяца блюда для тюремной кухни стало поставлять кафе с сомнительной репутацией при отеле «Венгерский король», располагавшееся на площади, затем к нему присоединились и другие близлежащие рестораны, в том числе ресторан на улице Гарден, а также кафе, работавшее в здании окружной администрации. Но только для Петры ее блюда подавались каждый день прямо из ресторана «Национальное казино», самого изысканного заведения питания, какое только можно было найти в Сольноке. Петра сама полностью оплачивала свои заказы.
Кронберг весьма вдумчиво распорядился в отношении того, кого из заключенных можно было содержать в одной камере. Мару Фазекаш поместили вместе с еще двумя женщинами, одна из которых была жительницей Надьрева, а вторая – актрисой по имени Пироска из другого населенного пункта на Венгерской равнине, которую судили по делу о мошенничестве. Пироска уже сообщила следователям Кронберга о том, что успела рассказать ей Мара во время их долгих бесед. Та изложила ей несколько различных версий относительно того, что произошло при рождении маленького Иштвана, сына Анны Цер. Согласно первой версии, Мара тогда вообще не присутствовала при родах, поскольку лежала в больнице в Будапеште в связи с травмой ноги. Согласно другой версии, она присутствовала при рождении Иштвана, но только в качестве помощницы. Третья версия гласила, что она действительно сама приняла эти роды, однако ребенок уже был мертвым. Если верить ее словам, Анна, узнав о мертворождении, мрачно велела ей: «Убери отсюда этот труп!»
В то время как большинство женщин содержались по двое в камере, а некоторые, как Мара, имели сразу двух сокамерниц, некоторые заключенные по распоряжению Кронберга были изолированы, в том числе Петра и Кристина Чабай. Ни одна из них не призналась в убийстве своего мужа, а Кронберг по своему прокурорскому опыту хорошо знал, что одиночное заключение может подтолкнуть обвиняемого к признанию вины.
Наряду с этим ему было также известно, что порой могут сработать и другие схемы. Муж Петры потерял зрение во время войны, однако только после того, как его останки были эксгумированы и привезены для исследований в Будапешт, выяснилось, что он был первым венгерским военнослужащим, ослепшим в результате боевых действий. Кронберг понимал, как общественность отреагирует на этот факт, поэтому он, не теряя времени, передал эту информацию Барни, и вскоре она появилась на первых полосах всех газет во всех регионах страны.
Кроме того, прокуратура наняла местного психоаналитика, доктора Фельдмана, для проведения психологических обследований. Фельдман являлся последователем новаторских методов Зигмунда Фрейда, которые тот практиковал в Вене, и он принялся активно исследовать те сны, которые видели женщины из числа заключенных. Однако у тех были такие плохие условия содержания (в том числе и условия для сна), что многим вообще ничего не снилось или же они видели разрозненные клочки снов, после которых женщины чувствовали себя совершенно разбитыми. Тем не менее вскоре доктору Фельдману удалось узнать, что двум женщинам, помещенным в разные камеры, снился один и тот же постоянно повторяющийся сон. Одной из этих женщин была Роза Холиба.
В этом сне каждая из женщин шла по берегу Тисы, и земля под ее ногами была мягкой. Роза Холиба всегда держала во сне в своей руке кирпич, который она намеревалась использовать для постройки нового дома. Внезапно земля под ногами женщин начинала трястись и превращалась в зыбучий песок. Женщины утопали в нем и изо всех сил старались выкарабкаться на поверхность, задыхаясь от удушья. Проснувшись после такого сна, обе женщины с трудом переводили дыхание.
Кронберг понятия не имел, что ему делать с этими снами. Он предпочитал оставить их толкование на усмотрение доктора Фельдмана. Его мало беспокоили души и психика заключенных женщин. Его собственный сон был безмятежен, если только не считать растущего беспокойства прокурора из-за Анны Цер.
Каждый вторник и пятницу в тюрьме был день посещений. Посетителей всякий раз оказывалось очень много, и значительная часть желающих повидать заключенных была вынуждена ждать за воротами тюрьмы, пока им разрешат войти. Кронберг часто мог видеть длинную очередь, тянувшуюся со стороны железнодорожного вокзала. Посетители несли с собой корзины с едой, чистыми платьями и нижним бельем. Франклин не пропускал ни один из дней посещений, добросовестно совершая поездку в тюрьму каждый вторник и каждую пятницу. Обычно он приезжал на экипаже Марицы накануне вечером и останавливался в отеле неподалеку от тюрьмы.
Единственно возможный способ обеспечить прием такого количества людей заключался в том, чтобы разместить посетителей и заключенных, к которым пришли их родственники, на тюремном дворе. Выявились определенные проблемы, связанные с тем, что некоторые посетители пытались снабдить заключенных фляжками с алкоголем. Еще более острая проблема заключалась в попытках обвиняемых тайно передать своим родственникам записки, в которых объяснялось, как можно обеспечить им алиби. Эти записки царапались на клочках бумаги кусками ржавчины, которая отваливалась от труб, проходивших вдоль стен тюремных камер. Однако такие попытки пресекались надзирателями, которые специально выделялись для поддержания порядка.
Кронберг завел привычку практически ежедневно перед своим обеденным перерывом заходить в тюрьму, чтобы переговорить с ее начальником по различным актуальным вопросам. В дни посещений того можно было застать в это время только на тюремном дворе, поэтому прокурор присоединялся к нему там на несколько минут. В один из дней, зайдя в очередной раз на тюремный двор, Кронберг обратил внимание на грубое поведение Лайоша Цера. Тот кричал во все горло, и его утробный, словно из бочки, голос разносился по всему двору, заглушая разговоры собравшихся:
– И как, черт возьми, мне теперь быть?! Что прикажешь мне делать?!
Кронберг прервал разговор с начальником тюрьмы и оглянулся, чтобы понять, кому предназначался этот крик, – и увидел Анну, присевшую на корточки, на которую грозно надвигался Лайош.
– Ты просто идиотка! Ты грязная шлюха! Ты даже не знаешь, черт возьми, как тебе выбраться отсюда!
Только позже стало известно, что единственной причиной, по которой Лайош в тот день, в первый и в последний раз, пришел в тюрьму, было его желание потребовать у Анны, чтобы та вернулась домой и позаботилась о детях. Некоторое время назад Анна уже направила официальную просьбу об освобождении ее под залог, но дело стояло на месте.
Кронберг велел вывести Лайоша из тюрьмы и больше не пускать его сюда.
Несколько недель спустя, ясным осенним днем, Анна, оставшись на какое-то время одна в своей камере, повязала на шею платок и прикрепила его к батарее отопления под потолком. Скрестив руки под мышками, она заскользила вниз, вниз, все дальше вниз – и повисла на своем платке. У нее почти остановилось дыхание, когда в камере появился надзиратель, который бросился к ней.
Когда Кронберг увидел, что кортеж автомобилей представительского класса, наконец, отъехал от здания окружной администрации, день уже близился к концу. Состоявшаяся встреча была на гораздо более высоком уровне, чем его ранг окружного прокурора, но имела к нему самое непосредственное отношение. Кронберг в течение нескольких часов инструктировал председателя окружного Королевского суда, чтобы подготовить того к встрече с губернатором Алмаши и регентом Хорти, поскольку именно председатель окружного суда, а не прокурор Кронберг, должен был представить весомые аргументы в пользу того, чтобы «дело Надьрева» расследовалось прокуратурой Сольнока.
Этот день, без сомнения, был для Кронберга самым важным с тех пор, как началось расследование по делу деревенских отравительниц. Впервые в карьере прокурора очень многое зависело от массы случайностей.
Провожая взглядом отъезжавший кортеж, Кронберг еще раз постарался вспомнить все те шаги, которые он предпринял с момента появления информации о первом убийстве. Он мысленно составил хронологию всех событий. Мог ли он допустить какие-нибудь оплошности? Остались ли где-либо поводы для сомнений? Можно ли было оспорить его аргументы и привести доводы в пользу того, чтобы передать «дело Надьрева» прокурору в Будапеште? Окружной суд все еще находился под критикой общественности, которая обвиняла его в провале «дела Холибы», и на этом фоне столичная прокуратура пыталась доказать, что гораздо лучше Сольнока справится с расследованием «дела Надьрева». Сегодня председатель окружного суда боролся за то, чтобы сохранить за Сольноком право на это расследование.
Ранее в тот же день Кронберг также предпринял аналогичные шаги, использовав для этого свой административный ресурс.
Утром того же дня
Барни стоял на каменистом возвышении речного берега, по краю которого пролегала тропинка. Бо́льшую часть утра он провел, прислонившись к дереву, с блокнотом в руке и низко надвинутой на голову шляпой, чтобы солнце не било в глаза.
Когда ему становилось скучно, он делал зарисовку местности, давая на полях некоторые пояснения, которые перемежал рисунками деревьев и кустарников, находившихся в поле его зрения. Барни зарисовал крупный причал, находившийся дальше по течению, и его портовые сооружения, где с судов разгружались товары. На западе города, вокруг железнодорожного вокзала, располагались различные предприятия, образуя нечто вроде небольшого королевства: сахарный, кирпичный, уксусный заводы, завод по производству льда, предприятие по изготовлению запчастей для железнодорожного транспорта, завод пишущих машинок «ремингтон», текстильные фабрики, лесопилки, бумажные фабрики. К заводским трубам Барни пририсовал вырывавшиеся из них клубы дыма.