– А кто-нибудь спрашивал герцога Пезаро, не согласится ли он дать мне развод, прежде чем обращаться к таким крайним средствам, как кинжал или яд?
– Отец спрашивал, Джованни отказался. Говорить больше не о чем.
Но Лукреция оставалась при своем мнении. Голос ее звучал решительно:
– Тогда снова поговори с Папой, который и твой отец, скажи ему, что я не хочу подвергать опасности свою душу.
Потому что ад – это навечно, а я верю, несмотря на то что грешна, в милосердие Бога и надеюсь провести эту вечность на небесах.
Чезаре склонил голову, в задумчивости потер подбородок.
– Креция, этому маскараду надо положить конец, и как можно скорее.
– Я более всего на свете хочу избавиться от герцога, – ответила Лукреция. – И для тебя это не секрет, брат мой.
Но гораздо важнее для меня твоя душа, отца, да и моя собственная. Я не хочу отнимать у человека жизнь исключительно ради собственных мирских удовольствий.
Чезаре шел к сестре в полной уверенности, что решение Папы порадует ее. Он намеревался освободить ее от монстра, который стоял между ними, намеревался стать ее спасителем. А теперь злился и, прежде чем покинуть покои сестры, сорвался на крик:
– Оказаться между тобой и отцом, моя дорогая сестра, все равно, что попасть в раскаленные клещи. И никакого выхода нет. Еще раз спрашиваю тебя: чего бы ты от меня хотела?
– Не обрекай себя на вечные муки, мой дорогой брат, – предупредила Лукреция. – Не обрекай и других.
Как только Чезаре ушел, Лукреция прошла за ширму, где прятался паж. Беднягу так трясло от страха, что колыхалась вся груда одежды, под которую он забился. Помогая ему выпутаться из платьев и юбок, Лукреция шепотом спросила:
– Ты все слышал?
– Ни слова, герцогиня. Ни единого слова, – без запинки, с округлившимися от страха глазами ответил паж.
– Господи, неужели ты совсем безмозглый? Быстро уходи. Перескажи герцогу все, что ты слышал. Пусть поторопится. Я не хочу пятнать руки его кровью. Уходи…
И выпустила пажа через боковую дверь дворца.
Как только запыхавшийся паж добежал до покоев дворца Борджа, где остановился Джованни, и обо всем рассказал герцогу Пезаро, тот отправился к Папе. Попросил позволить ему не присутствовать на вечерней службе, потому что хотел поехать на исповедь в церковь святого Онуфрия, расположенную за городской чертой.
Повод Александр счел уважительным, ибо шла Страстная неделя, и в это время в этой церкви грешник мог получить особую индульгенцию, очищающую его душу от всех грехов. И Чезаре, и Папа, зная, что уготовано Джованни, чувствовали, что должны позволить ему исповедоваться в выбранной им церкви. Уехать ему разрешили.
Но, добравшись до церкви, Джованни вскочил на дорогого турецкого жеребца, которого привел туда капитан его войск. Подгоняемый страхом, он хлестнул лошадь и скакал без остановки двадцать четыре часа, пока не добрался до Пезаро. У самых ворот загнанная лошадь упала на колени и издохла.
Джованни Сфорца, который любил животных больше, чем людей, очень горевал. По его указанию конюхи с почестями похоронили жеребца, а сам Джованни надолго затворился в своих покоях, ничего не ел и ни с кем не виделся. Горожане никак не могли решить, тоскует ли он о потере жены или лошади.
Лукреция рассердилась из-за того, что отец не поделился с ней своими планами и, таким образом, не предоставил возможности высказать ее соображения. Как только она узнала, что Папа послал адвоката в Пезаро, чтобы потребовать от Джованни согласия на развод, а церковная комиссия разводила только по одной причине: импотенции мужа, Лукреция поняла, что ей должно делать. Хотя любви к герцогу она не испытывала, здравый смысл указывал на то, что Джованни, принуждаемый признать себя импотентом, что унижало и не соответствовало действительности, мог предать огласке свои подозрения касательно ее отношений с братом. А ей бы этого очень не хотелось особенно теперь.
Все– таки именно она из-за Чезаре после первой брачной ночи отказывалась спать в постели герцога и крайне редко выполняла супружеские обязанности. И хотя признание собственной импотенции не лишало жизни, как кинжал или яд, оно наносило страшный удар по мужской гордости. Джованни начал бы мстить, чем мог бы принести немалый вред как Папе, так и всей семье Борджа.
Наутро Лукреция поднялась рано и с несколькими служанками отправилась в монастырь Сан-Систо, единственное место, где могли найти прибежище женщины, бежавшие от власти мужей и отцов. Она посчитала, что для нее это самый разумный выход.
Но Джулия и Адриана попытались ее отговорить.
– Папа не будет знать покоя, если ты уедешь, – предупредила ее Адриана. – И сделает все, чтобы не дать тебе сделать это.
Но Лукреция отмахнулась:
– Он не сможет мне помешать, потому что узнает о моем отъезде после того, как я покину Рим.
Внесла свою лепту и Джулия, понимая, как расстроится Папа.
– Дорогая сестра, предоставь Александру возможность разубедить тебя. Выслушай его доводы. Ты же знаешь, как тяжело он переживает разлуку с тобой.
Но Лукреция раздраженно мотнула головой.
– Я свои планы менять не собираюсь. А ты, Джулия, найдешь способ доставить удовольствие Папе, который и мой отец, и отвлечь его от грустных мыслей. Я же более не собираюсь угождать ему, потому что в своих решениях он не учитывает ни мое мнение, ни мнение Отца Небесного.
Адриана предприняла еще одну попытку:
– Лукреция, ты так часто жаловалась на то, что несчастна. И теперь, когда твой отец, который любит тебя, пытается добиться от твоего мужа развода, о котором ты только и мечтала, ты поворачиваешься к отцу спиной и злишься на него. Где же логика?
Глаза Лукреции наполнились слезами, но она твердо знала, что отступать от задуманного никак нельзя. Обняла Адриану и Джулию, отдала последние распоряжения:
– Полдня отцу не говорите ни слова. Если он спросит, скажите, что я молюсь в часовне и просила меня не беспокоить.
Потом повернулась к самой верной из служанок и передала ей запечатанное письмо, которое написала прошлым вечером.
– Пожалуйста, отнеси письмо моему брату, кардиналу. Отдай только ему, и никому больше.
Папа Александр во всех вопросах, связанных с государственными и церковными делами, проявлял редкое здравомыслие. А вот в делах сердечных и отношениях с детьми эмоции зачастую брали верх над разумом. Узнав, что дочь покинула Ватикан с намерением укрыться за стенами монастыря Сан-Систо, он и опечалился, и разозлился.
Зачем ему папский престол, если даже собственная дочь отказывается подчиняться ему. Как мог этот совсем недавно милый ребенок преклонять колени перед Папой, целовать перстень и святую ногу и при этом не повиноваться собственному отцу?
Он вызвал Чезаре и Дуарте Брандао. Потом послал за доном Мичелотто.
Когда все собрались в его покоях, спросил:
– Что такого сделал я собственной дочери, которую люблю всей душой, чтобы она вот так бросила меня?
Чезаре, склонив голову, молчал.
Ответил Дуарте, с сочувствием в глазах:
– Возможно, ее позвал Господь, ваше святейшество.
– Дуарте, пожалуйста, не смеши меня. Я еще не старый безмозглый дундук. Есть что-то такое, чего я не знаю, какой-то неведомый мне фактор.
Дуарте кивнул.
– Я и не пытался смешить вас, ваше святейшество, и не выказывал неуважения, просто старался убедить в том, что вам не следует винить себя в тех или иных поступках вашего ребенка. Собственно, она уже вовсе и не ребенок.
Она бежит или навстречу призванию, или от серьезной угрозы.
– И в чем все-таки причина? – Александр повернулся к Чезаре.
Тот не отвел глаз, и какие-то мгновения они прожигали друг друга взглядом. Все эти годы Чезаре не говорил с отцом о своей большой любви из опасения, что для отца она важнее, чем даже для него самого. Чезаре не сомневался, что в любой битве за любовь или власть он окажется в проигрыше. Папа прежде всего требовал от него верности. И даже не хотел думать о том, какой разверзнется ад, если отцу станет известно об его истинных отношениях с сестрой.
О них Чезаре не рассказывал никому. Даже напившись и в постелях куртизанок держал язык за зубами. Слуги, естественно, тоже молчали из страха, что за лишнее слово могут остаться без головы. Но мог ли его отец, будучи Папой, осененным небесами, заглянуть в душу сына? Ответа Чезаре не знал.
Внезапно закаменевшее от ярости лицо Папы смягчилось, он улыбнулся.
– Друг мой, дон Мичелотто. Подбери мне гонца, который будет каждый день ездить в монастырь. Я уверен, что моя дочь покается. Позаботься о том, чтобы молодой человек обладал приятной наружностью и покладистым характером, отличался изысканностью манер и умом. Тогда дорогая Лукреция будет принимать мои послания, и в конце концов я смогу убедить ее вернуться домой.
Дон Мичелотто приказ исполнил. Остановил свой выбор на Перотто, молодом человеке, которому благоволил Александр. Музыкант и поэт, юноша исполнял различные поручения Папы в обмен на кров, пищу и спасение души.
Получив хорошее образование, он приехал из Испании в Рим, услышав о красотах Вечного города. Честный, глубоко верующий, он пользовался полным доверием Александра.
Вручая Перотто свое письмо Лукреции, Александр знал, что оно не дойдет до адресата только в одном случае: если Перотто убьют по дороге. Так он доверял этому молодому человеку.
Когда Лукреция впервые увидела Перотто в саду монастыря, она отказалась взять послание Папы.
– Я не хочу обсуждать мои разногласия с отцом. Лучший для этого способ – не общаться с ним, даже письменно.
Перотто, с длинными светлыми волосами, перехваченными сзади ленточкой, сверкающими глазами, весело кивнул.
– Я понимаю, герцогиня. Я только рассчитываю на вашу добрую волю, ибо, по моему разумению, письмо затрагивает важные вопросы.