Мафия изнутри. Книги 1-13 — страница 233 из 252

Клавдия Де ЛенаАфина Аквитана

Глава 4

Выйдя из своей квартиры на Пасифик-Пэлисейдс, Клавдия Де Лена села в машину и поехала к дому Афины в Малибу, по дороге обдумывая аргументы, которые могли бы убедить Афину вернуться к работе над «Мессалиной».

Для самой Клавдии это было не менее важно, чем для киностудии. «Мессалина» – первая картина, поставленная по сценарию, вышедшему исключительно из-под ее пера. До этого Клавдия занималась только тем, что переделывала в сценарии романы, переписывала и исправляла чужие писания или работала в соавторстве с кем-нибудь.

Помимо этого, она являлась сопродюсером «Мессалины», а это давало ей незнакомое доселе ощущение власти. Не стоило забывать и о весьма внушительной сумме, которую должна была принести ей картина в случае выхода на экран. Деньги обещали быть очень большими. После этого Клавдия смогла бы подняться на следующую ступень карьеры и стать сценаристом-продюсером. Она была, пожалуй, единственным человеком к западу от Миссисипи, не рвавшимся в режиссеры. Ремесло режиссера требует жестокости по отношению к другим людям, а это претило Клавдии.

Между ней и Афиной существовали не просто отношения коллег, работающих в одном бизнесе, а подлинная дружба. Афина умна и знает, какое огромное значение имеет для карьеры Клавдии «Мессалина». Но что удивляло Клавдию больше всего, так это страх, испытываемый подругой перед Бозом Сканнетом. Раньше Афина никогда и никого не боялась.

Что ж, возможно, предстоящая встреча поможет выяснить, чего именно боится Афина, и не исключено, что тогда удастся ей помочь. Разумеется, Клавдия просто обязана остановить подругу, не допустить, чтобы та собственными руками разрушила свою карьеру. Кто, как не она, Клавдия, знает все подводные камни и скрытые ловушки, которые таит в себе их работа!

Клавдия Де Лена мечтала стать писательницей и поселиться в Нью-Йорке. В возрасте двадцати одного года она написала свою первую книгу, которую один за другим отвергли двадцать издателей, однако это не обескуражило Клавдию, и руки у нее не опустились. Она решила перебраться в Лос-Анджелес и попытать счастья на стезе сценариста.

Присущие Клавдии юмор, жизнерадостность и талант позволили ей в скором времени обзавестись множеством друзей в Лос-Анджелесе. Она окончила курсы сценаристов при Калифорнийском университете и познакомилась с молодым человеком, отец которого являлся светилом в области пластической хирургии. Они стали любовниками. Юноша был очарован ее телом и умом, в связи с чем через короткое время ее статус возрос, и из партнера по любовным играм она превратилась в объект «серьезных отношений». Молодой человек пригласил ее на ужин в дом родителей, и его отец был буквально очарован избранницей сына. После ужина хирург взял ее лицо в руки и сказал:

– Мне кажется несправедливым, что такая чудесная девочка не так красива, как могла бы быть. Не обижайтесь, такое невезение выпадает на долю многих, а вот исправлять эту несправедливость – моя забота. Если вы позволите, я исправлю и вашу внешность.

Клавдия нисколько не обиделась, но в душе почувствовала возмущение.

– А с какой стати, черт побери, я должна быть красоткой? Что мне это даст? – с улыбкой спросила она. – Вашему сыну я нравлюсь и такой, какая есть.

– Все к лучшему в этой жизни. После того как я поколдую над вами, вы будете для моего сына даже слишком хороши. Вы приятная и умная девушка, но внешность значит очень много. Неужели вам хочется до конца жизни стоять в сторонке и наблюдать, как мужчины вьются вокруг красивых женщин, в которых нет и десятой доли вашего ума? А вы, всеми забытая, будете пребывать в полном одиночестве только потому, что у вас приплюснутый нос и подбородок, словно у громилы из мафии. – Сказав это, хирург похлопал ее по щеке и добавил: – Здесь не так много работы. У вас чудесные глаза и красивый рот, а вашей фигуре позавидует любая кинозвезда.

Клавдия отвернулась. Она знала, что внешне напоминает отца, а упоминанием о мафии доктор задел ее за живое.

– Для меня это не имеет значения, – заявила она. – Тем более что я все равно не смогу оплатить операцию.

– Это уже другой вопрос. Я хорошо знаю индустрию кино. Я помогал продлить карьеру многим кинозвездам – и мужского, и женского пола. Когда настанет день и вы попытаетесь пробить на киностудии какой-нибудь фильм, ваша внешность будет играть очень важную роль. Вы талантливы, и подобное может показаться вам несправедливым, но таков мир кино. Попытайтесь смотреть на это как на необходимый шаг для достижения профессионального успеха, а не просто вздорный женский каприз. Это на самом деле именно так. – Видя, что девушка продолжает колебаться, он добавил: – Я не возьму с вас денег. Я сделаю это ради вас и своего сына – даже несмотря на то, что я уверен: если после операции вы станете такой красивой, как я предвижу, он лишится своей подружки.

Клавдия всегда знала, что она некрасива. Ее никогда не оставляла память о том, как отец предпочел ей Кросса. Если бы она была хорошенькой, не исключено, что судьба ее сложилась бы иначе. Подумав об этом, она подняла глаза на хирурга. Он обладал мужественной внешностью, а в глазах его светился ум. Ей показалось, что он понимает все, что творится в ее душе. Клавдия засмеялась и ответила:

– Ладно, превращайте меня в Золушку.

Хирургу это удалось без труда. Он всего лишь сделал чуть тоньше ее нос, округлил подбородок и очистил кожу. Когда Клавдия, заново родившись, во второй раз вошла в этот мир, она уже была красивой женщиной с идеальным носом, гордой осанкой и царственными манерами – пусть не красавицей, но зато чрезвычайно привлекательной.

На ее карьере это отразилось чудодейственным образом. Несмотря на юный возраст, Клавдии удалось добиться аудиенции у Мело Стюарта и убедить его стать ее агентом. Он начал давать ей работу по переписыванию чужих сценариев и приглашать на вечеринки, на которых она знакомилась с продюсерами, режиссерами и кинозвездами. Все они были очарованы ею. Уже через пять лет она считалась Первоклассным сценаристом и работала в фильмах той же категории. Перемены в ее личной жизни были такими же разительными. Хирург оказался прав. Одну за другой Клавдия одержала целый ряд таких блистательных любовных побед (в некоторых случаях они были нужны ей только для того, чтобы самоутвердиться), которым позавидовала бы любая кинозвезда.

Индустрия кинематографа пришлась ей по душе. Ей нравилось работать с другими сценаристами, нравилось спорить с продюсерами, убеждать в своей правоте режиссеров. В спорах с первыми она объясняла, как можно сэкономить деньги, изменив сценарий так или эдак, вторым доказывала, что эти изменения позволят актерам в полной мере продемонстрировать свои таланты. Она благоговела перед актерами и актрисами, вдыхавшими жизнь в написанные ею слова, заставлявшими их звучать более правдоподобно и трогательно. Ей нравилось волшебство съемочных площадок, которые большинству людей кажутся безжизненными и скучными, ей импонировал неизменно товарищеский дух, царящий между членами съемочной группы. Ее завораживал весь процесс создания картины – от самых первых приготовлений до заключительного дня, когда становится ясно, ждет ли картину успех или провал. Клавдия относилась к кино как к одной из высших форм искусства. Берясь за переделку того или иного сценария, она ощущала себя не ремесленником, а врачом, и даже к такой работе относилась не просто как к способу подзаработать. К двадцати пяти годам она успела заслужить блестящую репутацию и подружиться со многими звездами. Ближе всего она сошлась с Афиной Аквитаной.

Что удивляло саму Клавдию, так это ее бьющая ключом сексуальность. Отправиться в постель с понравившимся мужчиной было для нее так же естественно, как отобедать с новым знакомым. Клавдия никогда не делала этого по расчету, для подобного она была слишком талантлива, но нередко шутила, что это знаменитости спят с ней ради того, чтобы заполучить у нее сценарий.

Ее спутником по первому любовному приключению стал тот самый хирург, который сделал ей пластическую операцию. Он оказался гораздо более очаровательным и искусным партнером, чем его сын. Возможно, он был околдован результатами своих трудов, но так или иначе предложил Клавдии месячное содержание и квартиру, причем не только ради секса, но и просто ради общения. Она мягко отказалось, с юмором заметив:

– Я думала, что ничего тебе не должна.

– Свой долг ты уже вернула, – сказал он. – Но я все же надеюсь, что время от времени мы будем видеться.

– Непременно, – пообещала она.

Клавдия с удивлением обнаружила у себя способность заниматься любовью с мужчинами самых различных возрастов, типов и внешности. Они нравились ей все без исключения. В этом отношении ее можно было сравнить с утонченным гурманом, который с равным удовольствием пробует самые экзотические деликатесы. С подающими надежды актерами и сценаристами она выступала как наставник, но эта роль была ей не очень по душе. Ей хотелось не учить, а учиться, и поэтому мужчины более солидного возраста вызывали у нее гораздо больший интерес.

Одну незабываемую ночь она провела с самим великим Элаем Маррионом. Этот опыт ей понравился, хотя нельзя сказать, что он был весьма удачным.

Они встретились на вечеринке, устроенной киностудией «ЛоддСтоун». Маррион обратил на нее внимание потому, что она не боялась его и отпускала довольно резкие, хотя и дельные, замечания по поводу последних бестселлеров студии. Помимо этого, Маррион слышал, как Клавдия одной остроумной, но не обидной фразой отшила Бобби Бентса с его любовными домогательствами.

За последние несколько лет Элай Маррион успел забыть, что такое секс. Он уже давно стал почти импотентом, и это занятие превратилось для него из развлечения в изнурительный труд. Когда он пригласил Клавдию в принадлежащее «ЛоддСтоун» бунгало в Беверли-Хиллз и она согласилась, Маррион решил, что причиной ее согласия послужило его могущество. Он и представить себе не мог, что женщиной двигало одно лишь сексуальное любопытство: каково это будет – оказаться в постели со столь могущественным и столь старым мужчиной? Впрочем, одного этого для ее согласия было бы маловато, но, помимо всего прочего, несмотря на почтенный возраст Марриона, Клавдия находила его довольно привлекательным. Когда он улыбался – например, при заявлении, что все, включая внуков, называют его просто Элаем, его гориллоподобное лицо становилось даже красивым. Ее интриговали также его ум и природное обаяние, явно противоречившие слухам о том, что он грубый и бессердечный человек. Короче говоря, новый опыт обещал быть интересным.

Оказавшись в спальне на первом этаже бунгало в Беверли-Хиллз, она с удивлением обнаружила, что он застенчив. Отбросив всякое жеманство, она помогла ему раздеться и, пока он вешал свою одежду на спинку стула, разделась сама, после чего обняла его и последовала за ним под одеяло.

Маррион попытался пошутить:

– Когда царь Соломон умирал, ему в постель клали юных девственниц, чтобы те согревали его.

– В таком случае от меня тебе будет мало проку, – отшутилась Клавдия, а затем поцеловала его и принялась ласкать. Его губы были приятно теплыми, а кожа – сухой и словно вощеной, что, впрочем, не вызвало у нее отвращения. Избавившись от одежды и обуви, Маррион оказался маленьким и хрупким, и Клавдия подивилась волшебным превращениям, которые может совершить с человеком костюм стоимостью в три тысячи долларов. Его тщедушное тело в сочетании с непропорционально большой головой выглядело трогательным. Нет, Клавдия не испытывала по отношению к нему ни капли отвращения.

После десяти минут поцелуев и поглаживаний (великий Маррион целовался с неискушенностью ребенка) оба наконец осознали, что он окончательно превратился в безнадежного импотента. «Это – последний раз, когда я нахожусь в постели с женщиной», – подумал Маррион, а затем вздохнул и расслабился. Клавдия нежно баюкала его.

– Ладно, Элай, теперь я подробно объясню тебе, почему твоя картина является провальной и с финансовой, и с художественной точки зрения, – сказала она и, продолжая нежно поглаживать лежавшего рядом старика, подвергла детальному анализу сценарий, режиссера и актеров. – Это не просто плохой фильм. Его невозможно смотреть. Сюжет полностью лишен смысла, и все, что мы имеем, – это бессвязный рассказ какого-то поганого режиссера о том, что, с его точки зрения, является важным. Потому-то и актеры играют кое-как; они прекрасно понимают, что это полное дерьмо.

Маррион слушал ее с кроткой улыбкой. Ему было очень хорошо. Он только что понял, что очень важная часть его жизни осталась позади и перечеркнута приближающейся смертью. Однако мысль о том, что ему никогда больше не суждено заниматься любовью с женщиной и даже предпринимать такие попытки, как ни странно, не причиняла боли. Он знал, что Клавдия не обмолвится ни словом об этой ночи, но даже если не так, разве это что-нибудь значит? В его руках по-прежнему остается колоссальная власть. Он, как и раньше, пока дышит, способен вершить судьбы тысяч людей. И ему было интересно то, что она говорила о фильме.

– Ты не понимаешь, – сказал Маррион, – я могу позволить, чтобы картина появилась на свет, но я не в силах казнить ее после того, как она уже родилась. Ты права, больше я этого режиссера никогда не найму. Творческие люди не прогорают, а если кто-то и теряет деньги, то только я. И поэтому главный мой вопрос заключается в следующем: даст ли та или иная картина сборы? Если да, то я спокоен, если же фильм вдобавок к этому окажется еще и талантливым произведением искусства, тем лучше.

Пока они разговаривали, Маррион выбрался из постели и принялся одеваться. Клавдия терпеть не могла, когда мужчины одевались. С одетыми мужчинами гораздо труднее разговаривать. Тем более что Маррион, как ни странно, с ее точки зрения, был гораздо симпатичнее голым. Его тонкие, как спички, ноги, хилое тело, большая голова – все это заставляло женщину испытывать к нему что-то вроде материнской жалости. Странным было лишь то, что его дряблый член по своим размерам превосходил все, что, судя по всему, положено иметь мужчинам в подобном состоянии. Клавдия отметила про себя, что нужно спросить об этом своего хирурга: неужели чем более бесполезным становится пенис, тем сильнее он увеличивается в размерах?

Она заметила, каким утомительным занятием является для Марриона застегивание пуговиц на рубашке, вдевание запонок, и вскочила с кровати, чтобы помочь ему.

Маррион окинул взглядом обнаженное тело женщины. Она была куда лучше многих кинозвезд, побывавших в его кровати, но даже теперь, при виде ее сногсшибательной наготы, он не испытал никакого внутреннего позыва. Его тело оставалось глухим к этой красоте, но, осознав это, он не ощутил ни сожаления, ни грусти.

Клавдия помогла ему натянуть брюки, застегнула его рубашку и вдела запонки. Затем она поправила его темно-бордовый галстук и пригладила ладонью седые волосы. После этого Маррион сунул руки в рукава пиджака и предстал перед ней во всем своем прежнем могуществе. Она поцеловала его и сказала:

– Мне было очень хорошо.

Маррион долго изучал ее взглядом, словно пытаясь понять, не смеется ли она над ним, а затем улыбнулся своей знаменитой улыбкой, которая волшебным образом преобразила его безобразное лицо. Он понял, что женщина говорит совершенно искренно, что у нее доброе сердце, и отнес все это на счет ее молодости. Жаль только, что мир, в котором она живет, со временем неизбежно изменит ее.

– По крайней мере, я могу тебя накормить, – проговорил Маррион и снял телефонную трубку, чтобы вызвать прислугу.

Клавдия действительно проголодалась. Она съела целую тарелку супа, подчистую умяла утку с овощами, а под конец – большущую порцию клубничного мороженого. Маррион ел мало, но помог ей расправиться с бутылкой вина. Они говорили о фильмах, книгах, и Клавдия, к величайшему своему удивлению, обнаружила, что Маррион читает даже больше, чем она.

– Я и сам бы с радостью стал писателем, – признался он. – Мне нравится писать, книги доставляют мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Но, знаешь, мне еще ни разу не приходилось встречать писателя, который понравился бы мне лично, как бы ни восхищали меня его книги. Взять, к примеру, Эрнеста Вейла. Какие прекрасные книги он пишет, а в жизни – настоящий гвоздь в заднице. Почему так получается?

– Потому, что писатели и их книги – это не одно и то же, – ответила Клавдия. – Их книги – это квинтэссенция того хорошего, что есть в них самих. Каждый из них – это тонны горной породы, которые нужно разгрести для того, чтобы найти крохотный драгоценный алмаз.

– Ты ведь знаешь Эрнеста Вейла? – спросил Маррион, и Клавдия была благодарна за то, что в этом вопросе не прозвучало ни намека на непристойность. Ведь ему наверняка было известно о недолгой интимной связи, существовавшей когда-то между ней и Эрнестом. – Мне нравится то, что он пишет, но его самого я терпеть не могу. А его претензии к киностудии просто абсурдны.

Клавдия похлопала его по руке. Право на подобную фамильярность давало ей то, что она повидала его голым.

– Любой творческий человек имеет зуб на киностудию, – сказала она. – Не стоит на это обижаться. Тем более что, когда дело доходит до бизнеса, тебя никак нельзя назвать душкой. Я, наверное, единственный сценарист во всем городе, которому ты нравишься.

Перед тем как расстаться, Маррион сказал Клавдии:

– Если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы, сразу звони мне.

Это был намек на то, что он не намерен продолжать личные отношения. Клавдия все поняла.

– Я никогда не воспользуюсь этим предложением в корыстных целях, – сказала она. – А если у тебя будут возникать какие-либо трудности со сценариями, звони мне. Советы – бесплатно, но если я стану для тебя писать, то на скидки не рассчитывай.

В переводе с профессионального языка данная фраза означала, что он нуждается в ней гораздо больше, нежели она – в нем. Это, конечно, было не так, но показало ему, что она верит в свой талант. Они расстались друзьями.

Машин на Тихоокеанском прибрежном шоссе было мало. Повернув голову влево, Клавдия увидела сверкающий на солнце океан и подивилась тому, как малолюдно на пляже. Какой разительный контраст с Лонг-Айлендом, куда она часто наведывалась, будучи помоложе. Над ее головой парили дельтапланы, летевшие совсем невысоко над линиями электропередачи и время от времени опускавшиеся на песок пляжа. Посмотрев направо, она увидела грузовик передвижной тон-студии и огромные кинокамеры. Значит, снимают какой-то фильм. До чего же она любит эту дорогу! Вероятно, так же сильно, как ненавидит ее Эрнест Вейл. Как-то раз он сказал, что выезжать на эту дорогу – все равно что садиться на поезд, идущий в ад.

Клавдия Де Лена познакомилась с Вейлом, когда ее наняли, чтобы сделать из его нашумевшего романа киносценарий. Ей всегда нравились книги этого писателя. Все его фразы были так музыкальны, что перетекали одна в другую, подобно нотам, создавая единую мелодию. Он хорошо знал жизнь и умел разбираться в людских трагедиях. Свежесть и новизна его восприятия поражали Клавдию не меньше, чем сказки, которыми она зачитывалась в детстве. Перед тем как встретиться с ним в первый раз, она трепетала, но в жизни Эрнест Вейл оказался совершенно иным человеком, нежели тот, каким она его себе представляла.

Вейлу не так давно исполнилось пятьдесят, и в его внешности не было ни намека на изящество, которым блистал его слог. Он был невысок ростом, тяжеловат, а на макушке у него сверкала плешь, которую он даже не пытался маскировать. Возможно, он понимал и любил создаваемых им книжных персонажей, но к мелочам повседневной реальной жизни относился совершенно наплевательски. Эта его черта, сродни детской непосредственности, неоспоримо прибавляла ему шарма. Только познакомившись с ним поближе, Клавдия разглядела под этой видимой простотой глубокий и острый ум, общение с которым доставляло ей неизъяснимое наслаждение. В остальном же он умел быть по-детски смешным и трогательно, тоже как ребенок, эгоистичным.

В тот день, когда они познакомились за завтраком в ресторане «Поло», Вейл выглядел счастливейшим из людей. К этому времени написанные им книги уже завоевали для него устойчивую репутацию у критики и принесли ему неплохие, хотя и не огромные, деньги. А недавно вышел его последний роман, который имел оглушительный успех, в мгновение ока стал бестселлером, и теперь кинокомпания «ЛоддСтоун» собралась его экранизировать. Вейл сам написал сценарий, и сейчас Бобби Бентс и Скиппи Дир на пару заливались соловьями по поводу того, насколько он удачен. К своему изумлению, Клавдия увидела, что Вейл наслаждается этими похвалами, будто какая-то звездочка, которую режиссер хвалит за удачные пробы, чтобы половчее затащить в постель. Если Вейл принимает эту болтовню за чистую монету, то для чего, по его мнению, на эту встречу пригласили ее? Клавдия испытывала отвращение из-за того, что похвалы расточают те самые Бентс и Дир, которые днем раньше сказали ей, что сценарий – «кусок дерьма». Сказали это не со зла и без стремления кого-то оскорбить. «Кусок дерьма» означает нечто не слишком удачное.

Вейл выглядел каким-то беспризорным, но это не вызвало у нее чувства отторжения. В конце концов, она и сама была беспризорной до тех пор, пока не расцвела и не возродилась к жизни под скальпелем своего хирурга. Наоборот, доверчивость и энтузиазм этого человека даже подкупали.

– Эрнест, – продолжал тем временем Бентс, – мы попросили Клавдию помочь тебе. Она истинный умелец, лучшая в своем бизнесе и сумеет сделать из картины настоящую конфетку. Я уже сейчас предчувствую грандиозный успех. И запомни: тебе принадлежат десять процентов с чистогана.

Клавдия видела, что Вейл заглотил наживку. Бедный олух, даже не понимает, что десять процентов чистой прибыли – десять процентов от ничего.

Было видно, что Вейл испытывает неподдельную благодарность за предлагаемую помощь.

– Это здорово. Я наверняка смогу многому у нее научиться. Писать сценарии, наверное, гораздо веселее, чем книги, но для меня это совершенно новое дело.

– Эрнест, – заговорил Скиппи Дир, – у тебя к этому врожденный талант. Ты почерпнешь для себя много нового. И главное, благодаря этой картине ты сможешь разбогатеть – особенно если она станет бестселлером или, еще лучше, получит приз Киноакадемии.

Клавдия с любопытством наблюдала за мужчинами. Двое жуликов и один лопух – вполне обычное для Голливуда трио. А разве сама она не была дурой? Разве в свое время Скиппи не трахнул и ее тоже – и в прямом, и в переносном смысле? И все же она невольно восхищалась Скиппи: он выглядел искренним, как ребенок.

Клавдия знала, что над этим проектом нависла серьезная опасность. Ей было известно, что за ее спиной над сценарием уже трудится несравненный Бенни Слай, пытающийся превратить интеллектуального героя Вейла в расхожую Дешевку, сделать из него некую помесь Джеймса Бонда, Шерлока Холмса и Казановы. Если ему это удастся, от книги Вейла останется только скелет.

Так что, когда Клавдия согласилась поужинать этим вечером с Вейлом, чтобы обсудить их совместную работу над сценарием, ею двигало исключительно чувство жалости. Одна из тонкостей этой работы состояла в том, чтобы с первого же момента исключить из взаимоотношений с соавтором любые романтические отношения, и этой цели женщина добилась, делая себя как можно более невзрачной перед каждой встречей с писателем. Она не могла позволить себе увлечений в ходе работы. Они ее отвлекали.

К ее вящему удивлению, два месяца совместных трудов положили начало продолжительной дружбе. Когда в один прекрасный день их обоих вышвырнули из проекта, они вместе отправились в Лас-Вегас. Клавдия всегда испытывала пристрастие к азартным играм, да и Вейл этим грешил. В Вегасе она познакомила его со своим братом Кроссом и была немало удивлена тем, что мужчины сразу же поладили. Она не видела никаких оснований, на которых могла бы держаться дружба этих, до такой степени разных, людей. Эрнест являл собой образчик интеллектуала, которому не было дела до спорта или гольфа. Кросс за многие годы не прочитал ни единой книги. Пытаясь найти этому объяснение, она обратилась к Эрнесту.

– Он любит слушать, а я люблю говорить, – сказал тот.

Такое разъяснение показалось ей на диво неестественным, и она обратилась с тем же вопросом к Кроссу. Хотя он и ее брат, но до сих пор оставался для Клавдии загадкой. Тщательно обдумав ответ, он сообщил:

– За ним можно не присматривать. Он не пытается ничего выудить.

И Клавдия тут же поняла, что брат совершенно прав. Для нее это стало поразительным открытием. Эрнест Вейл, к его собственному несчастью, являлся человеком, не обладавшим никакими потаенными желаниями.

Ее роман с Эрнестом Вейлом был не таким, как прочие. Будучи писателем с мировым именем, Вейл все-таки не пользовался в Голливуде никаким влиянием. Более того, у него не было дара общаться с людьми. У всех, с кем он сталкивался, Вейл вызывал исключительно чувство отторжения и антипатию. Его журнальные статьи, посвященные наболевшим внутренним проблемам страны, всегда отличались политической неграмотностью, но по странной иронии вызывали злость всех противоборствующих сторон. Он глумился над демократическими процессами, происходящими в Америке; рассуждая на тему феминизма, он утверждал, что женщины до тех пор будут оставаться в подчинении у мужчин, пока не сравняются с ними физически, и советовал феминисткам организовать военизированные тренировочные группы.

Обратив как-то раз свое внимание на расовые проблемы, он написал лингвистическое эссе, в котором предложил чернокожим называть себя «цветными», поскольку слово «черный» ассоциируется со множеством неприятных вещей – черные мысли, черный день, черная ночь – и в самом этом слове изначально заложен негативный смысл, кроме тех случаев, когда оно используется в таких выражениях, как, например, «простое черное платье».

Однако, не остановившись на этом, Вейл предложил применять слово «цветной» по отношению и ко всем средиземноморским нациям, включая итальянцев, испанцев, греков и многих других. Стоит ли говорить, что эта писанина вызвала ярость у обеих сторон – и у чернокожих, и у тех, кто всегда считался белым, а теперь стараниями Вейла должен был бы перебраться в категорию «цветных».

Затем Вейл обратился к классовым проблемам и заявил, что состоятельным людям в обязательном порядке надлежит быть жестокими и безжалостными, а все бедные непременно должны быть преступниками, поскольку им приходится бороться против законов, написанных богачами, которые стремятся защитить свои богатства. С его слов выходило, что усилия, направленные на поднятие всеобщего благосостояния, являются всего лишь взяткой, предназначенной для того, чтобы удержать нищие классы от бунтов и революций. По поводу религии он заявил, что ее следует прописывать в определенных дозах, подобно лекарству.

К сожалению, никто и никогда не мог понять, шутит ли он или действительно так думает. Ответ на этот вопрос нельзя было найти и в его романах, поскольку ни в одном из них подобных эксцентрических утверждений не содержалось.

Однако случилось так, что Клавдия не пополнила ряды его ненавистников. За время их совместной работы над сценарием по его бестселлеру между ней и Вейлом установились очень близкие отношения. Он был идеальным учеником, относился к ней с величайшим почтением, а она, со своей стороны, ценила мрачноватые шутки Вейла и его озабоченность социальными проблемами. Клавдию удивляло беспечное отношение писателя к тем реальным деньгам, которые у него были, и гипертрофированная озабоченность по поводу денег вообще, его детская наивность во всем, что касалось окружающего мира и того, что им правит, в особенности – в Голливуде. Они сошлись настолько близко, что Вейл попросил, чтобы Клавдия дала ему почитать свою книгу. Она выполнила эту просьбу и была поражена, когда на следующее утро он явился на киностудию с письменными комментариями относительно ее опуса.

Успех Клавдии в качестве сценариста и немалые усилия со стороны ее агента Мело Стюарта привели к тому, что ее книга все же была издана. Она удостоилась умеренных похвал со стороны одних критиков и такой же негромкой ругани со стороны других. Последняя была вызвана в первую очередь тем, что автор книги являлся киносценаристом. Но самой Клавдии ее книга все равно нравилась. Она не шла с прилавков, и прав на ее экранизацию тоже никто не просил, но она, по крайней мере, увидела свет. «Самому великому из живущих ныне писателей Америки», – надписала она на одном экземпляре, прежде чем вручить его Вейлу. Это, впрочем, не помогло.

– Ты очень счастливая девочка, – сказал он. – Ты не писатель, а сценарист. И писателя из тебя никогда не выйдет.

Следующие тридцать минут он – без всякой, впрочем, злости и сарказма – посвятил раздеванию ее книги догола и доказательству того, что произведение Клавдии – полная белиберда, не обладающая ни глубиной, ни четкой структурой, ни правдоподобными характерами, и, что даже диалоги, которые, как она считала, ей удались, лишены всякого смысла и смехотворны. Этот убийственный анализ был, однако, столь логичным и безукоризненным, что Клавдия не могла не согласиться с его правотой.

Под конец Вейл, по его мнению, подсластил пилюлю.

– Для восемнадцатилетней девушки это очень хорошая книга, – сказал он. – Всех недостатков, о которых я упомянул, могло бы не быть, если бы у тебя было побольше опыта, даже если бы ты просто была немного старше. Но существует одна вещь, исправить которую ты не сумеешь никогда. Тебе не дано владеть языком.

Вот с этим Клавдия согласиться не могла и, несмотря на шок, обиделась. Некоторые критики в своих рецензиях особенно подчеркивали лиричность ее слога.

– В этом ты ошибаешься, – возразила она. – Я старалась, чтобы каждая моя фраза была как можно более совершенной. И кстати, в твоих книгах меня больше всего восхищает именно поэтика твоего языка.

В первый раз за все их знакомство Вейл улыбнулся.

– Благодарю тебя, хоть я вовсе и не старался звучать поэтично. Мой язык рождается и изменяется в зависимости от личности того или иного персонажа. А твой язык, твоя поэзия в этой книге надуманные. Они насквозь фальшивые.

После этих слов Клавдия ударилась в слезы.

– Да кто ты вообще такой, чтобы говорить мне такие жестокие вещи, черт тебя подери! Тоже мне, гений нашелся! Почему ты так уверен в своей правоте?

Такая бурная реакция озадачила Вейла.

– Послушай, – примирительно произнес он, – ты можешь писать книги, которые будут издаваться, и в конце концов помрешь с голоду. Но для чего это нужно, если ты гениальный сценарист? Что касается моей правоты, то это единственное, в чем я действительно уверен. Или, по-твоему, я не прав?

– Дело не в том, что ты не прав, а в том, что ты садист и сволочь, – проговорила сквозь слезы Клавдия.

Вейл смотрел на плачущую женщину с тревогой.

– Ты талантлива. У тебя дар чувствовать диалоги киногероев, ты мастерски выстраиваешь сюжетную линию. Ты на самом деле понимаешь кинематограф. Так зачем же тебе, вместо того чтобы стать автомехаником, превращаться в кузнеца? Ты киношный человек, а не писатель.

Клавдия посмотрела на собеседника широко открытыми глазами.

– Ты сейчас даже сам не осознаешь, как сильно меня оскорбляешь.

– Очень хорошо осознаю, – отозвался Вейл, – но делаю это для твоей же пользы.

– Прямо не верится, что я говорю с тем же самым человеком, книгами которого зачитывалась, – ядовито бросила она. – Да и никто не может поверить, что их на самом деле написал ты.

В ответ на это Вейл радостно закудахтал:

– Вот это верно! Здорово, правда?

В течение следующих нескольких недель, встречаясь за работой, он держался с ней холодно и отчужденно, полагая, что их дружбе пришел конец. В итоге Клавдия сказала ему:

– Не напрягайся, Эрнест, я тебя уже простила. Откровенно говоря, я даже думаю, что ты был прав. Но зачем надо было быть таким жестоким? В какой-то момент мне даже показалось, что в тебе заговорил самец. Знаешь, как это бывает: сначала оскорбить женщину, а затем швырнуть ее в постель. Но затем я поняла, что ты для этого слишком туп. Когда будешь потчевать меня своими горькими пилюлями в следующий раз, не забудь посильнее подсластить их.

Вейл передернул плечами.

– Моя работа – единственное, что у меня есть. Если я не буду в ней честен, я стану ничем. А жестоким я был только потому, что ты мне очень нравишься и глубоко небезразлична. Ты даже сама не знаешь, какое ты сокровище.

– И что же во мне особенного? – с улыбкой спросила Клавдия. – Талант, юмор или красота?

Вейл с раздражением отмахнулся.

– Нет-нет! На тебе лежит благословение. Ты очень счастливый и жизнерадостный человек. Ни одна трагедия не сумеет тебя сломить, а это очень редкий дар.

Клавдия задумалась над его словами.

– Знаешь, во всем этом есть что-то весьма обидное. Может, моя жизнерадостность – признак глупости? – Помолчав, она добавила: – Может, разумнее было бы изображать печаль?

– Конечно, – с иронией отозвался Вейл. – Я всегда печален и, значит, разумнее тебя?

Оба рассмеялись, и Клавдия обняла писателя.

– Спасибо за честность.

– Только не задирай нос. Как говаривала моя матушка, жизнь похожа на ящик с гранатами. Никогда не знаешь, какая из них отправит тебя в Царство Небесное.

Отсмеявшись, Клавдия проговорила:

– Послушай, почему в каждой твоей фразе звучит такая обреченность? Вот потому-то тебе никогда и не стать киносценаристом.

– Зато я более правдив, чем вы все, вместе взятые, – парировал Вейл.

Прежде чем закончилась их совместная работа над сценарием, Клавдии все же удалось затащить его в кровать. Она сильно увлеклась Вейлом, и теперь ей хотелось увидеть его без одежды, чтобы они смогли поговорить совершенно искренне и довериться друг другу до конца.

Как любовника Вейла отличало скорее не умение, а энтузиазм. По сравнению с другими мужчинами он также выказывал гораздо большую благодарность за полученное наслаждение. Но больше всего в нем было восхитительно то, что, окончив заниматься сексом, он очень любил поговорить, и нагота нисколько не умеряла категоричность его суждений и ораторский пыл. Она нравилась Клавдии. Оказываясь без одежды, Вейл проявлял буквально обезьяньи проворство и ловкость, а кроме того, был так же волосат. Грудь его напоминала кусок войлока, и островки густых волос были даже на спине. И ненасытность его была также сродни обезьяньей. Он вцеплялся в ее обнаженное тело так, словно это был плод, который надо было сорвать с ветки. Его ненасытность поражала Клавдию, и она получала наслаждение от этой бесконечной мистерии секса. Ей также льстило то, что его знает весь мир, ей нравилось наблюдать его на телеэкране, слушать его немного напыщенные рассуждения о литературе и мрачные – о состоянии общественной морали. Он периодически хватался за трубку, которую на самом деле курил крайне редко, но она придавала ему воистину профессорский вид, особенно в сочетании с твидовым пиджаком с замшевыми заплатами на локтях. Однако в постели он был все же гораздо занятнее, чем на телеэкране. Напрочь лишен киногеничности.

Между ними никогда не возникало разговоров о «любви до гроба» или о «серьезных отношениях». Клавдии это было не нужно, а для Вейла подобные термины существовали лишь в области писательского труда. Они оба понимали, что он на тридцать лет старше ее, не говоря уж о том, что он не мог ей дать ничего, кроме своей славы. У них не было ничего общего, кроме литературы, а это, по мнению обоих, был самый ненадежный фундамент для строительства семьи.

Однако ей нравилось спорить с ним по поводу фильмов. Вейл настаивал на том, что кинематограф, эти движущиеся картинки, не является искусством, а представляет собой возврат к наскальным росписям, найденным в древних пещерах. В фильмах, по его мнению, не существует нормального языка, а поскольку язык является необходимым условием для развития человеческой расы, стало быть, кино олицетворяет собой регресс и малозначащее явление.

– По-твоему, выходит, что живопись тоже не искусство, и Бах, и Бетховен – тоже, и Микеланджело. Что за чушь!

И только спустя некоторое время до нее доходило, что он просто смеется над ней. Ему действительно нравилось подзуживать ее, но делал он это исключительно после того, как они позанимались любовью.

К тому времени, когда их обоих отстранили от работы над сценарием, они успели стать близкими друзьями, и накануне своего возвращения в Нью-Йорк Вейл подарил Клавдии маленькое несимметричное колечко с четырьмя драгоценными камушками разного цвета. Оно не выглядело дорогим, но являлось антикварной вещицей, и Вейлу пришлось потратить немало времени, чтобы отыскать его. С тех пор Клавдия носила колечко постоянно. Оно в ее представлении стало чем-то вроде счастливого талисмана.

Но после отъезда Вейла интимным отношениям между ними пришел конец. Когда – и если – он снова вернется в Лос-Анджелес, у Клавдии будет уже в разгаре новый роман. Вейл и сам понимал, что секс между ними являлся скорее проявлением дружбы, нежели страсти.

Ее прощальный подарок Вейлу был довольно своеобразен: Клавдия подробно рассказала ему, что и как делается в Голливуде. Поведала Вейлу о том, что написанный ими сценарий уже переписывается великим Бенни Слаем, легендарным мастером по этой части, который за переписывание чужих сценариев как-то раз даже выдвигался на получение «Оскара» и был знаменит тем, что из невинных и трогательных жизненных историй умеет делать ударные бестселлеры стоимостью в сто миллионов долларов. Можно не сомневаться, что он и из этой книги состряпает фильм, который покажется самому Вейлу отвратительным, а киностудии принесет кучу денег.

– Ну и пусть, – пожал плечами Вейл. – Зато я буду богат. У меня – десять процентов от чистой прибыли.

Клавдия посмотрела на него с нескрываемым сожалением.

– От чистой прибыли? Неужели ты всерьез в это веришь? Ты не получишь ни гроша, сколько бы денег ни принесла эта картина. В «ЛоддСтоуне» сидят гении по умению прятать деньги. У меня были права на прибыль от проката пяти картин, давших колоссальные сборы, но я не увидела из них ни единого цента. И ты тоже не увидишь.

Вейл снова пожал плечами. Казалось, что эта проблема его ничуть не занимает, отчего его поведение на протяжении следующих лет выглядело еще более необъяснимым.

Очередное любовное приключение заставило Клавдию вспомнить слова Эрнеста о том, что жизнь похожа на ящик гранат. Впервые в жизни, несмотря на весь свой ум, она связалась с человеком, который не подходил ей ни по каким статьям. Это был молодой и «гениальный» кинорежиссер. После него Клавдия по уши влюбилась в другого мужчину, перед чарами которого не устояла бы ни одна женщина на земле, но такого же не подходящего для нее.

Режиссер, молодой человек, всего лишь несколькими годами старше Клавдии, успел снять три удачных фильма, не только заслужившие восторженные похвалы критиков, но и принесшие высокие сборы. После этого новоиспеченный гений стал нарасхват. Компания «ЛоддСтоун» заключила с ним контракт на производство трех картин и дала ему в помощь Клавдию, которая должна была переработать сценарий для одной из них.

Одним из элементов гениальности молодого таланта являлась его способность четко представлять, что ему нужно. Он с самого начала в отношениях с Клавдией взял покровительственный тон. Она сценарист и к тому же женщина, а значит, по всем статьям, в соответствии с принятой в Голливуде иерархией, стоит гораздо ниже его. Они начали ссориться с первых же встреч.

Он велел ей написать сцену, которая, по ее мнению, никак не ложилась в канву всей сюжетной линии. Клавдия сразу сообразила, что эта сцена нужна ему лишь для того, чтобы лишний раз блеснуть своим режиссерским мастерством, и сказала:

– Я не могу написать ее. Она не имеет ничего общего с нашим сюжетом. В ней – только действие и работа для камеры.

– Из этого и состоит кино, – бросил он. – Делай, как велено.

– Не буду, – заупрямилась Клавдия. – Не хочу попусту тратить свое и твое время. Если надо, бери свои чертовы камеры и снимай как хочешь.

Режиссер не стал тратить время даже на то, чтобы толком разозлиться.

– Ты уволена. Прочь из кадра! – И хлопнул в ладоши, как на съемках.

Однако Скиппи Дир и Бобби Бентс заставили их помириться, а это, в свою очередь, стало возможным лишь потому, что режиссер был заинтригован упрямством Клавдии. Картина добилась успеха, и Клавдия была вынуждена признать, что этим фильм был обязан скорее таланту режиссера, нежели ее дарованию сценариста. Неудивительно, что она не смогла увидеть будущий фильм глазами режиссера.

Они очутились в постели по чистой случайности, но тут Клавдию поджидало разочарование. Режиссер оказался не на высоте. Наотрез отказался раздеться и занимался любовью, не снимая рубашки. И все же Клавдия продолжала упорно цепляться за свою мечту, представляя, как вдвоем они создают великие кинематографические полотна. Самый великий дуэт сценариста и режиссера всех времен и народов. Она была готова занимать подчиненное положение и добровольно принести свой талант на алтарь его гения. Объединив свои усилия, они смогут создать невиданные раньше картины и превратятся в живую легенду.

Их связь продолжалась в течение месяца, пока Клавдия не закончила работу над сценарием «Мессалины» и не показала его любовнику. Он прочитал его и отшвырнул в сторону.

– Ты умненькая девочка, но я не стал бы выбрасывать год своей жизни на постановку такого фильма.

– Это всего лишь черновые наброски, – сказала Клавдия.

– Господи, до чего же я ненавижу людей, которые пользуются личными отношениями для того, чтобы любой ценой пролезть в кино! – патетически воскликнул режиссер.

В ту же секунду любовь Клавдии испарилась, словно капля воды на раскаленной плите.

– Мне вовсе не нужно было трахаться с тобой, чтобы работать в кино! – взорвалась она.

– Конечно, не нужно. У тебя есть талант, твоя попка пользуется самой грандиозной репутацией во всем кинобизнесе.

Клавдия просто ужаснулась. Сама она никогда не сплетничала по поводу своих партнеров по сексу. Ей очень не понравился его тон, намекавший, что женщине стыдно заниматься тем же, чем занимаются мужчины.

– У тебя тоже есть талант, но мужчина, который трахается, не снимая рубашки, имеет не в пример худшую репутацию. По крайней мере, меня никогда не укладывали в койку за обещание кинопроб.

Это стало концом их романа, и Клавдия начала подумывать о Дите Томми в качестве постановщика для своей «Мессалины». Она решила, что только женщина сумеет по достоинству оценить написанный ею сценарий.

Ну и черт с ним, подумала она о бывшем любовнике. В конце концов, этот ублюдок никогда до конца не раздевался, да и разговаривать после секса не любил. Может, в кино он и гений, но говорить не умеет. Для гения он слишком неинтересная личность, если не считать тех моментов, когда он рассуждал о кино.

Теперь Клавдия подъезжала к широкому плавному изгибу Тихоокеанского шоссе, после которого океан превращается в огромное зеркало, отражающее высокие скалы, взметнувшиеся в небо с правой стороны дороги. Это было ее любимое место, и от его неописуемой красоты Клавдию всегда бросало в дрожь. До Малибу, где жила Афина, оставалось всего десять минут езды.

Клавдия думала о том, какие слова помогут ей убедить Афину вернуться и спасти наполовину снятый фильм. Ей вспомнилось, что в разное время у них был один и тот же любовник, и она испытывала неподдельную гордость от того, что человек, некогда любивший Афину, теперь полюбил ее.

Солнце достигло зенита, превратив прозрачные океанские волны в гигантский бриллиант. Внезапно Клавдии пришлось резко нажать на тормоз. Ей показалось, что один из дельтапланов опускается прямо перед ее машиной. Она отчетливо увидела пилота – молоденькую девушку, одна грудка которой выскочила из-под блузки и болталась туда-сюда. Девушка приветливо помахала ей рукой и спланировала на пляж. Почему им позволяют подобное? Куда смотрит полиция? Клавдия с негодованием покачала головой и снова нажала на газ. Машин на дороге становилось все меньше. Вскоре шоссе сделало поворот, и океан скрылся из глаз. Он появится снова примерно через полмили. Как преданный любовник, с улыбкой подумала Клавдия. Преданные любовники, однажды исчезнув из ее жизни, со временем неизменно появлялись в ней снова.

Первая настоящая и глубокая любовь Клавдии стала для нее болезненным, но весьма поучительным уроком. В этом не было ее вины, поскольку мужчиной оказался Стив Столлингс, Суперзвезда и идол всех женщин планеты, наделенный красивой мужественной внешностью, природным обаянием и завидной жизнерадостностью, которую он поддерживал в себе с помощью интенсивного потребления кокаина. И безусловно, у него был большой актерский талант. Стив настоящий донжуан. Он считал своим долгом переспать со всеми женщинами, попадавшимися ему на глаза: на съемках в Африке, в маленьком городишке американского Запада, в Бомбее, Сингапуре, Токио, Лондоне, Риме, Париже… Он делал это так, как джентльмен подает милостыню бедняку, как христианин помогает обездоленному. При этом не могло быть и речи о каких-либо «отношениях». Все было так, как в тех случаях, когда нищего приглашают на благотворительный обед к богатею. И все же Клавдией он увлекся до такой степени, что их роман продолжался целых двадцать семь дней.

Несмотря на все наслаждение, которое она получала, для нее эти двадцать семь дней оказались тяжелыми. Благодаря кокаину Стив Столлингс был неутомимым любовником. Любил наготу даже больше, чем сама Клавдия, и она нередко замечала, с каким вниманием он оглядывает себя, стоя перед зеркалом. Так обычно ведут себя женщины, поправляя шляпку перед тем, как выйти из дома. Клавдия отдавала себе отчет в том, что является для него всего лишь одной из сотен неприметных любовниц. Нередко случалось так, что в день, когда у них было назначено свидание, он звонил и говорил, что опоздает на час, а потом приезжал на шесть часов позже. А то и вообще отменял их встречи. Она видела его только по ночам, а перед тем, как заняться любовью, он всегда требовал, чтобы она вместе с ним нюхала кокаин. Это было забавно, но каждый раз после этого Клавдия теряла способность работать, а если все же что-то и писала, то после приходила в ужас и неизменно отправляла все в мусорную корзину. Она поняла, что постепенно превращается в то, что было ей ненавистно больше всего на свете, – в женщину, вся жизнь которой полностью зависит от прихотей мужчины.

Клавдия чувствовала себя униженной тем, что находится где-то на задворках его интересов, но винила в этом не Стива, а саму себя. В конце концов, Стив Столлингс пребывал в зените славы, и, стоило ему только пожелать, он мог получить любую женщину Америки, а все-таки выбрал ее. Потом он постареет, растеряет свою славу и будет нюхать кокаин все чаще, поэтому он хотел испить полную чашу удовольствий сейчас, пока еще не поздно.

Клавдия любила его, и это был один из немногих случаев в ее жизни, когда она чувствовала себя глубоко несчастной.

И вот, когда на двадцать седьмой день их романа Столлингс в очередной раз позвонил и предупредил, что задерживается на час, Клавдия заявила:

– Не стоит беспокоиться, Стив. Я покидаю команду твоих гейш.

Некоторое время в трубке царило молчание, а затем голосом, в котором не было ни малейшей нотки удивления, он произнес:

– Надеюсь, мы расстаемся друзьями? Честное слово, мне было неплохо с тобой.

– Конечно, – Клавдия повесила трубку. Впервые после окончания очередного романа ей не хотелось «оставаться друзьями» с бывшим любовником. Она корила себя за недостаток ума. Теперь было совершенно ясно: все его поведение было направлено именно на то, чтобы заставить ее уйти, а она никак не могла понять эти намеки. Сознавать это было унизительно. Как могла она оказаться такой тупицей!

Клавдия немного поплакала, но в течение следующих нескольких недель обнаружила, что ничуть не страдает от несчастной любви. Теперь она полностью принадлежала самой себе и могла вплотную заняться работой. Голова, свободная от кокаина и преданности Столлингсу, работала как никогда ясно и четко.

Когда гениальный режиссер и бездарный любовник отверг ее сценарий, Клавдия яростно трудилась над ним еще полгода, поправляя и перелицовывая.

Созданный Клавдией Де Леной оригинальный сценарий «Мессалины» являл собой подлинный гимн феминизму, но, проведя пять лет в мире кинобизнеса, она прекрасно понимала: ты можешь пропагандировать все, что угодно, но твое творение непременно должно быть приправлено соусом из нескольких неизменных ингредиентов, в том числе жадностью, сексом, убийствами и верой в добро. Она отдавала себе отчет в том, что обязана написать великолепные роли не только для главной исполнительницы, в качестве которой видела только Афину Аквитану, но еще минимум для трех известных актрис меньшего калибра. Хорошие женские роли редкость, и звезды ухватятся за них. И, без сомнения, в любом фильме должен присутствовать злодей – безжалостный, обаятельный, мужественный и умный. Его прототипом Клавдии послужил отец.

Поначалу Клавдия намеревалась предложить сценарий какой-нибудь женщине-режиссеру, обладающей большей пробивной силой, однако во главе всех кинокомпаний, которые могли бы запустить такой фильм в производство, стояли мужчины. Сценарий им понравится наверняка, но они могут испугаться, что женщина-режиссер и женщина-продюсер сделают из фильма неприкрытую пропаганду феминизма. Они, скорее всего, будут настаивать на том, чтобы в руководстве картины был хотя бы один мужчина. В отношении режиссера Клавдия уже сделала выбор. По ее мнению, картину должна была ставить Дита Томми.

Клавдия не сомневалась в том, что Дита с радостью ухватится за «Мессалину», обещающую стать высокобюджетным фильмом. Если картина добьется успеха, Дита Томми войдет в разряд Первоклассных. Но она выиграет, даже если «Мессалина» потерпит крах. Так уж сложилось в Голливуде, что режиссер, поставивший провальный фильм стоимостью в десятки миллионов долларов, приобретает большую известность, чем его коллега, снявший успешный и прибыльный, но низкобюджетный фильм.

Клавдия хотела обратиться к Томми потому, что несколько лет назад они вместе работали над одним фильмом и понравились друг другу. Диту отличала прямота, гибкий ум и большой, агрессивный талант. Плюс ко всему она не относилась к категории «сценаристоненавистников», приглашающих друзей переписать сценарий, чтобы поделить лавры с ними. Дита не рвалась получать лавры за сценарий, если не вложила в него немалую долю собственного труда, да вдобавок, в отличие от многих других режиссеров и кинозвезд, не приставала к актрисам с домогательствами. Хотя, впрочем, термин «сексуальные домогательства» вряд ли применим к кинобизнесу, где торговля телом является неотъемлемой частью профессии.

Клавдия послала сценарий Скиппи Диру, приняв все меры, чтобы он получил его именно в пятницу. Она лучше, чем кто бы то ни было, знала, что Скиппи внимательно читает полученные по почте сценарии только по выходным. Она отправила сценарий Скиппи только потому, что при всей своей подлости он был лучшим продюсером в городе. А еще потому, что никогда не забывала свои старые привязанности. Дело пошло. Утром в воскресенье Скиппи позвонил Клавдии и пригласил немедленно приехать к нему на ленч.

Швырнув свой переносной компьютер в «Мерседес», Клавдия оделась соответственно случаю: джинсовая мужская рубашка, застиранные джинсы и кроссовки. Волосы она стянула на затылке красным шарфиком.

Проезжая через Санта-Монику, она ехала по Оушн-авеню. Оказавшись на Пэлисейдс-парк, отделяющей Оушн-авеню от Тихоокеанского шоссе, Клавдия увидела бездомных мужчин и женщин Санта-Моники, собравшихся на свой воскресный обед. Добровольные благотворители каждое воскресенье привозили сюда еду, и нищие обедали на свежем воздухе, рассевшись за деревянными столами на парковых лавках. Клавдия сознательно ездила по этой дороге, желая время от времени напоминать себе о том, что существует другой мир, где люди не раскатывают на «Мерседесах», не имеют плавательных бассейнов и не посещают магазинов на Родео-драйв. Раньше она нередко присоединялась к добровольцам, раздававшим бездомным еду, но в последние годы ограничивалась тем, что время от времени посылала банковский чек в адрес церкви, принявшей на себя заботу об этих несчастных. Клавдия стала испытывать слишком сильную боль, окунаясь – даже ненадолго – в мир отверженных, это притупляло ее стремление к собственному преуспеванию. Сейчас, проезжая мимо, она не могла не посмотреть на этих людей в обносках – таких же страшных и грязных, как жизнь каждого из них, но даже при этом сохранявших некое подобие достоинства. Жить без малейшей надежды на завтрашний день казалось ей беспримерным подвигом, а ведь все дело в деньгах, которые Клавдия с такой легкостью зарабатывает с помощью киносценариев. За полгода она получает столько, сколько эти бедняки не видели за всю свою жизнь.

Когда Клавдия очутилась в особняке Скиппи Дира в каньоне Беверли-Хиллз, камердинер провел ее прямиком к плавательному бассейну, вокруг которого стояли яркие желто-голубые кабинки. Дир восседал в мягком шезлонге. Рядом с ним стоял маленький мраморный столик с телефонным аппаратом и стопкой сценариев. На носу Скиппи красовались очки для чтения, которыми он пользовался только дома. В руках продюсер держал высокий запотевший бокал с минеральной водой «Эвиан».

– Клавдия, – подскочил он, чтобы обнять пришедшую, – нужно приниматься за дело без промедления.

Клавдия внимательно вслушивалась в интонации его голоса. Она умела безошибочно определять реакцию Скиппи на тот или иной ее сценарий по его интонациям. Если он начинал со сдержанной похвалы, это было равнозначно категорическому «нет». Радостный энтузиазм в голосе означал, что в следующую минуту последуют как минимум три причины, по которым сценарий не может быть принят: либо какая-то киностудия уже снимает похожий фильм, либо для такой картины будет невозможно набрать соответствующих замыслу исполнителей, либо ни одна студия не захочет связываться с такой темой. Сейчас Дир говорил решительным, деловитым тоном бизнесмена, наткнувшегося на выгодное предложение. Это подразумевало однозначное «да».

– Фильм может получиться отличным, – продолжал Скиппи Дир, – более того, грандиозным. Он просто не имеет права не получиться! Я прекрасно понял твой замысел. Ты умная девочка. Но все же киностудии мне придется продавать этот сценарий как эротику. Актрис, разумеется, подкупим феминизмом. Кинозвезду-мужчину тоже найдем, если ты немного смягчишь роль и чуть распишешь героя в положительном свете. Как я понимаю, ты хочешь выступить в качестве сопродюсера, но решения все равно буду принимать я. Однако я открыт для доводов разума и готов выслушать твои соображения.

– Я хочу сама выбрать режиссера, – заявила Клавдия.

– А также киностудию и актеров, – рассмеялся Дир.

– Запомни, если меня не устроит кандидатура режиссера, сценарий я не отдам.

– Ладно. В таком случае заяви на киностудии, что хочешь ставить фильм сама, а потом пойди на попятную. Руководство испытает такое колоссальное облегчение, что согласится с кандидатурой любого режиссера, которого ты предложишь. – Помолчав, Дир спросил: – А если серьезно, кого бы ты хотела видеть в качестве постановщика?

– Диту Томми, – без колебаний ответила Клавдия.

– Хорошо. Умно, – одобрил Дир. – Звезды ее любят, киностудии – тоже. Она никогда не выбивается за рамки бюджета и не пускает картину на самотек. Но прежде чем приглашать ее, мы с тобой должны сами подобрать актеров.

– Кому ты намерен предложить сценарий?

– «ЛоддСтоун». Я снял там не один фильм, так что нам не придется до изнеможения сражаться по поводу выбора режиссера и исполнителей. Клавдия, ты написала великолепный сценарий, умный, захватывающий, в котором попыталась осмыслить истоки феминизма. Эта тема сейчас как никогда популярна. И, конечно, секс. Ты оправдываешь Мессалину и в ее лице – всех женщин. Я передам Мело и Молли Фландерс твои условия, и они обсудят их с коммерческим отделом «ЛоддСтоун».

– Ты сукин сын. Ты уже говорил с «ЛоддСтоун»?

– Вчера вечером, – ухмыльнулся Скиппи Дир. – Я показал твой сценарий, и они сказали, что дадут зеленый свет, если я сумею уладить все организационные вопросы. Послушай, Клавдия, не пудри мне мозги. Я прекрасно понимаю, что ты почти заполучила на главную роль Афину Аквитану, потому и ведешь себя так жестко. – Немного помолчав, Дир добавил: – Именно так я представил дело «ЛоддСтоун». А теперь – за работу!

Таким было начало этого грандиозного фильма, и Клавдия не могла позволить, чтобы теперь его вот так, за здорово живешь, спустили в унитаз.

Клавдия подъезжала к светофору, после которого ей предстояло сделать левый поворот и выехать на боковую дорогу, которая уже сама выведет ее прямиком к актерской колонии в Малибу, где живет Афина. Впервые Клавдия ощутила острое чувство страха. Афина – женщина с железной волей, как это и положено кинозвезде. Единожды приняв решение, она могла отказаться идти на попятную. Что ж, в таком случае придется отправиться в Лас-Вегас и обратиться за помощью к Кроссу. Брат никогда не подводил ее – ни тогда, когда они вместе росли, ни после того, как сестра стала жить с матерью, ни после смерти последней.

Клавдия вспоминала пышные семейные торжества в особняке Клерикуцио на Лонг-Айленде, напоминавшем ей обнесенные неприступными стенами замки из сказок братьев Гримм. Здесь они с Кроссом играли в тени фиговых деревьев. Мальчишки в возрасте от восьми до двенадцати лет разделились на две противоборствующие группировки. Соперничавшую с ними группу возглавил Данте Клерикуцио, внук старого дона. Сам глава клана в такие дни сидел, подобно дракону, у открытого окна верхнего этажа и озирал окрестности.

Данте был задиристым парнем, любившим драться и верховодить. Он был единственным из всех мальчишек, кто осмеливался бросить вызов ее брату и схватиться с ним врукопашную. Как-то раз Данте повалил Клавдию на землю и принялся жестоко колотить девочку, требуя умолять его о пощаде. В этот момент появился Кросс, и между ними произошла драка. Клавдию тогда больше всего поразило то, с какой уверенностью и хладнокровием Кросс отражал яростные, жестокие атаки Данте. В той схватке ее брат без труда одержал над ним верх.

Девочка не могла понять выбор, сделанный ее матерью. Как могло случиться, что она любила Кросса меньше, чем ее, Клавдию? Ведь Кросс в тысячу раз лучше и в очередной раз доказал это, согласившись остаться с отцом. А в глубине души – Клавдия не сомневалась в этом ни на секунду – ему больше всего на свете хотелось остаться с ней и с мамой.

В годы, последовавшие за разводом родителей, две вновь образовавшихся семьи все же поддерживали между собой какие-то отношения. По обрывкам разговоров, случайно брошенным фразам и взглядам Клавдия сумела сделать вывод, что Кроссу до некоторой степени удалось достичь почти такого же видного положения, какое занимал в Семье их отец. Между ней и Кроссом по-прежнему сохранялась самая теплая привязанность, хотя теперь брат и сестра представляли собой уже полную противоположность друг другу. Клавдия осознала, что Кросс окончательно стал членом Семьи Клерикуцио, она же окончательно отдалилась от нее.

Через два года после переезда Клавдии в Лос-Анджелес, когда ей исполнилось двадцать три года, у Налин обнаружили рак. Кросс, работавший тогда в «Занаду» вместе с Гронвельтом, бросил все дела и приехал в Сакраменто, чтобы провести с ними две последние недели. Он нанял повара, горничную и сиделок, круглосуточно дежуривших у постели больной. Впервые за все годы, прошедшие после распада их семьи, они втроем снова жили под одной крышей. Что касается Пиппи, то Налин запретила ему переступать порог дома.

Болезнь пагубно отразилась на зрении Налин, и Клавдия постоянно читала ей вслух газеты, журналы и книги. Кросс выходил из дома за покупками и иногда после обеда улетал в Лас-Вегас, чтобы уладить те или иные проблемы, периодически возникавшие в управлении отелем. Однако к вечеру неизменно возвращался.

По ночам Кросс и Клавдия поочередно сменяли друг друга у изголовья матери, держа ее за руку и успокаивая. А она, хоть и была буквально накачана лекарствами, крепко сжимала их ладони своими сухими горящими пальцами. Иногда она начинала бредить. Ей казалось, что дети опять стали маленькими. В одну страшную ночь больная плакала и молила Кросса о прощении за то, что она с ним сделала. Кросс обнимал ее и утешал, говоря, что все в итоге обернулось к лучшему.

Долгими вечерами, когда под воздействием обезболивающих средств мать впадала в забытье, Кросс и Клавдия подробно рассказывали друг другу о том, как складывалась жизнь каждого из них.

Кросс сообщил сестре, что продал инкассаторское агентство, рассказал о своей работе в отеле и намекнул, что пользуется большим влиянием. Он поклялся, что сестра всегда будет желанной гостьей в «Занаду» и может рассчитывать на самый лучший номер и королевский стол, причем совершенно бесплатно. Когда Клавдия спросила, как это возможно, Кросс с оттенком гордости заявил:

– У меня право первой подписи.

Эта похвальба показалась Клавдии комичной, но в то же время ей почему-то стало грустно.

Внешне Клавдия горевала о кончине матери куда сильнее, чем Кросс. Эта смерть связала брата и сестру сильнее прежнего, вновь вернув в их отношения ту близость, которая существовала между ними в детские годы. Впоследствии Клавдия неоднократно ездила в Лас-Вегас, познакомилась с Гронвельтом, наблюдала тесные отношения, сложившиеся между стариком и ее братом. За эти годы Клавдия воочию убедилась в том, что Кросс на самом деле обладает определенной властью, которая, впрочем, не имеет, как ей казалось, никакого отношения к семейству Клерикуцио. Клавдия уже давно порвала все связи с Семьей и не посещала никакие семейные торжества – ни свадьбы, ни крестины, ни похороны, – поэтому и не могла знать о том, что Кросс все же занимает определенную ступень иерархической лестницы Клерикуцио, а сам Кросс никогда ей об этом не говорил. С отцом Клавдия почти не виделась. Она его просто не интересовала.

Новый год для Лас-Вегаса – время великих празднеств. В этот период сюда стекается народ со всех концов страны, но для Клавдии у Кросса всегда находился свободный номер. Она никогда не увлекалась азартными играми, но однажды все же проигралась дотла. В тот раз она приехала в Вегас под Новый год в компании молодого многообещающего актера, на которого ей хотелось произвести впечатление. Она стала играть и, утратив над собой контроль, подписала векселей на добрых пятьдесят тысяч долларов. Позже к ней в номер пришел Кросс, держа в руках эти векселя. На лице брата Клавдия увидала какое-то странное выражение, но стоило ему заговорить, как она тотчас же узнала его: это было выражение их отца.

– Клавдия, я думал, ты умнее меня. Но что это, дьявол тебя забери, такое?

Клавдия оробела. Кросс неоднократно предупреждал ее, чтобы она не играла по-крупному, предостерегал против повышения ставок, когда пошла полоса невезения. Он строго-настрого запретил ей играть больше двух-трех часов кряду, поскольку чем дольше играешь, тем выше вероятность проиграться. Теперь она нарушила все эти заповеди.

– Послушай, Кросс, дай мне пару недель, я расплачусь.

Реакция брата удивила ее.

– Я скорее убью тебя, чем позволю платить по этим векселям, – заявил Кросс. Очень неспешно и тщательно он порвал листки, а обрывки сунул в карман. – Я приглашаю тебя сюда не для того, чтобы обдирать как липку, а потому, что люблю и скучаю. И запомни раз и навсегда: ты никогда не сумеешь обыграть казино. Везение тут ни при чем. Дважды два – всегда четыре, как ни крути.

– Ладно-ладно.

– Мне плевать на эти пятьдесят штук, и я злюсь только из-за того, что ты оказалась такой дурой.

На том дело и закончилось, но Клавдия была не на шутку удивлена этим случаем. Неужели Кросс и впрямь забрал такую власть, что может, не моргнув глазом, порвать векселя на пятьдесят тысяч долларов? Одобрит ли его поступок Гронвельт? И узнает ли о нем вообще?

Было и несколько других похожих случаев, но один произвел на нее особенно неизгладимое впечатление и был связан с женщиной по имени Лоретта Ланг.

Лоретта была ведущей танцовщицей и певицей в варьете «Занаду». Она была полна живости, доброго, искрометного задора, которые очаровали Клавдию, когда Кросс познакомил их после окончания программы.

В жизни Лоретта была так же обворожительна, как на сцене, однако Клавдия подметила, что Кросса живость певицы не только не очаровывает, но, казалось, просто раздражает.

В следующий свой приезд в Вегас Клавдия прихватила с собой Мело Стюарта и подгадала их поездку таким образом, чтобы они сумели попасть на шоу с участием Лоретты. Мело согласился пойти в варьете только для того, чтобы сделать приятное Клавдии, но, посмотрев представление, по достоинству оценил Лоретту и одобрительно сказал Клавдии:

– Классная девочка. Не тем, как поет и танцует. Она прирожденный комик. Женщина, обладающая таким даром, – настоящее золото.

Когда шоу закончилось, Клавдия с Мело прошли за кулисы, и она представила своего спутника Лоретте. Мело нацепил на себя одну из своих профессиональных масок и заявил:

– Лоретта, я в тебя влюбился! Просто влюбился, понимаешь? Можешь ли ты приехать на следующей неделе в Лос-Анджелес? Я сниму тебя на пленку, чтобы показать потом своему другу с киностудии. Но сначала ты должна будешь подписать контракт с моим агентством. Сама понимаешь, прежде чем я получу хоть какую-то прибыль, мне придется вложить в тебя большие деньги. Бизнес есть бизнес. Но даже при этом не забывай, что я в тебя влюблен.

Лоретта повисла на шее у Мело, и Клавдия поняла, что это не наигранная радость. Они договорились о дне свидания, а затем все втроем отправились в ресторан, чтобы отпраздновать это событие. На следующий день ранним утром Мело погрузился на самолет и вернулся в Лос-Анджелес.

За ужином Лоретта призналась, что уже подписала очень жесткий контракт с агентством, поставлявшим исполнителей ночным клубам и варьете. В соответствии с условиями контракта Лоретта была обязана работать на это агентство еще в течение трех лет. Клавдия успокоила девушку, пообещав, что все можно будет уладить.

Однако через некоторое время выяснилось, что это не так просто. Агентство настаивало на том, что Лоретта должна выполнять принятые на себя обязательства и работать на него столько, сколько предусмотрено по контракту, – еще три года. В полном отчаянии Лоретта попросила Клавдию обратиться за помощью к брату, чем немало удивила ее.

– Черт побери, чем тут может помочь Кросс?

– У него в этом городе все схвачено, – отвечала Лоретта, – и ему ничего не стоит обо всем договориться. Ну пожалуйста, Клавдия!

Когда она поднялась в пентхауз отеля, где обитал Кросс, и изложила ему суть проблемы, он посмотрел на сестру с гримасой жалости и отрицательно покачал головой.

– Черт возьми, что тут трудного? – поинтересовалась Клавдия. – Замолви за нее словечко, больше я ни о чем не прошу.

– Ты балда. Я видел десятки подобных дамочек. Они ездят на своих друзьях верхом, а потом забывают даже их имена.

– Ну и что с того? Она действительно талантлива. Это может изменить всю ее жизнь к лучшему.

Кросс снова покачал головой.

– И не проси.

– Но почему? – не унималась Клавдия. Ей было не привыкать просить одних людей об одолжении для других. Это была неотъемлемая часть существования в мире кинобизнеса.

– Потому, что если я за это возьмусь, то вынужден буду довести дело до конца.

– Я вовсе не требую, чтобы ты лез из кожи вон, – проговорила Клавдия, – я всего лишь прошу тебя сделать то, что в твоих силах. По крайней мере, тогда мне будет не в чем упрекнуть себя перед Лореттой.

– Нет, ты все-таки беспросветная тупица, – рассмеялся Кросс. – Ладно, скажи ей, чтобы она и кто-то из ее агентства завтра с утра пришли ко мне. Ровно в десять. Если хочешь, можешь тоже присутствовать.

На следующее утро Клавдия впервые увидела агента Лоретты. Его звали Толли Ниванс, и он был одет по обычной для Лас-Вегаса моде, разве что чуть более строго, отдавая дань серьезности момента: в синий блейзер поверх рубашки без воротника и синие джинсы.

– А, Кросс! Рад видеть тебя снова, – проговорил он, входя в кабинет.

– А разве мы встречались? – осведомился Кросс. Он никогда не занимался делами, связанными с варьете отеля.

– Давным-давно, – напомнил Ниванс, – когда Лоретта дебютировала в «Занаду».

Клавдия не могла не заметить, как сильно отличался Ниванс, мелкий агент, поставлявший артистов для ночных клубов и варьете, от агентов из Лос-Анджелеса, которые имели дело со звездами первой величины. Он заметно нервничал, и в его внешности было гораздо меньше властности. В нем также не было и следа безграничной уверенности в себе, отличающей Мело Стюарта.

Лоретта чмокнула Кросса в щеку, но ничего не сказала. Сейчас в ней ни осталось ни капли ее обычной живости. Она села рядом с Клавдией, и та ощутила, в каком сильном напряжении находится женщина.

Кросс был одет для игры в гольф: просторные белые брюки, белая футболка и такого же цвета кроссовки. На голове его красовалась синяя каскетка. Указав в сторону бара, он предложил собравшимся выпить, но те дружно отказались. Тогда Кросс негромко начал:

– Давайте уладим это дело. Лоретта?

Голос певички дрожал:

– Толли хочет и дальше иметь процент от всех моих доходов, включая и те гонорары, которые я буду получать, работая в кино. Но на этот же процент – причем сполна – претендует и агентство из Лос-Анджелеса, которое хочет меня нанять. Не могу же я платить и тем, и другим! Кроме того, Толли желает, чтобы с ним согласовывалась любая работа, которая мне будет предложена, но это не устраивает ни людей из Лос-Анджелеса, ни меня.

Ниванс только пожал плечами:

– У нас существует контракт. Мы всего лишь хотим, чтобы она выполняла его условия.

– Но тогда со мной откажутся работать киношники! – жалобно проговорила Лоретта.

– Мне кажется, все очень просто, – заметил Кросс. – Ты должна заплатить им неустойку и таким образом избавишься от контракта.

– Вряд ли мы на это пойдем, – заерзал Ниванс. – Лоретта прекрасная артистка и приносит нам хороший доход. Мы с самого начала поверили в ее талант, раскрутили ее, вложили в нее кучу денег. И теперь, когда от этих вложений пошла отдача, мы не можем просто так взять и отказаться от нее.

– Значит, тебе придется платить и тем, и другим, Лоретта, – спокойно констатировал Кросс.

– Но я не могу платить сразу двум агентствам! – чуть не взвыла Лоретта. – Это несправедливо!

Клавдии стоило больших усилий сохранять на лице улыбку, а Кросс не утруждал себя подобным. Ниванс выглядел уязвленным.

Нарушив неловкое молчание, воцарившееся в комнате, Кросс, обратившись к сестре, проговорил:

– Клавдия, пойди и переоденься для гольфа. Сегодня нам с тобой в паре предстоит закатить мячи минимум в девять лунок. Жди меня возле кассы казино. Я спущусь сразу же, как только закончу здесь.

Войдя в кабинет, Клавдия удивилась легкомысленному наряду брата. Будто он не принимает происходящее всерьез. Такое легкомысленное отношение оскорбило ее, как наверняка обидело и Лоретту. А вот Толли поведение Кросса приободрило. Кросс даже не пытался предложить компромисс. Так что Клавдия ответила брату:

– Нет, пожалуй, я побуду здесь. Хочу увидеть царя Соломона за работой.

Кросс не умел сердиться на сестру. Он рассмеялся, и она ответила ему улыбкой. После этого Кросс повернулся к Нивансу:

– Я вижу, ты не склонен к компромиссам, и думаю, что у тебя есть для этого основания. А если я предложу тебе такой вариант: Лоретта будет платить тебе процент со всех своих киношных гонораров в течение одного года, но ты должен отказаться от контроля над ней?

– Я не стану ему платить! – взорвалась Лоретта.

– Меня это тоже не устраивает, – подал голос Ниванс. – Против процента я, конечно, не возражаю, но что, если у нас появится для нее выгодная работа, а она в это время будет занята в каком-нибудь фильме? Мы просто потеряем деньги.

Кросс вздохнул и произнес почти печально:

– Толли, я хочу, чтобы ты отпустил эту девушку. Это не требование. Наш отель тесно сотрудничает с вашим агентством. Сделай мне одолжение.

В первый раз с начала этой встречи Ниванс встревожился.

– Я очень хотел бы сделать тебе это одолжение, Кросс, – чуть ли не взмолился он, – но сперва мне нужно посоветоваться с моими партнерами по агентству. – Он помолчал, лихорадочно соображая, и закончил: – Может быть, мне все же удастся договориться о том, чтобы она отделалась неустойкой.

– Нет, – отрезал Кросс, – о неустойке речь уже не идет. Я прошу тебя об одолжении. И хочу, чтобы ты дал мне ответ прямо сейчас, после чего я отправлюсь играть в гольф. – Он помолчал и добавил: – Просто скажи: «да» или «нет»?

Клавдия была поражена резкой переменой, моментально произошедшей в Кроссе. Со стороны это не выглядело ни угрозой, ни запугиванием. Более того, Кросс вел себя так, будто окончательно утратил всякий интерес к происходящему. Но Клавдия видела, что Ниванс буквально трясется от страха. И все же, к ее удивлению, он нашел в себе силы возразить.

– Так нечестно, – Ниванс перевел взгляд на Лоретту. Та опустила глаза.

Кросс с важным видом сдвинул каскетку набекрень.

– Это всего лишь просьба, Толли. Ты можешь мне отказать. Решать – тебе.

– Нет-нет, – поспешно проговорил Ниванс, – все в порядке. Конечно же, да! Я просто не знал, что она имеет для тебя такое значение, что вы такие близкие друзья.

И тут Клавдия стала свидетельницей еще одной резкой перемены в поведении брата. Он подался вперед и с радостным видом полуобнял Толли Ниванса. «До чего же красив, мерзавец!» – восхищенно подумала она. А затем Кросс заговорил тоном, в котором звучала неподдельная благодарность:

– Спасибо, Толли! Я этого никогда не забуду! Считай, что теперь здесь, в «Занаду», у тебя карт-бланш на любого талантливого исполнителя, которого ты хочешь опробовать на большой сцене, причем можешь рассчитывать на треть его гонорара. Более того, я организую в нашем варьете специальное шоу, в котором будут выступать только ваши артисты. И я хочу, чтобы в ночь этого представления ты и все твои партнеры по агентству приняли мое приглашение на торжественный ужин по поводу такого замечательного события. Отныне можешь звонить мне в любое время, и тебя беспрепятственно соединят со мной по моей личной прямой линии.

Клавдия поняла две вещи. Во-первых, Кросс сознательно продемонстрировал свое могущество. Во-вторых, он позаботился о том, чтобы в какой-то степени компенсировать Нивансу убытки, но – только после того, как настоял на своем. Толли Ниванс непременно получит обещанное ему специальное представление в варьете «Занаду» и после этого на голову возвысится над своими партнерами по бизнесу.

Кроме того, Клавдия уяснила и еще одну важную вещь. Кросс позволил присутствовать ей на этом спектакле потому, что хотел показать, как сильно любит ее и готов подкрепить это конкретным делом. И впервые она увидела, как становятся жесткими, будто лик мраморного ангела, его прекрасные черты, красоте которых она завидовала с детства: чувственные губы, идеальный нос и чудесные овальные глаза.

Свернув с Тихоокеанского шоссе, Клавдия подъехала к воротам Колонии, где обитала Афина. Ей нравилось это место: дома, возвышающиеся прямо на берегу, океан, переливающийся огромным синим зеркалом, а чуть дальше от берега отражаются все те же скалы, устремившиеся к небу позади домов. Клавдия остановила машину перед воротами особняка Афины.

Боз Сканнет лежал на общем пляже южнее ограды Колонии Малибу. Ограда из обычной проволочной сетки спускалась к океану и примерно на десять шагов уходила в воду. Смехотворное препятствие. При желании любой человек мог обогнуть ее вплавь и оказаться в Колонии.

Сегодня Боз вышел на разведку. Он готовил очередное нападение на Афину и приехал сюда для того, чтобы провести рекогносцировку. Вот почему под теннисными шортами на нем были плавки, а в большой спортивной сумке лежала бутылка с кислотой, завернутая в полотенца.

С того места на пляже, где он обосновался, сквозь крупные ячейки ограды Бозу был виден дом Афины. На песке перед особняком он заметил двух вооруженных телохранителей. Если задняя часть дома охраняется, то фасад – тем более. Бозу ничуть не претила мысль о том, чтобы разделаться с охранниками, но тогда справедливое возмездие, уготованное Афине, станет похожим на бойню, учиненную маньяком. Так не годится.

Стащив с себя шорты и майку, Боз Сканнет расстелил на песке махровую простыню и растянулся на ней, глядя на пляж и огромное покрывало Тихого океана, простиравшееся до самого горизонта. От солнечного тепла на него напала дремота, и глаза стали слипаться. Он думал об Афине.

Во время учебы в колледже он посещал лекции одного преподавателя, который вел курс по творчеству Эмерсона и любил его цитировать. «Красота сама по себе оправдывает свое существование». Что заставляло Боза думать об Афине – Эмерсон или Красота?

Повстречать человека, столь совершенного физически и вдобавок обладающего столь многими другими достоинствами, – огромная редкость. А именно такой была Фина, как называли ее все в дни ее детства.

Будучи юношей, Боз любил ее так страстно, что жизнь казалась ему непрекращающимся счастливым сном, в котором она отвечала ему взаимной любовью. И действительно, их жизнь была сказочно, неправдоподобно прекрасной. Но мало-помалу счастье потускнело и стало ржаветь.

Как смела она быть столь прекрасной! Как смела внушать к себе такую любовь! Как смела влюбить в себя столько мужчин! Неужто не отдавала себе отчета в том, как это опасно?

Кроме того, Боз дивился самому себе. Почему его любовь обернулась ненавистью? А вот почему. Он понимал, что не может обладать ею вечно и непременно настанет день, когда он потеряет Афину. В этот день она ляжет в постель с другим мужчиной и исчезнет из его рая, чтобы никогда больше не вспомнить о нем.

Боз почувствовал, что на него упала тень, и открыл глаза. Отгородив его от солнца, над ним возвышалась большая фигура хорошо одетого мужчины со складным стулом в руке. Боз сразу же узнал его. Это был Джим Лоузи, детектив, допрашивавший Боза после того, как он плеснул водой в лицо Афины.

Щурясь от солнечного света, Сканнет лениво проронил:

– Вот это совпадение! Мы оба загораем на одном пляже! Какого хрена тебе нужно?

Лоузи поставил стул на песок и уселся.

– Этот стул подарила мне моя бывшая жена. В те времена мне приходилось арестовывать и допрашивать прямо на берегу так много серферов, что супруга решила позаботиться о моем удобстве. – Он одарил Сканнета почти добрым взглядом и продолжал: – Я хотел бы задать вам пару вопросов. Во-первых, что вы делаете так близко от дома мисс Аквитаны? Хочу напомнить, что, находясь здесь, вы нарушаете предписание суда.

– Я нахожусь на общественном пляже, на мне – плавки, и нас разделяет ограда. Неужели похоже, что я собираюсь на нее напасть?

Лицо Лоузи расползлось в снисходительной улыбке. Он перешел на фамильярный тон:

– Слушай, если бы я женился на такой телке, то потом тоже вряд ли смог бы отступиться от нее. Но сейчас меня волнует другое. Можно заглянуть в твою сумку?

– Нет, – сунув сумку под голову, отрезал Боз. – Если только у тебя нет ордера.

Лоузи продолжал дружелюбно ухмыляться.

– Не заставляй меня арестовывать тебя и не доводи до того, чтобы я отделал тебя до полусмерти, а потом отобрал сумку.

Боз тотчас встал, протянул Лоузи сумку, но тут же отдернул руку:

– Попробуй, отними.

Джим Лоузи изумился. До сих пор ему еще ни разу не приходилось сталкиваться с противником, который был бы круче, чем он сам. В иной ситуации он, вероятно, либо отцепил бы от пояса свою дубинку, либо вытащил из кобуры пистолет и привел свою угрозу в исполнение, отделав нахала до полусмерти. Но сейчас он испытал непонятную растерянность, вызванную то ли зыбкостью песка под ногами, то ли необъяснимым бесстрашием Сканнета.

– Тебе придется меня пристрелить, – улыбнулся Боз. – Потому что в драке тебе меня не одолеть. Я такой же здоровый, как ты, но гораздо сильнее. А если ты меня пристрелишь, то сядешь за решетку, поскольку не сумеешь объяснить, чем была вызвана эта необходимость. У тебя для этого просто нет повода.

Лоузи восхитился умом и рассудительностью оппонента. Если бы они сошлись в поединке, исход и впрямь нельзя было бы предугадать, а формального повода для применения оружия не было.

– Ладно. – Сложив стул, детектив пошел было прочь, но затем остановился и обернулся, словно озаренный какой-то новой мыслью. – Ты и впрямь крутой парень. Считай, что победил. Но упаси тебя Бог дать мне повод прищучить тебя. А сейчас… У меня и вправду нет рулетки, чтобы вымерить расстояние, отделяющее тебя от этого дома. Так что, может, ты и не нарушил закон.

Боз засмеялся.

– Не волнуйся, я не дам тебе повода.

Он проводил взглядом Джима Лоузи, который вернулся к своей машине и вскоре уехал, а затем свернул простыню, на которой лежал, и сунул ее в сумку. После чего подошел к своей машине, положил сумку в багажник, отцепил от брелка ключ зажигания и спрятал его под водительское сиденье. Затем он вернулся на пляж, чтобы обогнуть вплавь ограду Колонии.

Глава 5

Афина Аквитана проложила себе путь к вершине славы не так, как хотелось бы большинству обывателей. Это стоило ей многих лет учебы. Курсы актерского мастерства, школа танцев и сценического движения, обучение вокалу, чтение бесчисленных книг по театральному искусству – она, не жалуясь, прошла через все это.

Естественно, ей также пришлось пройти через все рогатки и препоны, она встречалась с десятками агентов по найму, помощниками режиссеров, занятыми подбором актеров, вытерпела немало домогательств от ненасытно похотливых глав студий.

В первый год она зарабатывала на жизнь, снимаясь в рекламе, подрабатывая манекенщицей и полуодетой хостессой в автосалонах, – но только в самый первый год. Затем ее актерское дарование начало окупаться. Она завела любовников, осыпавших ее драгоценностями и деньгами. Некоторые даже предлагали руку и сердце. Но все эти связи были недолговечными и переходили в дружеские отношения.

Она не испытывала ни боли, ни унижения, даже когда покупатель «Роллс-Ройса» подразумевал, что она идет в комплекте с машиной. Просто отшивала его шуткой, что она стоит столько же, сколько и автомобиль. Она любила мужчин, наслаждалась сексом – но только в качестве утехи и вознаграждения за более серьезные завоевания. Мужчины не играли важной роли в ее жизни.

А квинтэссенцией жизни для нее оставалось актерское искусство. Ее собственная тайная сущность – не пустяк. Опасности мира – не пустяк. Но актерская игра – прежде всего. Не малозначительные кинороли, дававшие ей возможность оплачивать счета, а великие роли в великих постановках, осуществляемых местными труппами, а там и на сцене «Форума», что стало окончательным шагом к получению серьезных ролей в кино.

Эти роли были для Афины настоящей жизнью. Оживляя своих персонажей, она чувствовала, что и сама наполняется жизнью, она носила их в душе, даже когда вела повседневное существование. Ее любовные приключения служили просто для развлечения, вроде гольфа и тенниса, обедов в компании друзей или веществ, навевающих сладкие грезы.

По-настоящему она жила только в храме театра: накладывая грим, добавляя к костюму какую-нибудь яркую деталь, с отражающейся на лице бурей чувств, пока в голове пробегали строчки роли, а затем глядя в бездонную тьму зала – Бог наконец-то явил свой лик, – все это время Афина заклинала судьбу. Плакала, влюблялась без памяти, вопила от отчаяния, молила о прощении своих тайных грехов – и порой испытывала спасительную радость найденного счастья.

Она жаждала славы и успеха, перечеркивающих прошлое, помогающих забыть о Бозе Скакнете, о дочери, о предательстве ее красоты – коварном даре феи-крестной.

Как и всякая артистка, Афина желала, чтобы ее любил весь мир. Она знала, что прекрасна – да и как же может быть иначе, если все вокруг только и твердят ей об этом, – но притом понимала, что еще и умна. И потому с самого начала верила в себя. Афина не могла уверовать на первых порах только в то, что наделена неотъемлемыми чертами истинного гения – неисчерпаемой энергией и целеустремленностью. Да вдобавок любознательностью.

Всей душой она была влюблена в сценическую игру и в музыку и пускала в ход свое умение сосредоточиваться на них, чтобы добиваться совершенства во всех прочих областях. Научилась ремонтировать автомобили, стала великолепной поварихой, отличной спортсменкой. А понимая, насколько важно искусство любви в избранном ею ремесле, изучала его технику по книгам и на практике.

Конечно, был у нее и свой недостаток – Афина не могла причинять боль другим людям, а поскольку в обычной жизни такого не избежать, она постоянно чувствовала себя несчастной. И все же принимала жесткие решения, помогавшие ей вырваться вперед. Прибегала к своей власти Суперзвезды, и порой ее хладнокровие не уступало ее красоте. Могущественные мужчины умоляли ее сняться в их фильмах, заклинали улечься к ним в постель. Намеками и даже прямыми требованиями она назначала режиссеров и звезд, которые должны были работать с ней над фильмом. Могла совершать мелкие преступления, не опасаясь наказания, попирать обычаи, отвергать чуть ли не все условности, и разве дано тут окружающим угадать, какова истинная Афина, какова она в душе? Она оставалась непостижимой, как все Суперзвезды, будто публике являлись ее близнецы. Отделить ее реальную жизнь от экранной было просто невозможно.

И обладая всем этим, да вдобавок любовью всего мира, она не могла избавиться от недовольства. Ибо знала, как уродлива в душе. Знала, что ни один человек на свете не любит ее, и страдала от этого. Такова уж суть актрисы – терзаться, получив сотню хвалебных рецензий и одну-единственную ругательную.

К исходу первого пятилетия жизни в Лос-Анджелесе Афина впервые получила главную роль в кино, добившись грандиознейшего успеха.

Как и все перворазрядные кинозвезды мужского пола, Стив Столлингс обладал правом единолично решать, какая из женщин будет играть главную роль в его очередном фильме. Увидев Афину на подмостках «Форума», он сразу же распознал ее дарование. Но еще больше его поразила ее красота, так что Стив избрал Афину исполнительницей главной женской роли в следующей картине.

Афина испытала безмерное изумление и благоговейный трепет, понимая, что это грандиозный скачок вперед. Поначалу она даже не знала, за что ее выбрали. Но ее агент Мело Стюарт просветил Афину на сей счет.

Они сидели в дивно украшенном кабинете Мело – старинные восточные безделушки, ковры с золотой канителью и тяжеловесная комфортабельная мебель, купающаяся в искусственном свете, потому что задернутые шторы не впускали сюда свет дня. Вместо того чтобы ходить куда-то на ленч, Мело предпочитал пить в кабинете чай на английский манер, по ходу разговора то и дело забрасывая в рот крохотные бутербродики. На ленч он отправлялся только с самыми знаменитыми из своих клиентов.

– Ты заслужила этот шанс, – заявил он Афине. – Ты великая актриса. Но ты прожила в нашем городишке всего несколько лет и, несмотря на свой ум, чуточку наивна. Так что не обижайся на мои слова… Суть в следующем… – Он помолчал. – Обычно мне не приходится это растолковывать, как правило, в этом нет необходимости.

– Но я так наивна, – с улыбкой подсказала Афина.

– Не совсем. Но ты так сосредоточена на своем искусстве, что порой не осознаешь социальных хитромудростей этой индустрии.

– Ну-ка, поведай, как я получила роль, – заинтересовалась она.

– Мне позвонил агент Столлингса, – пояснил Мело. – Сказал, что Столлингс видел тебя на сцене и был поражен твоей игрой. Он однозначно хочет, чтобы ты снималась в картине. Затем мне позвонил продюсер, чтобы поторговаться, и мы заключили договор. Чистая зарплата, двести штук, никаких процентов, это у тебя еще впереди, и запрет одновременно сниматься в других картинах. Для тебя это воистину грандиозная сделка.

– Спасибо.

– Вообще-то мне не следовало бы тебе говорить… – продолжал Мело. – У Стивена есть привычка влюбляться без памяти в исполнительницу главной роли. Искренне, но при том он очень пылкий поклонник.

– Мело, не надо разжевывать, – перебила его Афина.

– По-моему, надо. – Мело нежно воззрился на Афину. Даже он сам, при всей своей чопорности, поначалу влюбился в Афину, но она даже не пыталась его обольщать, так что он понял намек и ничем не выдал своих чувств. В конце концов, для него она прежде всего представляла собой ценное достояние, способное впоследствии заработать ему миллионы.

– Ты хочешь сказать, что я должна оседлать его чресла в первый же раз, когда мы останемся наедине? – сухо осведомилась Афина. – Разве моего грандиозного таланта недостаточно?

– Ни в коем случае. Но притом достаточно на все сто. Великая актриса есть великая актриса, как ни верти. Но ведомо ли тебе, как становятся великими звездами кино? Порой просто надо получить великолепную роль в подходящий момент. И это та самая великолепная роль для тебя. Упустить ее – непозволительная роскошь. И разве так уж трудно влюбиться в Стива Столлингса? Сто миллионов женщин на всей планете влюблены в него, так почему ты должна быть исключением? Ты должна быть польщена.

– Я польщена, – холодно проронила Афина. – Но если я на самом деле ненавижу его, как быть тогда?

Мело забросил в рот еще один бутербродик.

– А с чего бы его ненавидеть? Вообще-то он очень симпатичный человек, клянусь тебе. Но хотя бы пококетничай с ним, пока не отснимут с тобой столько кадров, чтобы стало невыгодно тебя вырезать.

– А что, если я буду настолько хороша, что меня не захотят вырезать?

– Правду говоря, – вздохнул Мело, – Стивен не захочет ждать так долго. Если ты не влюбишься в него через три дня, тебя снимут с картины.

– Это сексуальные домогательства, – рассмеялась Афина.

– В кинобизнесе не существует понятия сексуальных домогательств, – не согласился Мело. – Так или иначе, ты выставляешь свою попку на продажу уже тем, что включаешься в него.

– Я имела в виду необходимость влюбиться, – растолковала Афина. – Неужели просто подрючиться Стивену мало?

– Он хочет получить вздрючку по полной программе. Он влюблен в тебя и жаждет ответной любви. Пока не закончатся съемки. – Мело снова вздохнул. – Затем вы разлюбите друг друга, потому что будете чересчур заняты. – Он секунду помолчал. – Это никоим образом не нанесет ущерба чувству твоего собственного достоинства. Звезда, подобная Стивену, выказывает свой интерес. Адресат, сиречь ты, отвечает взаимностью либо отсутствием таковой. Стивен пошлет тебе цветы в первый же день. На второй день после репетиций он пригласит тебя на обед, чтобы поработать над сценарием. Никакого насилия. Конечно, не считая того, что, если ты заартачишься, тебя просто вырежут из картины. При полной финансовой отдаче я могу тебя отстоять.

– Мело, а ты не думаешь, что я достаточно хороша, чтобы справиться, не торгуя собственным телом? – с шутливым упреком спросила Афина.

– Конечно, хороша, – заверил Мело. – Ты молода, тебе всего двадцать пять. Ты еще можешь подождать пару-тройку, а то и все пять лет. Я всем сердцем верю в твой талант. Но все же попытай судьбу. Стивена любят все.

Все прошло именно так, как прорицал Мело Стюарт. В первый же день Афина получила букет. На второй они репетировали всей труппой. Снималась трагикомедия, в которой смех кончается слезами – одна из труднейших задач для актера. Мастерство Стива Столлингса произвело на Афину немалое впечатление. Он читал свою партию монотонным голосом, не пытаясь произвести впечатление на окружающих, но реплики звучали необыкновенно естественно, он неизменно выбирал самые верные интонации. Они сыграли сцену дюжину раз в идеальном согласии, улавливая движения партнера, будто танцоры. В конце Стив пробормотал:

– Славно, славно, – улыбнувшись ей с чисто профессиональным уважением.

А под вечер Стивен включил свое обаяние на полную катушку.

– По-моему, благодаря тебе получится грандиозное кино, – изрек он. – Как ты насчет того, чтобы нам встретиться вечерком и основательно пройтись по сценарию? – Он мгновение помолчал, а затем произнес с обаятельной мальчишеской улыбкой: – Мы отличная пара.

– Спасибо, – отозвалась Афина. – Когда и где?

Лицо Стивена тотчас же изобразило вежливый, наигранный ужас:

– Нет-нет! Где скажешь.

И в этот миг Афина решила принять отведенную ей роль и сыграть ее с истинным профессионализмом. Он Суперзвезда. Она – новичок. Но выбор целиком предоставлен ей, и она должна выбрать то, что хочется ему. В ее ушах звенели слова Мело: «Можешь подождать два, три, четыре, пять лет». Ждать она не могла.

– Может, у меня? Я приготовлю обед, так что мы сумеем перекусить за работой. – Пару секунд помолчав, она проронила: – В семь тебя устроит?

Стремясь к совершенству во всем, Афина приготовилась к обоюдному обольщению и физически, и духовно. Обед должен быть легким, чтобы не препятствовать ни работе, ни физической близости. Купила бутылку белого вина, хотя сама редко употребляла алкоголь. Обед продемонстрирует ее кулинарное мастерство, но приготовить еду можно и за работой над сценарием.

Одежда. Афина понимала, что обольщение должно пройти без нарочитости, якобы ненароком. Но и отпугнуть Стивена ее наряд не должен. Как истинный актер, Стивен будет придавать значение каждой мелочи.

Поэтому она надела выцветшие голубые джинсы, выгодно демонстрировавшие ее ягодицы, чтобы крапчатая голубизна в сочетании с белым служила жизнерадостным призывом. Никаких ремней. А сверху – белая блузка с оборками, хотя и не выставляющая на обозрение ложбинку, зато не скрывающая от взора млечную белизну грудей под ней. Зелень глаз подчеркивали небольшие круглые зеленые клипсы. И все же наряд выглядел чуточку строговато, малость отпугивающе. И тут на Афину снизошло гениальное озарение. Она покрасила ногти в ярко-алый цвет и встретила Стива у дверей босиком.

Стивен Столлингс пришел с бутылкой хорошего красного вина, не шикарного, но очень хорошего. И одет был по-деловому – мешковатые коричневые вельветовые брюки, голубая джинсовая рубашка, белые кроссовки, черные как вороново крыло волосы аккуратно причесаны. Под мышкой он нес сценарий с желтыми хвостиками закладок, говорящих о серьезности его намерений. Единственное, что выдавало его, – едва уловимый аромат одеколона.

Они между делом перекусили за кухонным столом. Как и полагалось, Стивен похвалил стряпню Афины. За трапезой они перелистывали свои сценарии, прогоняя диалоги, чтобы не запинаться в трудных местах.

После обеда они перешли в гостиную, где проиграли сцены, отмеченные обоими в сценарии как наиболее трудные. Хотя каждый при этом остро чувствовал присутствие партнера, это никоим образом не повлияло на их работу.

Афина заметила, что Стивен Столлингс исполняет свою роль абсолютно безупречно. Он держался профессионально и с уважением. Его неподдельное восхищение перед ее красотой, искреннее уважение к ее актерскому дарованию и к безупречному владению материалом выдавали только его глаза. Наконец, он поинтересовался, не слишком ли она устала, чтобы проиграть принципиально важную любовную сцену.

К тому времени они уже полностью переварили обед. К тому времени они уже стали близкими друзьями, как их персонажи в сценарии. Проиграли любовную сцену. Стивен ласково поцеловал Афину в губы, но воздержался и лапать ее не стал. После первого поспешного поцелуя он долгим, искренним взглядом посмотрел Афине в глаза, безупречно хрипловатым от наплыва эмоций голосом выдохнув:

– Мне хотелось сделать это, как только я впервые увидел тебя.

Афина не отвела глаз. Потом потупила взор, легонько пригнула его голову и одарила Стивена мимолетным поцелуем. Что и послужило необходимым сигналом. Они оба изумились искренней страсти его отклика. «Что доказывает превосходство моего актерского дарования», – мысленно отметила Афина. Но Стив знал свое дело. Раздевая ее, он разглаживал ее кожу ладонями, пальцы его искали отклика, его язык щекотал ее лоно, и тело Афины откликнулось. «Это не так ужасно, как казалось», – думала она, когда они перешли в спальню. Да притом Стивен был так ошеломительно хорош собой – его классическое лицо воплощало в себе неподдельную страсть, настолько яркую, что пленка была бы не в состоянии воспроизвести ее; более того, на экране она выродилась бы в заурядную похоть. Когда он занимался любовью на экране, это выглядело куда одухотвореннее.

К этому моменту Афина довела себя до состояния женщины, одержимой неистовой физической страстью. Они вошли в идеальный резонанс и совершенно синхронно вознеслись до ослепительного экстаза. Уже устало отпрянув друг от друга, оба гадали, как бы эта сцена выглядела на пленке, и решили, что не слишком привлекательно; во всяком случае, снимать ее не стоило. Она не выявила бы их характеры, как следовало, и не развила бы сюжет, как полагалось. В ней недоставало истинной нежности, идущей из глубины сердца, истинной любви или хотя бы истинного вожделения. Пришлось бы сделать еще один дубль.

Стивен Столлингс влюбился по-настоящему; впрочем, такое с ним случалось частенько. Афина же, хотя случившееся и было в каком-то смысле профессиональным изнасилованием, радовалась, что все обернулось настолько удачно. Во всем происшедшем не было никакой подоплеки, кроме вопроса о свободе воли. Но притом можно сказать, что разумное подавление свободы воли – необходимое условие выживания человека в этом мире.

Стивен был просто счастлив, что, снимая новый фильм, собрал все яйца в одну корзину. У него отличная партнерша. У них сложатся замечательные взаимоотношения, и ему не придется рыскать по сторонам в поисках секса. Вдобавок ему редко встречались женщины, настолько одаренные талантом и красотой, как Афина, да притом настолько хорошие в постели. И вдобавок настолько без памяти влюбленные в него; хотя, конечно, последнее может стать серьезной проблемой впоследствии.

Дальнейшее скрепило их любовь. Выпрыгнув из постели, оба сказали:

– Давай вернемся к работе! – после чего подхватили свои сценарии и нагишом принялись оттачивать роли.

Однако Афина сделала одно огорчительное наблюдение, когда Стивен надел трусы. Они были окрашены в розовые кудряшки, призванные выгодно подчеркнуть форму его ягодиц – тех самых сдобных булочек, которые повергали в экстаз всех женщин мира. Не менее странно прозвучало его заявление, что презерватив был специально разработан лично для Стива компанией, которую он инвестировал. Такой презерватив ни за что не почувствуешь, надет он или нет. Но притом он совершенно непроницаем. А еще Стив поинтересовался у Афины, какое рыночное название этих презервативов звучало бы лучше: «Экскалибур» или «Король Артур». Лично он предпочел бы «Король Артур». Афина на миг задумалась над ответом.

Потом с издевательской серьезностью произнесла:

– Может, подобрать более политически корректное название?

– Ты права, – согласился Стивен. – Они настолько дороги в производстве, что надо продавать их представителям обоих полов. Нашим ударным девизом при рекламе будет «Звездный презерватив». Как это тебе? Звездные презервативы.

И фильм, и их роман пользовались огромным успехом. Афина успешно вскарабкалась на первую ступеньку звездной лестницы, и каждый фильм, отснятый за последующие пять лет, только укреплял ее успех.

Роман, как и большинство звездных романов, удался на славу, но естественным образом оказался недолговечным. Стивен и Афина любили друг друга не без помощи сценария, но их любовь была наделена долей юмора и отстраненности, необходимой при их славе и амбициях. Ни один из двоих не мог любить другого сильнее, и это равенство оказалось смертоносным для их страсти. Опять же вставала проблема географии. Роман кончился вместе со съемками. Афина отправилась в Индию, а Стивен – в Италию. Они обменивались телефонными звонками, рождественскими открытками и подарками, даже провели пару упоительных недель на Гавайях. Работая вместе над фильмом, они уподоблялись рыцарям Круглого стола. Стремление к славе и богатству – по сути, искания Святого Грааля, тут ты можешь полагаться лишь на себя.

Поговаривали, что они могут пожениться. На самом деле на это не было ни малейшего шанса. Афина наслаждалась романом, но всегда видела его комическую сторону. Хотя она и пускала в ход свое актерское мастерство, чтобы изображать куда более пылкую любовь к Стивену, чем та, что теплилась в ее душе, но порою с неимоверным трудом удерживалась от хихиканья. Стивен был таким искренним, таким безупречным возлюбленным, таким пылким и нежным, будто сошел с экрана.

Его физическим совершенством можно было наслаждаться, но восхищаться им постоянно – ни в коем случае. Употребление им наркотиков и алкоголя находилось под таким строгим контролем, что не поддавалось осуждению. Он считал кокаин предписанным лекарством, а спиртное только подчеркивало его обаяние. Даже успех не мог сделать его капризным самодуром.

Так что Афина безмерно изумилась, когда Стив попросил ее руки. Она добродушно отказала, зная, что Стивен перетрахал все, что шевелится в окрестностях Голливуда и даже в реабилитационной клинике, где его вытаскивали из очередного кокаинового пике. Стивен отнюдь не принадлежал к числу мужчин, которых Афина хотела бы считать более-менее постоянной частью своей жизни.

Отказ Стивен принял достойно. Мгновение слабости, воспоследовавшей от передозировки кокаина, и все. Он чуть ли не испытал облегчение.

В следующие пять лет Афина вознеслась до высших звездных сфер, а Стивен начал мало-помалу угасать. Он по-прежнему оставался идолом для фанатиков, особенно в юбках, но с ролями ему то ли не везло, то ли не хватало интеллекта. Наркотики и алкоголь сделали его работу более неряшливой. Через Мело Стюарта Стивен просил Афину о главной мужской роли в «Мессалине». Теперь вожжи перешли в другие руки. Право выбора исполнителя главной роли принадлежало Афине, и она дала эту роль Стивену. Сказать «да» ее заставило какое-то извращенное чувство благодарности да еще то, что роль была буквально создана персонально для него, – однако специально оговорила, что спать с ней Стиву не придется.

Разумеется, в последние пять лет у Афины случались короткие романы. Один из них – с молодым продюсером Кевином Маррионом, единственным сыном Элая Марриона.

Будучи ее ровесником, Кевин Маррион притом являлся ветераном киноиндустрии. Первый крупный фильм, выпущенный им в возрасте двадцати одного года, стал бестселлером. В результате чего Кевин проникся убеждением, что он гений по части кино. С той поры он выпустил три провальных фильма и удержался в киноиндустрии только благодаря отцу.

Внешне Кевин Маррион был исключительно хорош собой, что и неудивительно, ведь его мать была одной из первых красавиц в кино. К несчастью, камера выхолащивала его облик, так что Кевин не выдержал ни одной кинопробы. Рассчитывать на серьезное будущее ему оставалось только в качестве продюсера.

Афина познакомилась с Кевином, когда он попросил ее исполнить главную роль в его новой ленте. Афина выслушала его с восторженным недоумением и ужасом. Кевин говорил с исключительной серьезностью крайне наивного человека.

– Лучшего сценария я в жизни не читал, – заявил он. – Если совсем честно, я помог его переписать. Афина, вы единственная актриса на свете, заслуживающая этой роли. Я мог бы заполучить любую звезду, но мне нужны именно вы. – Кевин сурово воззрился на Афину, дабы убедить ее в собственной искренности.

Сюжетная канва повергла ее в оцепенение. Речь шла о бездомной женщине, переродившейся после находки в мусорном контейнере ребенка и ставшей предводительницей всех бездомных Америки. Полфильма она только и делала, что таскала туда-сюда коляску, вмещавшую все ее пожитки. Затем, пройдя через алкоголь, наркотики, дистрофию, изнасилование и попытку правительства отобрать у нее подкидыша, она вступает в борьбу за пост президента Соединенных Штатов в качестве независимого кандидата. Разумеется, она проигрывает – в этом-то и заключался весь шик.

Афина содрогнулась от ужаса. Согласно сценарию, она должна стать бездомной, отчаявшейся женщиной, одетой в лохмотья и красующейся на фоне жуткого запустения. Визуально – сущая катастрофа. На уровне эмоций – что надо, на уровне интеллектуальных построений фабулы – идиотизм. Словом, возмутительный, безнадежный кавардак.

– Если вы сыграете эту роль, я умру счастливым, – заявил Кевин.

А Афина подумала: «Это я рехнулась, или этот парень слабоумный?» Но этот могущественный продюсер явно вел себя совершенно искренне и явно мог запустить машину в ход. Афина в отчаянии поглядела на Мело Стюарта, ободряюще улыбнувшегося ей, но не смогла проронить ни слова.

– Чудесно. Чудесная идея, – изрек Мело. – Классика. Взлет и падение. Падение и взлет. Квинтэссенция драмы. Но, Кевин, ты же знаешь, насколько важно для Афины после прорыва на первый экран держаться в нужном русле. Оставь сценарий, мы почитаем его и свяжемся с тобой.

– Разумеется, – Кевин вручил обоим по экземпляру сценария. – Я уверен, вам понравится.

Мело пригласил Афину в небольшой тайский ресторан в Мелроуз. Сделав заказ, они принялись перелистывать сценарий.

– Да я лучше наложу на себя руки, – заявила Афина. – Этот Кевин, часом, не дебил?

– Ты до сих пор не вникла в особенности кинобизнеса. Кевин не так уж глуп. Он просто занят не своим делом. Мне доводилось видеть типов и похуже.

– Где? Когда? – вскинулась Афина.

– Ну, с ходу мне вспомнить трудновато… Ты достаточно крупная звезда, чтобы отказаться, но недостаточно крупная, чтобы без нужды заводить врагов.

– Элай Маррион чересчур умен, чтобы поддержать сына в подобном предприятии. Он не может не знать, насколько ужасен сценарий.

– Еще бы, – согласился Мело. – Он даже подшучивает, что его сын умеет проваливать коммерческие фильмы, а дочь – делать убыточное серьезное кино. Но Элай вынужден потакать детям. А мы – нет. Поэтому мы откажемся от этого фильма. Но тут есть и закавыка. «ЛоддСтоун» принадлежат права на большой роман, где есть грандиозная роль и для тебя. Отвергнув Кевина, ты рискуешь лишиться и этой роли.

– На сей раз я обожду, – развела руками Афина.

– А почему бы не согласиться на обе роли? Только поставь условием, чтобы роман пошел в первую очередь. А после найдем способ отвертеться от картины Кевина.

– И тогда мы не станем врагами? – усмехнулась Афина.

– Первый из этих двух фильмов будет грандиозным бестселлером. После этого ты сможешь себе позволить наживать врагов.

– А ты уверен, что после этого мне удастся отвертеться от фильма Кевина?

– Если я тебя не вытащу, можешь меня вытурить, – заверил Мело, уже заключивший договор с Элаем Маррионом. Тот не мог отказать сыну напрямую и потому придумал такой способ отвести катастрофу. Элаю хотелось выставить злодеями Мело и Афину. А Мело был не против. Любому киноагенту просто по роли положено быть злодеем.

Все прошло как по маслу. Первая часть – фильм по роману – сделал Афину абсолютно перворазрядной звездой. К несчастью, последствия вынудили ее на время принять обряд безбрачия.

Во время липового периода подготовки к съемкам мифического фильма Кевина последний, как и следовало ожидать, влюбился в Афину. Для продюсера Кевин Маррион был довольно целомудренным юношей и потому преследовал Афину с бессовестной искренностью и пылом. Однажды вечером в минуту слабости, подстрекаемой угрызениями совести из-за предательства по отношению к его картине, Афина увлекла Кевина в постель. Близость оказалась достаточно восхитительной, чтобы Кевин потребовал женитьбы.

Тем временем Мело с Афиной убедили Клавдию Де Лену переписать сценарий. Она все обратила в фарс, и Кевин вышвырнул ее. Он так рассердился, что превратился в зануду.

Афине же этот роман оказался довольно удобным. Во-первых, он отлично вписывался в ее рабочий график. А энтузиазм Кевина в постели доставлял ей немало удовольствия. Его настырное предложение руки и сердца даже без испытательного срока льстило самолюбию Афины, ведь в не таком уж далеком будущем Кевину суждено унаследовать «ЛоддСтоун».

Но в одну прекрасную ночь во время очередного словесного поноса Кевина на тему фильмов, которые они обязательно снимут вместе, в голове Афины вдруг пронеслось: «Если мне придется выслушивать этого типа минутой дольше, я наложу на себя руки». Как многие добрые люди, терзающиеся из-за того, что приходится вести себя жестоко, она дошла до предела. Понимая, что угрызений совести не избежать, она решила сжечь все мосты разом. И в ту же минуту заявила Кевину, что не только не станет больше спать с ним, но еще и носу не покажет в его картине.

– Но у нас же контракт! – заявил ошеломленный Кевин. – Ты предаешь меня от начала и до конца!

– Знаю, – отрезала Афина, чувствуя отвращение к себе самой. – Все вопросы к Мело.

Разумеется, Кевин был прав, но ей показалось довольно любопытным, что его куда больше волнуют собственные фильмы, чем любовь к ней.

Именно после этого романа, окончательно обеспечив собственную карьеру, Афина утратила интерес к мужчинам. И строго блюла обет безбрачия. У нее имелись куда более важные дела, к которым мужская любовь не имела ни малейшего отношения.

Афина Аквитана и Клавдия Де Лена стали близкими подругами исключительно благодаря тому, что Клавдия настойчиво добивалась дружбы женщин, нравившихся ей. Впервые она встретилась с Афиной, переписывая сценарий одного из ее первых фильмов, когда Афина еще была относительно мелкой звездочкой.

Афина буквально навязала свою помощь в написании сценария и, хотя подобное содействие обычно ужасает писателей, оказалась довольно интеллигентной и очень полезной помощницей. Ее инстинктивное восприятие фабулы и характера героини всегда оказывалось удачным и почти всегда – бескорыстным. Ей хватало ума понять, что чем ярче характеры окружающих ее персонажей, тем интереснее она сможет сыграть собственную роль.

Они частенько работали в доме Афины в Малибу. Там-то они и открыли, как много у них общего. Обе были спортсменками – отличными пловчихами, великолепными гольфистками-любительницами и довольно хорошими теннисистками. Играя в паре, они побили большинство мужских пар на теннисных кортах Малибу. Так что с окончанием съемок фильма их дружба не прервалась.

Клавдия выложила Афине без утайки всю подноготную. Афина не рассказала о себе почти ничего. Бывает на свете и такая дружба. Клавдия поняла это, но подобное обстоятельство не сыграло ни малейшей роли. Клавдия поведала о своем романе со Стивом Столлингсом. Афина восторженно рассмеялась, после чего они сравнили свои впечатления. Обе сошлись в том, что Стив весьма забавен, а в постели так и вовсе великолепен. Да притом очень талантлив, удивительно одаренный актер и очень милый человек.

– Он почти так же красив, как ты, – сказала Клавдия. Она всегда великодушно признавала чужую красоту.

Повинуясь привычке, Афина пропустила ее реплику мимо ушей, как всегда, когда заходила речь о ее красоте.

– Но играет лучше? – поддразнила она подругу.

– О нет, ты воистину великая актриса, – возразила Клавдия, а затем, пытаясь вынудить Афину еще чуточку приоткрыться, добавила: – Но он куда счастливее в жизни, чем ты.

– В самом деле? – переспросила Афина. – Возможно. Но когда-нибудь он будет чертовски несчастнее, чем доводилось мне.

– Ага, – подхватила Клавдия. – Кокаин и спирт доведут его до ручки. Стареть ему будет нелегко. Впрочем, он умен, возможно, как-нибудь приспособится.

– Я не хочу стать такой, как он, – заявила Афина. – И не стану.

– Ты моя героиня. Но процесса старения тебе не одолеть. Я знаю, что ты не пьешь и даже почти не валяешь дурака, но твои секреты возьмут свое.

– Мои секреты станут моим избавлением, – рассмеялась Афина. – Они настолько банальны, что и говорить не стоит. Нам, кинозвездам, необходим покров тайны.

Каждую субботу они вместе отправлялись по магазинам Родео-драйв, если не были заняты работой. Клавдию всегда изумляло умение Афины менять свою внешность настолько, что ее не узнавали ни ее фанаты, ни продавцы. Она надевала черный парик и просторные одеяния, скрывающие фигуру. Меняла макияж так, что челюсть казалась массивнее, губы толще, но что интереснее всего – Афина будто бы передвигала черты лица с места на место. А еще надевала контактные линзы, делавшие ее изумрудно-зеленые глаза тускло-карими. Да еще говорила с протяжными нотками южного акцента.

Покупая что-нибудь, Афина расплачивалась кредитными карточками Клавдии, а после, во время позднего совместного ленча, возмещала ей расходы чеком. Они упивались возможностью отдохнуть в каком-нибудь ресторане, пользуясь абсолютным инкогнито; как подшучивала Клавдия, сценаристов не узнает никто.

Дважды в месяц Клавдия проводила оба выходных в доме Афины на берегу в Малибу, где можно было поплавать и поиграть в теннис. Клавдия дала Афине прочесть второй вариант «Мессалины», и та попросилась на главную роль – хотя высочайшей звездой была здесь именно она, а в качестве просительницы следовало выступать именно Клавдии.

Поэтому, когда Клавдия приехала в Малибу, чтобы уговорить, Афину вернуться в картину, в ее душе все еще теплилась надежда на то, что эта миссия может увенчаться успехом. Должна же Афина понимать, что может разрушить не только свою карьеру, но и сильно навредить Клавдии!

Первую трещину эта надежда дала после того, как Клавдия увидела во дворе дома Афины целую ораву телохранителей – вдобавок к обычным охранникам, постоянно стоявшим у въезда в Колонию. Двое мужчин в форменной одежде Тихоокеанского агентства безопасности охраняли ворота Афины, еще двое патрулировали обширный сад. Когда миниатюрная горничная-латиноамериканка провела Клавдию в гостиную с огромными окнами, выходившими на океан, Клавдия приметила еще пару охранников, гулявших по пляжу позади дома. На поясе каждого висела дубинка и кобура с пистолетом.

В комнату вошла Афина, и подруги крепко обнялись.

– Я буду скучать по тебе, – сказала Афина. – Через неделю я уезжаю.

– Не сходи с ума! – с горячностью заговорила Клавдия. – Почему ты позволяешь какому-то придурку, изображающему из себя эдакого амбала, поломать тебе всю жизнь? Да и мне тоже! Не могу поверить, что ты такая трусиха. Послушай, сегодня я останусь у тебя, а завтра мы получим разрешения на оружие и начнем тренироваться в стрельбе. Через несколько дней мы с тобой уже станем классными снайперами.

Афина засмеялась и еще раз обняла подругу:

– В тебе говорит твоя мафиозная кровь.

На заре их дружбы Клавдия рассказала ей о Клерикуцио и о своем отце.

Они смешали себе напитки и устроились в мягких креслах, любуясь глубоким сине-зеленым простором океана в обрамлении оконного переплета, словно бесценным полотном кисти великого мастера.

– Я вовсе не трусиха, – промолвила Афина, – но тебе все равно не удастся уговорить меня и заставить переменить решение. Сейчас я открою тебе тайну, о которой тебе давно хотелось узнать. Ты можешь посвятить в нее боссов студии, и тогда вам, возможно, все станет ясно.

И Афина поведала подруге всю историю своего замужества. Она рассказала о жестокости и осознанном садизме Боза, о том, каким унижениям он ее подвергал, и о том, как наконец она от него сбежала.

Острым умом человека, профессия которого заключается в том, чтобы придумывать и связывать воедино различные жизненные коллизии, Клавдия сразу уловила, что Афина сознательно упустила какое-то важное звено.

– Что случилось с ребенком? – спросила она. Лицо Афины тут же превратилось в застывшую непроницаемую маску.

– Сейчас я не могу сказать тебе об этом больше того, что уже сказала. Даже сам факт существования ребенка должен оставаться строго между нами. Это единственная деталь моего рассказа, о которой ты не должна упоминать в студии. Я очень надеюсь на тебя.

Клавдия поняла, что не стоит давить на Афину, продолжая расспросы.

– Но почему ты решила уйти из картины? Ведь тебя охраняют, а потом ты можешь исчезнуть!

– Нет, – покачала головой Афина, – они будут охранять меня лишь до тех пор, пока не закончатся съемки, но и это не поможет. Я знаю Боза. Его невозможно остановить. Даже если я соглашусь продолжить съемки, мне все равно не закончить картину.

В этот момент подруги одновременно увидели мужчину в плавках. Он вышел из воды и направился к дому, но был тут же перехвачен двумя телохранителями. Один из них дунул в свисток, и на этот зов немедленно прибежали еще двое охранников.

Оказавшись в одиночку против четверых противников, незваный гость остановился и даже попятился назад.

Афина вскочила на ноги.

– Это Боз. Он хочет всего лишь напугать меня. Я его знаю. В противном случае он вел бы себя иначе.

Женщины вышли на открытую террасу, подошли к перилам и поглядели на стоявших внизу пятерых мужчин.

Боз Скакнет, щурясь от яркого света, задрал голову и смотрел на них. Его мощное тренированное тело в одних только плавках выглядело смертоносным оружием.

Он улыбнулся и сказал:

– Эй, Афина, не хочешь ли пригласить меня в дом и угостить выпивкой?

Афина ответила ему ослепительной улыбкой:

– С удовольствием угостила бы, будь у меня в запасе яд. Кстати, ты нарушил постановление суда. Я могу упечь тебя за решетку.

– Не-а, не можешь. Мы с тобой слишком близки, и у нас чересчур много общих секретов. – Хотя Боз улыбался, вид у него был устрашающий. Сейчас он напоминал Клавдии тех мужчин, которых она встречала на семейных торжествах Клерикуцио в Квоге.

Один из охранников сказал:

– Он обогнул изгородь вплавь, а появился с общего пляжа. Должно быть, он оставил там машину. Что с ним сделать – посадить под замок?

– Не надо, – ответила Афина, – отведите его к машине, а своему начальству передайте, чтобы оно прислало сюда еще четверых охранников.

Боз недвижно, словно античная статуя, стоял на песке, широко расставив ноги и задрав голову.

– Еще увидимся, Афина, – бросил он, после чего стражи увели его прочь.

– Да, – задумчиво проронила Клавдия, – есть чего испугаться. Кажется, я начинаю тебя понимать. Чтобы его остановить, нам с тобой пришлось бы научиться стрелять не из пистолетов, а из пушек.

– Перед тем как драпать, я тебе непременно позвоню, – театральным тоном изрекла Афина. – Мы с тобой обязательно устроим прощальный ужин.

Клавдия находилась на грани слез. Боз Сканнет смертельно напугал ее – хотя бы тем, что напомнил ей отца.

– Вот что, я поеду в Лас-Вегас и повидаюсь с братом. Он умный и разбирается в людях. Я уверена, что он сумеет тебе как-нибудь помочь. Только не уезжай никуда до моего возвращения.

– С какой стати он станет мне помогать? – удивленно вздернула брови Афина. – И каким образом? Он что, состоит в мафии?

– Конечно, нет! – возмущенно воскликнула Клавдия. – Он поможет потому, что любит меня. Кроме отца, я, наверное, единственный человек в мире, кого он любит, – с гордостью добавила она.

Афина смотрела на подругу, задумчиво морща лоб.

– Твой брат представляется мне довольно темной лошадкой. А ты кажешься слишком наивной для женщины, работающей в мире кино. Кстати, каким образом тебе удалось переспать с таким количеством мужиков? Ведь ты не актриса и не шлюха!

– А чему тут удивляться? Почему, к примеру, мужчины трахаются с таким количеством женщин? – Клавдия порывисто обняла Афину. – Все, я полетела в Вегас. А ты до моего приезда не вздумай никуда дергаться.

Этой ночью Афина сидела на террасе, задумчиво глядя на черную махину океана, лениво ворочавшуюся под беззвездным небом, перебирая в уме возможные варианты действий и с глубокой благодарностью думая о Клавдии. Забавно, что ее подруга не способна разобраться в том, что представляет собой ее брат. Впрочем, любовь слепа.

Чуть позже в этот же день Клавдия встретилась со Скиппи Диром и пересказала ему историю, услышанную от Афины. Они некоторое время посидели молча. Затем Дир произнес:

– И все же она кое о чем умолчала. Я встречался с Бозом Сканнетом, пытался откупиться от него. Он послал меня подальше и пригрозил, что, если мы попробуем сыграть с ним какую-нибудь шутку, он выдаст газетчикам историю, после которой нам придет конец. Знаешь, какую? О том, каким образом Афина избавилась от ребенка.

– Вранье! – вскочила охваченная яростью Клавдия. – Любой, кто знает Афину, никогда не поверит, что она способна на такое!

– Согласен, – невозмутимо отозвался Дир, – но мы с тобой не знаем Афину такой, какой она была в двадцать лет.

– Да пошел ты!… Я лечу в Вегас, чтобы повидаться с братом. У него одного больше мозгов и смелости, чем у всех вас, вместе взятых. Он наверняка что-нибудь придумает.

Дир скептически покачал головой.

– Сомневаюсь, что ему удастся напугать Боза Сканнета. Мы уже пытались.

Однако про себя Скиппи Дир подумал, что это, возможно, не такая уж плохая мысль. Он кое-что слышал о Кроссе и знал, что тот ищет подходы к кинобизнесу. Кросс, кстати, вложил деньги в шесть кинофильмов самого Дира и не получил ни малейшей прибыли, так что не так уж он и умен. Поговаривали, что у Кросса имеются «кое-какие связи» и что он пользуется определенным влиянием в мафии. «А кто с ней сегодня не связан?» – подумал Скиппи Дир. Одно это еще не делает Кросса опаснее других.

Дир сомневался, что Кросс поможет им справиться с Бозом Сканнетом, но хороший, дальновидный продюсер просто обязан использовать любой подвернувшийся шанс. Кроме того, чем черт не шутит, вдруг удастся раскрутить Кросса и заставить его вложить деньги еще в один фильм? Диру всегда нравилось иметь сопродюсеров, дающих деньги, но не контролирующих ни производственную, ни финансовую часть.

Подумав еще немного, Скиппи Дир кивнул:

– Ладно, я еду с тобой.

Клавдия Де Лена любила Скиппи Дира, несмотря на то, что как-то раз он надул ее на полмиллиона долларов. Она любила этого человека и за все его многочисленные недостатки, и за то, какие причудливые, даже извращенные формы принимало порой его корыстолюбие, и за то, что он был великолепным продюсером, и за то, что с ним было просто приятно общаться.

Несколько лет назад они вместе работали над картиной и стали друзьями. Уже тогда Дир считался одним из самых удачливых и колоритных обитателей Голливуда. Как-то раз на съемочной площадке некий знаменитый актер во всеуслышание похвастался тем, что спал с женой Дира. Сам Скиппи находился в этот момент на лестнице тремя пролетами выше. Услышав неосторожную похвальбу знаменитости, он спрыгнул с этой высоты и приземлился прямо на голову незадачливому донжуану, сломав ему плечо, и вдобавок к этому разбил ему нос мастерским ударом правой.

Клавдия помнила и другой случай. Как-то раз они вдвоем прогуливались по Родео-драйв, и Клавдия увидела в одной из витрин изумительную блузку. Такой красивой вещи она еще не встречала: белая, с тонкой, словно из паутины, зеленой тесьмой, блузка была легкой и воздушной, как шедевр, принадлежащий кисти Моне. Лавка была одной из самых дорогих и относилась к категории магазинов, куда невозможно просто войти и сделать покупку, не договорившись предварительно о визите. Она принадлежала какому-то прославленному врачу.

Никаких проблем! Оказалось, что владелец лавки – личный друг Скиппи, – точно также, как хозяева многих кинокомпаний, могущественные главы корпораций и прочие вершители судеб из различных стран западного мира.

Когда они вошли в лавку, продавец сообщил им, что блузка стоит пятьсот долларов. Клавдия растерянно ахнула и прижала руки к груди.

– Пять сотен за одну блузку?! – переспросила она. – Не смешите меня!

Теперь пришел черед удивляться продавцу. Реакция Клавдии заставила его вытаращить глаза.

– Но это же тончайшая ткань! Ручная работа! – забормотал он, словно оправдываясь. – А где еще вы найдете такую тесьму? Она уникальна, другой такой больше нет! Так что цена вполне разумная.

Дир наблюдал эту сцену с улыбкой.

– Не покупай ее, Клавдия, – наконец подал он голос. – Знаешь, во сколько тебе обойдется химчистка? С тебя будут драть не меньше, чем по тридцать долларов. Надела один раз – тридцатка, еще раз – еще тридцатка. А следить за ней придется не меньше, чем за ребенком, – чтобы не было ни единого пятнышка. Да к тому же ты не сможешь в ней курить. Малюсенькая дырочка и – прощайте, пять сотен!

Клавдия с улыбкой посмотрела на продавца.

– Скажите, если я куплю эту блузку, вы сделаете мне бесплатный подарок?

В тоскливых глазах продавца – с иголочки одетого молодого человека – уже стояли слезы.

– Уходите, а? Ну, пожалуйста! – дрожащим голосом взмолился он.

– С каких это пор продавцы стали выгонять покупателей из магазинов? – спросила Клавдия Скиппи, когда они вышли на улицу.

– Но это же Родео-драйв, – напомнил тот. – Скажи еще спасибо, что тебе вообще разрешили войти.

На следующий день, когда Клавдия вошла в свой кабинет на киностудии, на письменном столе ее поджидала большая подарочная коробка, внутри которой оказалась дюжина блузок и записка от Скиппи Дира: «Надевать только по случаю присуждения „Оскаров”». Клавдия поняла, что эти поганцы – и Скиппи Дир, и продавец в магазине – просто посмеялись над ней, тем более что потом она видела эту восхитительную зеленую тесьму на платье какой-то женщины и даже на особой стодолларовой бандане для игры в теннис.

Картина, над которой работали тогда Клавдия и Скиппи, была полным барахлом, типичной любовной мелодрамой, и ее на пушечный выстрел не подпустили бы к «Оскару». С таким же успехом Скиппи Дир мог бы рассчитывать на то, что когда-нибудь его назначат членом Верховного суда Соединенных Штатов. И все же Клавдия была тронута этим жестом.

А потом настал день, когда сборы от их картины каким-то невероятным образом достигли отметки в сто миллионов долларов, и Клавдия решила, что наконец-то разбогатеет. Скиппи Дир пригласил ее на ужин, чтобы отметить это знаменательное событие, и в течение всего вечера буквально искрился весельем.

– Сегодня у меня тройной праздник, – тарахтел он. – Сборы от фильма перевалили за сотню миллионов, секретарша Бобби Бентса наконец согласилась с тем, что я просто обязан ее трахнуть, и вчера вечером погибла в автокатастрофе моя бывшая жена.

За ужином присутствовали еще двое продюсеров, и последние слова Скиппи заставили их болезненно поморщиться. Поначалу Клавдия решила, что он шутит, но тут Дир обратился к двум своим коллегам:

– Я вижу, вы прямо позеленели от зависти. И правильно. Редко кому подваливает такое счастье. Теперь мне не придется ежегодно платить ей на полмиллиона долларов алиментов, да и детей содержать не надо, поскольку они унаследовали все ее состояние.

Увидев, как потрясена его словами Клавдия, он обратился к ней:

– А что тут такого? Я всего лишь честно говорю вслух то, о чем другие мужчины предпочитают молчать.

Путь Скиппи Дира в мир кинобизнеса был не из легких. Сын плотника, он поначалу помогал отцу обустраивать дома голливудских звезд, но через некоторое время – такое, наверное, возможно только в Голливуде – стал любовником одной стареющей кинозвезды. После короткого, но бурного романа она избавилась от Скиппи, компенсировав ему душевную боль от расставания тем, что пристроила парня стажером к своему коммерческому агенту.

Дир работал до седьмого пота, учился контролировать свой необузданный характер, считая главной задачей постижение искусства обращения с людьми творческих профессий. В конце концов он научился охлаждать пыл молодых режиссеров, улещивать юных кинозвезд, стал лучшим другом и покровителем многих сценаристов – даже в тех случаях, если из-под их пера выходил преимущественно бред сивой кобылы. Нередко он сам посмеивался над собой, сравнивая себя с неким кардиналом эпохи Возрождения. Однажды этот кардинал беседовал с королем Франции о Папе Римском, и Его величество, желая более наглядно проиллюстрировать свое отношение к святейшему, обнажил зад и стал испражняться. Кардинал не растерялся и с криком: «О, такая задница может принадлежать лишь подлинному ангелу!» – ринулся вперед, чтобы облобызать величественный зад.

Однако в результате этого Скиппи Диру удалось накопить бесценный опыт, который сам он называл «выпросить-все-что-угодно». За годы работы в Голливуде он превратился в образованного человека, и его наметанный глаз мог сразу же выделить из груды макулатуры ту единственную книгу, которой суждено стать основой для хорошего фильма. Он умел подмечать в начинающих актерах искру Божию и знал десятки способов прикарманить хоть малую толику денег, выделенных на производство фильма. Скиппи Дир превратился в удачливого продюсера, который умел вбить в картину пятьдесят процентов от первоначального сценария и выпустить на экран фильм, на производство которого затрачено всего лишь семьдесят процентов от выделенного бюджета.

Ему очень помогала природная страсть к чтению книг и его собственная склонность к труду сценариста. Нет, Дир не смог бы собственноручно написать сценарий от начала и до конца, но он был на редкость хорош в выстраивании логичной сюжетной линии, улучшении диалогов и умел придумывать какие-то небольшие сцены, постановочные повороты, которые позволяли фильму заблистать новыми гранями, хотя сами по себе мало что значили для повествования.

Предметом особой гордости Скиппи Дира было и то, благодаря чему его фильмы всегда давали большие сборы, – их неизменно удачные концовки. Они всегда являли собой триумф добра над злом или, если счастливый конец был по сценарию неприемлем, вселяли в зрителя твердую веру в неизбежность победы добра. Подлинным шедевром Дира стала концовка фильма о том, как после ядерного взрыва погибает Нью-Йорк. Все главные персонажи фильма не только выжили в катастрофе, но и стали более совершенными личностями, осознав необходимость любви к ближнему, – даже тот, который взорвал бомбу. Чтобы достичь этого эффекта, Скиппи пришлось дополнительно нанять еще пятерых сценаристов.

Однако все это, вместе взятое, значило бы очень мало, если бы Скиппи Дир не являлся еще и ловким коммерсантом и вдобавок не обладал острым чутьем во всем, что касается финансов. Казалось, он умеет доставать необходимые для фильма деньги буквально из воздуха. В его компанию наперегонки спешили вложить свои деньги и богатые мужчины, и красивые женщины, которые роем вились вокруг него. Кинозвездам и кинорежиссерам нравился его немного циничный, но, по крайней мере, честный подход к жизни. С помощью своего врожденного обаяния ему всегда удавалось выцыганить у кинокомпании как можно больше денег на производство фильмов, а со временем он открыл для себя тот факт, что многие руководители киностудий с радостью зажгут зеленый свет перед любым проектом, если им крупно дать на лапу. Он завел себе два списка. В одном из них содержались фамилии тех, кто получал от него рождественские поздравительные открытки, а во втором – те, кому на каждое Рождество он посылал щедрые подарки. Казалось, эти списки бесконечны. Там были имена звезд, газетных и журнальных кинокритиков и даже высокопоставленных служителей Фемиды. Каждого из них он называл «мой дорогой друг», а когда они переставали представлять для него практический интерес, Скиппи вычеркивал их из списка получателей подарков, но в перечне тех, кому он посылал поздравительные открытки, они оставались навсегда.

Чтобы быть продюсером, жизненно необходимо являться собственником чего-то конкретного. Это, к примеру, могут быть права на мрачный роман, который не имел успеха у читателей, но мог бы стать предметом переговоров с киностудией. Дир никогда не упускал случая приобрести права на какое-нибудь произведение такого рода сроком на пять лет и по смехотворной цене пятьсот долларов в год. В ином случае Скиппи мог договориться с автором приглянувшегося ему сценария о том, что они вместе поработают над ним и, придав сценарию «товарный вид», продадут его какой-нибудь киностудии, а доход впоследствии поделят. Это была каторжная работа, а все сценаристы – такие неженки. «Неженка» было излюбленным словом Скиппи Дира по отношению к тем, кого он считал придурками. Больше всего оно подходило к известным киноактрисам.

Одним из наиболее успешных – и наиболее приятных – примеров сотрудничества такого рода была его совместная работа с Клавдией Де Леной. Ему непритворно нравилась эта девочка, и он искренне хотел научить ее секретам мастерства. Целых три месяца они рука об руку трудились над одним сценарием, вместе обедали, вместе играли в гольф (кстати, Дир был немало удивлен, когда Клавдия без труда обыграла его). Они ездили на стадион в Санта-Аниту, чтобы посмотреть на автогонки, они плавали в бассейне Скиппи Дира, по краям которого сидели его секретарши в купальниках, писавшие под их диктовку. Как-то раз на выходные Клавдия даже свозила Скиппи в Лас-Вегас, где они остановились в «Занаду», и познакомила его с Кроссом. Иногда они спали друг с другом. Это было удобно.

В коммерческом смысле фильм оказался чрезвычайно успешным, и Клавдия рассчитывала, что в конце сезона он принесет ей большие деньги. Она должна была получить определенный процент от той доли, которая причиталась Скиппи, а он, как ей было известно, всегда выторговывал для себя по максимуму. Но Клавдия не знала другого: что у Скиппи Дира были две различные системы подсчета процентов – от валовой прибыли и от чистой. А в контракте Клавдии говорилось, что ей причитается определенный процент от чистой прибыли Скиппи Дира, которая должна остаться после вычета всех расходов. В итоге ее доля от картины, собравшей свыше ста миллионов долларов, оказалась равной нулю.

Клавдия подала на него в суд, но Скиппи, желая сохранить их дружбу, откупился от нее небольшой суммой, а в ответ на ее упрек сказал:

– Все это не имеет никакого отношения к нашим личным взаимоотношениям. Пусть этим занимаются наши адвокаты.

Скиппи Дир любил повторять: «Когда-то я был человеком, а потом женился». Однако женился он все-таки по большой любви. В свое оправдание Скиппи говорил, что в те времена он был еще молод и неопытен, но уже тогда зоркий глаз Дира подметил в его будущей жене дарование настоящей актрисы. В этом он не ошибся, однако его жене, Кристи, недоставало того магического свойства, которое только и способно превратить просто хорошую актрису в подлинную кинозвезду.

И несмотря на это, Скиппи искренно любил ее. Когда он получил в мире кинобизнеса определенную власть, Скиппи приложил все усилия, чтобы сделать Кристи звездой. Пытаясь выбить для нее крупные роли, он унижался перед другими продюсерами, режиссерами и руководителями киностудий, и ему действительно удалось протолкнуть ее в несколько картин на второстепенные роли. Однако чем старше становилась Кристи, тем меньше она работала. У них уже было двое детей, но ее самомнение с каждым годом росло и начинало отнимать все больше рабочего времени Скиппи Дира.

Подобно всем удачливым продюсерам, Скиппи вертелся как белка в колесе. Ему приходилось путешествовать по всему миру, чтобы следить за тем, как продвигаются съемки его картин, улаживать разнообразные финансовые проблемы, запускать новые фильмы. В связи с этим ему приходилось иметь дело с множеством красивых женщин, да и одиночества он не выносил, поэтому неудивительно, что у Скиппи было немало коротких романтических приключений. Но даже при этом он не переставал любить свою жену.

В один прекрасный день девушка из отдела новых проектов положила ему на письменный стол сценарий и сказала, что он прекрасно подошел бы для Кристи. В нем есть великолепная женская роль для настоящей кинозвезды, которая вполне соответствует ее таланту. Это была мрачная история женщины, убившей мужа из-за любви к молодому поэту и пытающейся теперь укрыться от подозрений его родственников и горя своих детей. В конце фильма она, само собой, должна была искупить свою вину и очиститься. Это, конечно, было напыщенной чепухой, но могло сработать.

Перед Скиппи Диром встала двойная проблема: во-первых, пробить этот сценарий на киностудии и, во-вторых, протолкнуть Кристи на главную роль. Добиваясь этой цели, он использовал все свои связи, и истратил почти все свои деньги. Он даже убедил согласиться на роль в этом фильме одного из самых знаменитых актеров Голливуда и заполучил в качестве режиссера-постановщика Диту Томми. Все шло словно в сказке. Великолепно сыграла Кристи, блистательно справился со своими обязанностями Дир. Фильм получился на славу.

В то время Скиппи еще не изменял своей жене, не считая одного случая, когда, приехав для переговоров в Лондон, он познакомился с девицей, которая была худа свыше всякой меры. Переспал с ней он из чистого любопытства, желая посмотреть, как устроено это страшилище.

Картина имела грандиозный успех. Скиппи Дир, рискнувший ради нее почти всем своим состоянием, заработал на ней столько, сколько еще не зарабатывал ни на одном другом фильме, а Кристи получила «Оскара» за лучшую женскую роль.

Позже Скиппи говорил Клавдии, что вот здесь-то и должен был наступить счастливый конец сказки, но все обернулось иначе. После подобного триумфа его жена поняла свою настоящую цену и оказалась в плену завышенной самооценки. Она стала настоящей звездой. Теперь у ее порога толпились курьеры с разных киностудий, привозившие сценарии, в которых ей неизменно были отведены роли красавиц с кукольной внешностью. Скиппи Дир посоветовал жене не торопиться и подобрать для себя что-нибудь более подходящее, поскольку следующий фильм должен был стать решающим для ее карьеры. Он никогда не придавал значения тому, хранит ли она ему супружескую верность. Более того, Скиппи не отказывал ей в праве время от времени развлечься с другим мужчиной, особенно когда она находилась на съемочных площадках. Однако теперь, через пять месяцев после получения ею «Оскара», войдя в круг избранных, являясь почетной гостьей самых изысканных вечеринок, встречая свое имя во всех колонках светской хроники, осаждаемая молодыми актерами, желающими получить любую роль, Кристи обрела вторую молодость, заново расцвела и похорошела. Она стала открыто крутить романы с актерами на пятнадцать лет моложе себя. Это заметили скандальные репортеры, феминистки принялись во весь голос превозносить ее, восторгаться подобной независимостью.

Скиппи Дир все понимал и воспринимал это спокойно. В конце концов, разве сам он не спал с молоденькими девочками? Так имеет ли он право отказывать в удовольствии своей жене? Но с другой стороны, с какой стати ему и дальше прилагать неимоверные усилия, чтобы способствовать ее карьере? Особенно после случая, когда она, окончательно обнаглев, попросила его дать какую-нибудь роль одному из ее молодых любовников! Он перестал подбирать для Кристи сценарии и просить за нее других продюсеров, режиссеров и руководителей киностудий. Те, в свою очередь, будучи людьми зрелого возраста и соблюдая негласную мужскую солидарность, перестали и сами обращать на нее внимание.

Кристи сыграла главные роли еще в двух фильмах, но из-за неправильного подбора актеров оба они провалились. Таким образом, она впустую растратила то профессиональное доверие по отношению к себе, которое подарил ей полученный «Оскар». Три года спустя она скатилась до незаметных ролей даже не второго, а третьего плана.

К тому времени она влюбилась в молодого человека, мечтавшего стать продюсером. Он во многом напоминал ее мужа, но нуждался в стартовом капитале. Кристи подала на развод, выудила из Скиппи большую единовременную компенсацию и ежегодные алименты в размере пятисот тысяч долларов. К счастью для Скиппи, ее адвокат так и не пронюхал о его накоплениях, хранившихся в Европе. Они расстались друзьями. И вот теперь, семь лет спустя, она погибла в автомобильной катастрофе. К моменту кончины ее имя все еще оставалось в списке тех, кому Скиппи посылал поздравительные открытки, но значилось там в его знаменитой графе под названием «ЖИЗНЬ СЛИШКОМ КОРОТКА». Там находились те, которым Скиппи никогда не перезванивал, даже если они его об этом просили.

Вот почему привязанность Клавдии к Скиппи Диру носила несколько извращенный характер. Он нравился ей тем, что ничего из себя не строил и, не таясь, выставлял на всеобщее обозрение даже самые гадкие черты своей натуры, тем, что жил только своими интересами и не пытался это маскировать, способностью смотреть человеку в глаза и называть его другом, заранее зная, что не пошевельнет и пальцем ради этой дружбы. Он нравился ей тем, что был таким жизнерадостным и кипучим лицемером. И кроме того, Скиппи был великим соблазнителем – в том смысле, что мог уговорить кого угодно и в чем угодно. Он был единственным человеком, который мог бы соперничать в этом искусстве с Кроссом.

Следующим же рейсом они вылетели в Лас-Вегас.

Книга IV