Глава вторая
Сожженный на треть город мы отстроили.
Как только мир избавился от смрада болезни и вновь задышал полной грудью, меня поздравил не только Правый творец, но и креадоры нашего семиугольника – Рихард, пряча глаза, Этель, искренне улыбаясь, и Джон, серьезно произнесший: «Это подвиг». Оказывается, все следили за событиями и переживали, надо же… Творец в своем мире – всегда одиночка, и никому нет до него дела. Но наш случай – редкое исключение.
Я успела даже выстроить госпиталь – Энрике распорядился возвести его после моей вскользь брошенной фразы, – когда однажды ночью проснулась от того, что лежу в мокрой постели.
Отошли воды.
Я не беспокоилась, считая, что до родов еще никак не меньше двух-трех недель. Но моя Тина решила иначе.
Я жила в своем доме одна – не выношу присутствия чужих, пусть даже они созданы мной. Боли пока не было. Я оделась, накинула мантилью и вышла прямо под звездное небо. Крупные, как никогда, сияющие светила висели низко, словно грозди волшебного винограда.
– Ты родишься в чудесную ночь, Тина, – вслух проговорила я и направилась вверх по улице к жилищу повитухи.
Собственно, сама повитуха не пережила эпидемию. А вот ее дочь Дора – та самая девушка в мантилье – выкарабкалась и теперь заняла в городе место матери, помогая женщинам, как умела.
Как умела.
«Надеюсь, ты сумеешь, Дора», – думала я, стуча медным кольцом по двери. Живот наконец прихватило – не сильно, но ведь это только начало, – и я вздрогнула.
А что, если… Было бы очень жаль умереть так нелепо.
Заскрипел засов. Заспанная Дора открыла. Но стоило ей увидеть меня – сон слетел с девушки, словно сдернутая ветром шаль.
– Хранительница! Уже? – поняла она.
Я кивнула, схватившись за живот. На этот раз взялось сильнее.
Дора, босая и в рубашке, распахнула дверь настежь. Я перешагнула порог. Дверь мягко закрылась. Теперь мы или выйдем отсюда вдвоем, или…
«Никаких «или», сеньора Баум, – сказала я себе. – Все рожают – и ты родишь».
Дора подстелила на кровать тряпицы, я улеглась сверху, а она поставила воду греться, приготовив ножницы и острый нож, которые прокалила на огне.
Дальше часы текли для меня то быстро, то медленно. Иногда боль, поднимаясь из глубин тела, сжимала меня в точку, заставляя увидеть бездну. Потом отпускало, и я, казалось, возносилась на вершину блаженства, где не чувствовала ничего.
– Потерпите сеньора, вы сильная. Вы молодец!
Я не сильная. Я обычная женщина – маг, креадор, какая разница, если магического способа родить ребенка не существует.
Дрова, до сих пор весело потрескивающие в огне, теперь издавали зловещий, неприятный звук. Подкатывала тошнота. Хотелось… утонуть в той самой бездне, которая то и дело открывалась передо мной.
– Вы молодая, сеньора, у вас все должно быть хорошо!
Интересно, кого она успокаивает: меня или себя? По меркам здешнего мира я не такая уж молодая: двадцать девять лет! В этом возрасте многие тут уже могут задумываться о внуках.
После особенно долгой и болезненной схватки я откинулась на подушки, не в силах шевельнуться. Дора тем временем привязала веревки к ножкам тяжелого дубового стола и, сделав петли на концах, дала мне в руки.
– Тяните, сеньора. И тужьтесь. Осталось недолго.
«Ты слышишь, Тина? Как ты там, доченька? Скоро мы увидимся»…
Вцепившись в петли веревок, я потянула – и конечно же, сдвинула стол с места.
– Ох и силища у вас, сеньора, – покачала головой Дора. – Ну ничего. Авось нам хватит времени.
Время… Я нуждаюсь в нем с тех пор, как встретила тебя, Даймонд. Все слишком быстро. Быстро повстречались, мало были вместе, потом долгий провал, встреча, суд – и опять расставание… Как же мне не хватает тебя, любимый…
– Сеньора Бренна, давайте, ну! Еще чуть-чуть, тужьтесь! Тут головка.
Тина, какой ты будешь? Веселой, как он? Неуверенной в себе, как я? Красивой, яркой, умной, необыкновенной?
Тина, ну давай уже, что ли, нет больше моих сил…
Крик ребенка разорвал тишину.
– Вот она, лапочка. У вас девочка, сеньора!
Да я знаю…
Теплый комок Дора положила мне на живот, малютка тут же успокоилась, и я увидела два черных внимательных глаза. А затем – темные волосики, прямой носик, большой рот…
– Да ты же вылитый папочка, Тина, – не сдержала я улыбки.
А потом почувствовала, что меня неумолимо клонит в сон.
…За окном занималось утро.
Прошел ровно год с тех пор, как я покинула Мир-на-краю.
Самым горячим моим желанием было спасти Даймонда. Сотворить мир, построить мост. Вернуться к нему через время… Но теперь, спустя три месяца после рождения Тины, все перевернулось. Я не могла даже предположить, что материнство так изменит меня. И это вторая опасность, о которой предупреждал творец: мне не хотелось возвращаться. Вернее, мне совсем не хотелось рисковать жизнью ради того, чтобы, возможно, вернуться к Даймонду. Ведь в этом мире, вместе с дочерью, я могла жить до конца своих дней – столько, сколько отпущено человеку. Эта мысль пугала меня – и в то же время не уходила. Что будет с Тиной, если я умру? Ее отдадут отцу. Но будет ли ей хорошо с ним? Нужен ли Даймонду ребенок? Ведь он сам иногда казался мне младенцем. Он только и делал, что влипал в истории, а мне приходилось расхлебывать. Одной. Без него создавать мир, без него бороться с чумой, без него рожать. Теперь вот – без него строить мост. Или не дожить до этого и оставить Тину. Потребность в мужчине – защитнике, советчике, товарище – была так велика, его отсутствие вызывало такую обиду, что я день за днем оттягивала момент, чтобы обратиться к жителям с предложением – и узнать свою судьбу. Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, в канун Дня Всех Святых – я как раз кормила Тину, – вечная свеча не затеплилась под моей рукой.
Огромных усилий стоило мне преодолеть себя и запалить фитиль.
Лицо Правого творца смотрело с экрана не то осуждающе, не то печально.
– Приветствую, Хранительница, – сдержанно поздоровался творец. – Как я понимаю, случилось то, чего я опасался: тебе хорошо и здесь.
– Вечер добрый, справедливейший! Я просто сейчас… я кормлю ребенка и… Может быть, мы продолжим разговор чуть позже?
– Мы можем вернуться к нему позже, Бренна, или не возвращаться совсем, как пожелаешь. Я просто пришел сказать тебе, что у Мира-на-краю осталось несколько минут. А у тебя – около суток. Ты готова пожертвовать свободой Даймонда? Ты готова рискнуть? Что ты решила?
Мои руки опустились. Уснувшая Тина лежала у меня на коленях. А вот я, наоборот, проснулась.
Меньше суток. Несколько минут.
Я ничего не ответила творцу, лишь задула свечу.
– Дора! – позвала я.
Девушка явилась.
– Срочно найди гонца, чтобы доставить письмо герцогу. Немедленно, Дора, слышишь? – я почти кричала. – И забери ребенка.
– Хорошо, сеньора, конечно, – испуганно откликнулась девушка, унося мое дитя.
Я села к столу и, обмакнув в чернильницу перо, принялась писать.
После того, как мы с Энрике бок о бок одолели чуму и отстроили город, его уважение ко мне усилилось, как и доверие. Есть немалая вероятность, что он сделает все быстро и как надо. Что он поймет и поверит.
Я писала то, о чем герцог и так уже догадывался. Что я не просто умная женщина, своими советами до сих пор охраняющая покой города. Что я не просто разбираюсь в болезнях и странным образом смыслю в строительстве. Что я не просто оставленная жена, муж которой никак не вернется из чужих земель. Я сообщала о том, что я – маг, охраняющий этот мир, и что моему мужу – такому же магу – требуется срочная помощь.
А это невозможно без согласия всех жителей города. И еще – что от герцога требуется срочно построить эшафот.
Гонец уносил мое письмо, Тина сопела в кроватке, Дора притихла в углу за вышиванием, а я сидела, выпрямившись на стуле и сложив на коленях руки.
Третья подстерегающая меня опасность в том, что люди, населяющие мир, не всегда соглашаются на соединение с другим – ведь это небезопасно.
И тогда они попросту убивают Хранителя, а мир остается существовать самостоятельно.
Я знала это. Но я приняла решение. Отступать поздно.
Мое последнее утро в мире-отражении выдалось сухим, холодным, но солнечным. Каким бы ни был исход – утро последнее в любом случае.
Моя дочь поела рано – и опять уснула. Она словно чувствовала, что не надо мешать.
Я помылась в лохани – Дора нагрела воды, – заплела косу и выбрала самое скромное из своих платьев – серое с белой шнуровкой. За окном облетали листья с деревьев, молочник прогромыхал тележкой, процокали копыта…
Наша жизнь не принадлежит нам, творцам миров. Нам принадлежат чужие жизни, но собственной мы не распоряжаемся.
Обув деревянные башмаки и даже не накинув шали, я вышла за дверь. Дора с моей дочкой остались дома. Мне совсем не холодно. Я вообще ничего не чувствовала, только в воздухе пахло осенью. Летела по ветру паутинка. По земле волочился желтый каштановый лист. Я медленно шагала к рыночной площади, по дороге оглядываясь на красивые новые дома, возведенные совсем недавно. Жители выглядывали из окон, выходили из дверей, отпирали лавки. Приветливо кивали. Им хорошо сейчас, людям. Ведь они обманули смерть – и живут словно второй раз.
А я могу у них это забрать. Как и они – у меня.
Вот и площадь. Сегодня торга не будет. Горожане с недоумением собираются группками, переговариваются и косятся на свежевозведенный эшафот.
Его строили всю ночь, стуча топорами и не давая спать окрестным жителям.
Глядя перед собой, не опуская головы, я прошла прямо к нему, народ замолкал и расступался. Глашатаи герцога сейчас разъезжали по всему городу, выкрикивая призывы и сгоняя людей. Не слишком вежливо, быть может, но об этом тут же забудут, лишь узнав, зачем их собрали.
Я потрогала свежие доски, они еще пахли лесом. Что со мной сделают? Отрубят голову? Повесят? Сожгут? Хуже? Можно все. В моем мире нет независимой гвардии, но ее заменят солдаты герцога, это допустимо.